Когда часы быстрей минут. Нехронологический роман

Жена помолчала в ответ, а затем всхлипнула:

– Вот и началось, батюшка, – Мария была сильно младше мужа, и её трогательное «батюшка» вызывало у него ком в горле.

Они с повитухой довели жену до баньки, Иван остался стоять на воздухе, тревожась за любимую женщину и родное дитя.

Мальчик родился здоровый, крепкий, большеголовый, какими должны рождаться крестьянские дети. Над именем Иван с женой думали несколько дней и сошлись на Даниле. Так звали деда Ивана – человека основательного, хозяйственного и уважаемого. Именно он и оказался бирюком, то есть мужиком, у которого умерла жена, мужиком, оставшимся с тремя детьми. Не потерял себя дед Данила, всё выдюжил, всех детей поднял. От него и пошла плодиться фамилия Бирюковых.

– Чьи вы? – спрашивали ребятишек Данилы.

– Бирюковы мы, – гордо отвечал, будучи ещё сопливым пацанёнком, отец Ивана.

А теперь и у Ивана родился продолжатель и крепитель фамилии. Так уж повелось на Руси вести род, передавая имя сыновьям по наследству.

Парень рос смышлёный и внимательный. Отец гордился Данилкой: руки у мальчишечки к месту были приставлены. За что бы ни брался: детский ножичек ли себе из ветки сосновой выстругать, куколку ли младшей сестричке смастерить – всё ладным выходило, глаз радовало. До мальчишеских ватажек рос Данила не охочим. С малолетства радовал старших основательностью, трудолюбием и недетской рассудительностью. А как исполнилось двенадцать, запросился в пастушки.

– Пусти, батя, – молил сын, – я справлюсь.

– И впрямь, Селивана-то в солдаты забреют. Это уж ясно, как божий день! А стало быть, деревенское стадо без присмотра остаётся, – ворчала тихонько из-за печи бабка Лукерья, поддерживая любимого внучонка.

– А справишьси, не опозоришь семью перед наро-одом, перед сосе-едями? – с растягом вопрошал глава семейства. Отец всегда так говорил, когда хотел подчеркнуть важность беседы.

– Тятя! – торопился оправдаться Данилка, – я уже взрослый, я с Селиваном ходил… Он меня хлыстом щёлкать научил.

– Пастуху от селян уважение, да и копеечка от обчества не лишней будет, – опять вставила своё бабка.

– Данилушка, поиграл бы в детство ещё, чай не сиротой растёшь. Есть кому прокормить, – всхлипнула мать у колыбели младшенькой.

Данила посмотрел на взрослых исподлобья и пробубнил:

– Я уж почти договорился завтрева на работу выходить.

– Договорился он! – махнул рукой отец. – Вырос помочник. «Упёртый зреет мальчишка, – думал отец. – Кого хошь переупрямит!»

Через три дня Данила уже ловко гнал деревенское стадо через жило[2 - Жило (устар., обл.) – место между деревней и лесом недалеко от жилья.], щёлкая кнутом и нарастяг, как делал отец в серьёзном разговоре, поругивая скотину.

Издали картинка была более чем иронична: мальчонка, росточком чуть выше вымени, гонит коров, пощёлкивая кнутом и покрикивая на самых ретивых тёлочек. День выдался солнечным. Коровки разбрелись в редком березняке, пощипывая траву.

Данила расслабился от палившего солнца и летней благодати. Нашёл сосновую ветку и стал выстругивать из неё куклу для сестрёнки. Когда пастушок оторвался от поделки, чтобы оглядеть стадо, вдруг встретился взглядом… с огромным волком.

Умные зелёные глаза с хитрым прищуром смотрели на открывшего рот паренька. Приглядывались пристально, испытующе. Побежит или не побежит? Данила почуял, как внутри появился росток, пока ещё маленький и слабенький, но явственно ощущающий свои корни, цепляющиеся за земную породу. Привычка не уступать, бороться до последнего держала подростка, не пускала дать стрекача. А ещё крепил волю долг сберечь деревенское стадо. Как же оно? Не приедят ли волки тёлок? Внутри закипало сопротивление, и Данила так метнул взглядом на волка, что тот мотнул большой лохматой головой и потрусил в сторону от стада.

Парень споро собрал коровёнок и погнал кормилиц ближе к жилу. Пережитая опасность придала сил и уверенности.

Мальчик лет четырёх, одетый в бархатный бордовый кафтанчик и такого же цвета панталоны, медленно, но верно скатывался по насыпи крутого берега.

