Кладбище ведьм

Бабушка замахивается лезвием, целясь маме в спину – нет! – в мамину изуродованную, остриженную голову!

Нет же, нет!

Наташа зажала голову руками, зажмурилась и закричала еще сильнее, до боли в горле, до хрипа! Перед глазами запрыгали яркие пятна. Холодный, холодный пол! Чернота злости закрыла его, подползла к ногам и коснулась бесконечно мерзкими щупальцами к Наташиным пальцам. Мурашки стремительно поднялись от пяток до затылка.

Папа не знает, что это за рыжий мужчина!

Мама решила оставить ребенка?

От кого?

А потом выбрала папу.

Щелк! Щелк!

Это счастье, что она выбрала папу.

Мозаика оказалась слишком правдоподобной. Её необходимо сломать и выбросить.

Потому что волосы, которые потом баба Ряба собрала, положила в воду в тарелке и замешала с зельями – они где-то хранятся. Гнилые волосы наложенного проклятия. Незаконченного проклятия. Что-то помешало бабе Рябе.

Например, мама нашла в себе силы выскочить из комнаты. Или ножницы выскользнули у бабушки из руки. Или Наташин крик каким-то образом разорвал время… В любом случае, что-то произошло, и то колдовство, которое она затеяла

Мне не нужны дети от дочери-шалавы!

не сработало.

Вопль оборвался. Наташа не поняла, почему вдруг стало тихо.

Воображаемый мир закончился, пора возвращаться в реальность, дорогая.

Она открыла глаза и увидела, что дверь в комнатку под лестницей закрыта на щеколду. Замок исчез. А вязкая густая чернота медленно всасывается в щели между досками и капает на пол.

«Ты сойдёшь с ума от удивления» – говорила бабушка.

Похоже, так оно и случилось.

Глава четвертая

1.

Через три дня Грибов вернулся в Шишково на электричке.

Он и сам не знал, зачем сорвался вот так запросто, да ещё в разгар рабочего дня. Есть такая поговорка: «чёрт дёрнул». Видимо, сейчас она сработала на сто процентов.

После похорон Грибов постоянно возвращался к тому моменту, когда нашёл в дверном косяке воткнутые в древесину дверной коробки ржавые иглы. Вспоминал разговор о порче. Перемалывал в памяти образ мёртвой тёщи, лежащей в морге. И ещё больно впивалась в сознание какая-то мелкая навязчивая мысль, которую он никак не мог понять. Мысль эта касалась Наташи, дочери. Она заранее знала о смерти бабушки. Она же рассказала Насте подробности убийства. Откуда это всё? Зачем ей вообще нужно об этом знать?.. Наверное, в поисках ответов Грибов и приехал, хотя сам и не осознавал в полной мере.

Платформа оказалась пустая, неухоженная, заметенная снегом. С обеих сторон от покатой бетонной площадки тянулся серый зимний лес. Только по цепочке следов можно было понять, где среди этого леса скрывался поселок.

Грибов, убрав руки в карманы, заторопился к тропинке, минут через пять вышел к первым домам. Еще через двадцать минут свернул, поплутал немного по бездорожью, мимо кирпичных домиков, желтых газовых труб и сугробов, потом вышел на центральную площадь, где в окружении клумб и елей стояло кирпичное двухэтажное здание администрации. Типовая постройка, привет из Советского Союза, и даже с памятником перед крыльцом. Молчаливый Ленин, плечи которого были обрамлены снегом, протянутой рукой указывал путь в светлое будущее.

От центральной площади легче было ориентироваться.

Налево, потом пять минут по дороге без обочин, и вот он дом Зои Эльдаровны.

Погруженный в свои мысли, Грибов не сразу сообразил, что стоит перед тещиной калиткой. Вокруг было тихо и пусто. Безлюдная улица, вереницы разномастных заборов, следы многочисленных ног на снегу – и тишина.

Он зашел во двор, огляделся. Вдоль забора расползались рыхлые сугробы, площадка белела от снега. Ещё остались следы от похорон – опрокинутый стул у летней кухни, обрывки пакетов, которые по двору разнес ветер, какие-то бумажки, мусор, два алюминиевых ведра, забитых пустыми пивными банками. У дверей летней кухни, заметил Грибов, лежало что-то черное, непонятное. Вспомнил, что видел это, ещё когда приезжал сюда ночью за документами.

Странно, что никто до сих пор не убрал. Хотя, с другой стороны, а кто здесь вообще должен теперь убираться? Не соседи же.

Крыльцо перед пристройкой замело. У стены дома выстроились рядами обледенелые лавочки, которые притащили из местной церкви. Кто-то после похорон забыл на одной из лавочек шапку-ушанку, и она лежала, черной дыркой к небу, набрав горку снега. Вокруг шапки расхаживали две взъерошенные вороны, разглядывая Грибова с таким видом, будто они здесь были хозяева, а он – незваный гость.