А там глубина больше трёх аршин. Барин в прошлом годе приказал углубить, чтобы можно было на прогулочной барке к самому берегу подходить. Малыш потянулся за игрушечным кнутиком, подаренным конюхом Тимофеем, да и соскользни с обрыва. Горло сдавило. Сын владельца имения хотел закричать, но получился слабый ноющий стон. А Иван Бирюков тем временем с другими мужиками около дома плотничал. Совсем недалече. Услыхал звук, будто щенок скулит. Взглянул в сторону обрыва и обомлел. По крутому берегу сползал в мутную глубь ребёнок. Не было времени рассуждать, кто таков, чей сын, как вмиг оказался на краю. Ринулся вниз, одной рукой зацепился за врытый для крепления лодок столбик, а другой уже потянулся к мальчишке.

Предательски закачался столб, увлекаемый тяжестью Ивана, но сильная рука уже подхватила за ворот кафтанчик, нога упёрлась в подвернувшийся корень. Оттолкнувшись, мужик ловко вытащил наверх себя и испуганного ребёнка. Тут же выбежала из дома запыхавшаяся нянька и забрала дитятко. Иван лёг на траву и поднял глаза к высокому ясному небу.

Вернувшийся после трудового дня пастушок заметил стоящую перед родной избой барскую бричку, робко вошёл в сени и услышал громкий раскатистый бас:

– Благодарствую тебе, Иван Ферапонтович, по гроб жизни твой должник, – голос был густой, уверенный, хозяйский.

– А ещё решили мы с Татьяной Кирилловной за спасение нашего Димитрия даровать вольную тебе и домочадцам твоим!

– Так как же, ба-арин? Андрей Борисович! Что ж мы бу-удем де-елать-то? – протянул в ответ хозяин избы.

– А хочешь, Иван, я тебя в столицу перевезу, в Петербурх? Мы сами-то по осени туда собираемся ехать и вас можем захватить. Мы с супружницей так решили, что ты человек волевой, сильный и к работе способный, значит, не пропадёшь и без барина. В люди выйдешь, и дети твои через тебя род получат. А самостоятельность и право жить своей волей, а не барской – единственно достойная тебя награда. Жизнь за жизнь.

Женившись на Татьяне Кирилловне, отставной майор Ставрыгин стал хозяином трёх деревенек на берегу раскинувшейся в вольном порыве реки Вятки. Поселения разместились на трёх холмах, почти равноудалённых от четвертого, на котором и стоял длинный барский дом, одним концом выходивший к реке.

С высокого пригорка хорошо видны натыканные, как грибы после дождя, крестьянские домишки. Чёрными точками кажутся селяне, бредущие в усадьбу по трём наезженным и нахоженным дорогам, которые сходились в одной точке. «Все дороги ведут в…?» – с вопросительной интонацией произносил майор Ставрыгин, подкручивая ус и глядя на молодую жену. Татьяна Кирилловна каждый раз благосклонно улыбалась повторяющейся шутке.

Выйдя на крутой берег, Андрей Борисович любил всматриваться в своенравное, вихлявое русло реки и ожидать гостей, летом прибывавших по судоходной Вятке, а зимой тоже по реке, но уже замёрзшей. Жизнь в пошехонской глуши отличалась однообразием дел от посевной до сбора урожая, и молодые помещики старались выезжать зимой в столицу. Но вот уже несколько лет после рождения сына поездки с женой в Петербург стали для четы Ставрыгиных лишь разговорами. Барыня не хотела надолго разлучаться с маленьким наследником, а взять его с собой не позволяла долгая и опасная дорога из пошехонщины до города на Неве.

До поздней осени Бирюковы продолжали своё обычное житьё. Отец уходил в поле, на покос или работал с мужиками у барина. Мать с бабами дотемна жали острыми серпами золотистую рожь. Бабка водилась с младшенькой – Алёнкой, скребла пол, варила щи, следила за скотиной. Сам Данила до заморозков гонял коров на луга, что окружали деревеньку и тянулись на немалые вёрсты вширь и вглубь России. И эта неподвластная представлению мощь бескрайних просторов снилась Даниле, звала его на великие подвиги и героические деяния. Данила иногда вспоминал приезд к ним барина, его чудные слова о воле, представлял длинный барский дом с высоким крыльцом как путь к этой воле и задрёмывал на пригорке под лучами скупого осеннего солнышка.

В тот день, когда пастушок последний раз этой осенью гнал коров с пастбища к родным стойлам в тёплом хлеву, повстречался на деревенской дороге странник. Обычный с виду мужик, крепкий, широкий, твёрдым шагом шёл по просёлку. В руках дорожный посох, за плечами котомка. Когда они поравнялись, Данила отметил высокий лоб, мохнатые густые брови, поседевшую бороду, развевавшуюся на ходу, и особенный пронзительный взгляд зелёных, по-волчьи нахальных глаз. Прохожий спросил воды. Пастушок указал рукой в сторону недалёкого родника, и путник благодарно кивнул. Внимательно посмотрел на паренька, словно прощупывал взглядом, светлы ли мысли подростка, есть ли мечты и устремления, что поведут по дорогам будущего человека, который с малолетства приставлен к делу.