Почему-то Грибов первым делом решил заглянуть именно в летнюю кухню. Подошел ближе, разглядел, что черная штуковина, это вмерзшие в землю куриные перья. Они свалялись и смёрзлись между собой.

Теща любила сидеть перед летней кухней на табурете и ощипывать кур, которым только что отрезала головы… правда, кур у Зои Эльдаровны не водилось уже лет пять, так откуда здесь сейчас взялись эти перья?

Подковырнул пару раз лёд носком ботинка, Грибов плюнул на это дело, подошел к двери и долго дышал на замок, потому что отверстие замерзло, и в него нельзя было попасть ключом. Потом, наконец, отворил. Внутри еще витал лёгкий аромат тепла и еды, то есть какой-то жизни. На похоронах тут готовили горячие блюда. Кухонька была маленькой: газовая плита, раковина, столик с висящим над ним шкафчиком, пара стульев. На дне раковины блестела замерзшая вода.

Грибов пересёк комнату и остановился в предбаннике. Ему показалось, что он слышит тихий звук, будто кто-то хлопнул мокрыми ладошами.

Шлеп!

Сразу за предбанником была еще одна дверь, в курятник.  Кто-то приклеил на ней лист бумаги, скотчем. На листе был нарисован прямоугольник – толстыми черными линиями – с точкой сбоку. Лист обтрепался и пожелтел по краям, вокруг скотча собралась налипшая мелкая грязь.

Грибов толкнул дверь плечом. Под ногами заскрипела галька. Пол был усеян пухом и перьями – напоминание о жителях курятника, которые давным-давно исчезли. С низкого деревянного потолка свисали обрывки проводов и клочья блестящей от холода паутины. На поперечных балках стояли соломенные гнезда – по пять-шесть штук с каждой стороны. И по три ряда от пола.

Создавалось ощущение, что кур здесь держали недавно. Но Грибов мог поклясться, что Зоя Эльдаровна зарубила последнюю, когда Наташе исполнилось одиннадцать. Они отмечали день рождения здесь – дочка настаивала. Грибов был с ними. Теща нахваливала жирный, вязкий бульон, приговаривая, что не зря прикончила последнюю птицу в доме. Одни хлопоты от этих кур…

В одном из гнезд что-то лежало. Грибов подошел ближе. Что-то черное, овальное, крохотное. Камень? Яйцо! По форме точно – яйцо! Осторожно дотронулся, ожидая чего угодно, только не теплой шероховатой поверхности… Будто кто-то недавно сжег это яйцо до черноты и положил сюда.

В другом гнезде лежали еще яйца, штук пять, горкой, одно на одном. Черные, с чешуйками гари или копоти по бокам. Грибов сделал несколько шагов, вглядываясь в гнезда – и в каждом обнаружил еще по несколько яиц.

Кто их сюда положил? Зачем?

Теплые бока, несмотря на мороз (в курятнике едва ли было больше нуля градусов), легкий запах гари вокруг. Яйца лежали в пучках соломы, прикрытые высохшими листьями, в паутине желтоватых хрустящих веточек хмеля. Много их здесь было, почерневших, сожженных. Грибов взял одно, повертел, ощутил хрупкую тонкость подгоревшей скорлупы. Если сжать сильнее, то яйцо треснет и развалится. А что внутри? Желто-белая слизь, которая прилипнет к пальцам, дурно пахнущая, скользкая, мерзкая. Грибова передернуло от внезапных ярких эмоций. Он поспешно вернул яйцо на место.

В щели, сквозь плохо подогнанные доски свет проникал косыми рваными полосками, как сквозь жалюзи. Оставлял на полу линии-тени. В какой-то момент тени эти дрогнули и увеличились, будто кто-то прошел с обратной стороны. На полу возник четкий человеческий силуэт, застыл на секунду и растворился.

? Постойте! – вырвалось у Грибова. Он развернулся и бросился к двери. Под ногами хрустела солома. Выбежал в кухню, из нее на улицу, в морозный воздух.

С прозрачно-голубого неба сыпались снежинки. Ветер гонял по оледенелому бетону горки мелкого снега. Грибов бросился было за кухню, к огороду, но внезапно увидел, что за соседским забором кто-то стоит.

Забор был сеточный, покосившийся, держался на редких металлических столбах, тянувшихся вправо и влево. Еще была калитка в металлической оправе, и на калитке, к слову, тоже оказался приклеен лист, на котором кто-то нарисовал прямоугольник с точкой. Края листа трепетали от ветра.

Упершись руками в варежках о калитку, с обратной стороны стояла девушка.

Девушка была молодой, лет двадцати пяти, а то и меньше. Одета в длинное коричневое пальто с большими темными пуговицами и пуховым воротом. На голове платок, а на ногах сапожки. Худые щечки раскраснелись от мороза. Губы тонкие, нос острый. Симпатичная, в общем. Из той породы девушек, которых сразу не замечаешь, а уж если заметишь – сложно отвести взгляд.