– Давно коровам хвосты крутишь? – как бывалому равному собеседнику задал вопрос седобородый.

– Да с ле-ета ужо, – важно протянул ответ паренёк, изо всех сил стараясь, чтобы голосок не дрожал.

Данила невольно заглянул в глаза старца. Во взоре его была такая глубокая древность, какой подросток не встречал ранее никогда. Даже взгляд самой ветхой в их селении бабки Матрёны был намного светлее, добрее, моложе в своем виде, чем то, что открылось вдруг Даниле. Странник, заведший пустяшный разговор со встречным пастушком, внешне крепкий и сильный телом, бодро отмахивавший многие вёрсты российских неизбалованных дорог, показался мальчику древним старцем прошлых столетий, жителем той заповедной языческой Руси, которая прячется в народных легендах, в дедовских протяжных песнях и в бабкиных сказках про леших да домовых и прочих созданиях, существующих с незапамятных времён.

– Храни в себе росток силы великой, правды русской и мудрости народной, – заговорил путник по-иному, словно понял: узнан правильно. – Большой путь ждёт тебя впереди, мальчик мой. Трудности и потрясения грозят немалые, но ты через всё пройди и пронеси цветок жизни и наследникам своим его передай.

С этими словами странник вложил Даниле в ладонь что-то тёплое и тяжёлое. Встал и, не попрощавшись, пошёл широкими шагами по пыльному тракту. Данила побежал догонять бредущее по хорошо знакомой дороге стадо. Только прогнав всех коров через деревню, разведя их по родным хлевам, паренёк разжал затёкший кулак и рассмотрел оберег, составленный из разных камней в форме цветка. Вручённый колдуном (никак иначе и назвать его не получалось) каменный цветок был тёплым то ли от Данилиных ладошек, то ли от внутренней силы, жившей в рукотворной вещице.

Документы на вольную всем Бирюковым были готовы к концу сентября, а в путь тронулись уже в ноябре с санным обозом, сопровождая самого барина и барыню. Рождественские праздники предпочитали помещики Ставрыгины проводить в столице, у брата Андрея Борисовича.

Вместе с хозяевами в столицу отправились конюх Тимофей и прислуга. Путешествовали в крытом просторном возке, запряженном четвёркой лошадей. Марья с малолетней Алёнкой разместились рядом с Андреем Борисовичем и барыней внутри, а Иван с Данилкой пристроились на облучке. Вместе с Тимофеем отец и сын Бирюковы пробивали занесённый местами путь, слушая рассказы конюха о столице, где тот бывал «ужо целых два раза». В дороге Данила думал о бабке, которой теперь будет ему не хватать. Она не отличалась многословием и не часто ласкала внука, но мальчик всегда чувствовал её тепло и поддержку.

Бабка Лукерья отказалась ехать вместе с семьёй. Тут дом, который отец строил, где детей рожала и хоронила. Поздно уж новую жизнь начинать, старую доживать надо. Иван повздыхал, но возразить матери не смог.

Ехали неспешно, отдыхая на почтовых станциях. Там же договаривались об охране – обычно им давали местных служивых, которые отлично знали и дорогу, и опасные места. Разбойных людишек во все времена на Руси хватало.

Часто, завидев вооружённых всадников, грабители не высовывались из кустов – себе дороже. Но однажды всё-таки пришлось вступить в стычку.

Зима выдалась ранняя и суровая. Ехали они по хрусткой снежной колее через дремучий вологодский лес, вдруг лошади остановились. На пути стояли люди, человек пять разбойников с вилами и пиками. Один из них, бородач в залатанном тулупе, сделал два быстрых шага вперёд, для разбега, и метнул пику в ближнего солдата. Та пролетела в сажени от цели. Всадник выхватил саблю:

– Шалишь!

Иван с сыном спрыгнули с облучка, и буквально сразу Данила заметил сзади справа от возка бегущего к ним второго татя. В руках старинная алебарда.

– Спра-а-ава! – истошно закричал Даня, и второй охранявший обоз солдат, мгновенно развернувшись в сторону опасности, выхватил из-за широкого пояса пистолет, редкость для тех времён, и почти в упор выстрелил в мужика, уже занёсшего своё оружие для удара.

Разбойник выронил алебарду и схватился за лицо. Звериный рык прокатился по лесной чаще. Остальные нападавшие, увидев у своего подельника струящуюся сквозь пальцы кровь, отступили обратно в гущу деревьев. Только один, неудачно бросивший копьё бородач, побежал к раненому. Возможно, это был его родственник. Но и его охрана оттеснила в лес.