Страшная общага

Человек может жить при температуре выше 10 градусов тепла. Мерзко, но терпимо. Сегодняшние условные плюс два убивали так же надежно, как и минус тридцать. Просто медленно.

Найти теплое место. Сейчас ему было уже неинтересно, что с ним и почему. Согреться бы.

Настя выпорхнула, будто материализовалась сразу на крыльце, вместе со стайкой подружек – им было тепло. Косте было холодно смотреть на девичьи коленки, не признающие холода. Что-то в женских ногах есть такое особенное – какие-то атомные батареи, согревающие в любой мороз. Пока их обладательницы совсем не вырастут.

Костя стоял и глупо улыбался. Потому как Настя шла, несомненно, к нему и улыбалась в ответ. Запоздало он вспомнил, что не запасся пирожными, его почти-девушка иногда напоминала ему цирковую лошадку, за сахарок готовую прыгнуть сквозь горящий обруч.

Настя прошла мимо. Она улыбалась просто так. Ей было хорошо. Даже если она заметила Костю, точно не узнала.

Город закрыл двери, превратил его в невидимку и пытался заморозить. Неумолимо. Теперь Константин вспоминал о том, как сам вышел из магазина, как о главной ошибке в своей жизни. В конце концов, он мог просто стоять в тепле. Плевать где, но в теплом месте. Кажется, впервые он не особо озадачивался сломанными костями – холод пугал сильнее.

Где-то рядом должны быть теплотрассы, открытые двери или просто брошенные дома. Что-то должно быть. Большой город не может не дать шанс. Еще было бы неплохо найти спички.

Петербург, плюс два, один цвет – грязный. Костя шел в сторону – от. Так получилось. Все еще центр, только здесь не найти толпы шаркающих китайцев, туристические автобусы сюда заезжают только объехать пробку или припарковаться. Жилые дома уступили подслеповатым офисам с отсутствующими табличками и колючей проволокой на заборах. Кто-то всем этим владел и не хотел признаваться. Город подталкивал в знакомые повороты, в полузнакомые переулки, в знакомую только по названиям местность, пока он не оказался в каком-то безымянном «аппендиксе» – в такое «где-то рядом», странное «слышал, но никогда там не был».

Улица истончилась и внезапно закончилась, выведя на пустырь. Посредине возвышалась старая общага. Или нет – Старая Общага. С больших букв. Место, где никто не был лично, но каждый знал кого-то, кто то ли жил там, то ли с ним что-то случалось. Все логично – у него тоже что-то случилось. Кто-то о нем теперь скажет: «Видел Константина у Старой Общаги». Костя оглянулся – его никто не видел, и сказать будет некому.

Пустырь оказался больше, или это он так медленно шел. Общага упорно оставалась на одном месте.

Бежать получалось плохо – скользко, и сил уже осталось не особо. Тоже не помогло. Костя не знал, зачем и почему он это сделал, но сделал: он пошел спиной вперед. Попробовал «лунную походку» – а че, – все равно никто не видит. Развернулся. Общага оказалась уже шагах в двадцати. Семиэтажный маяк. Вместо прожектора – полная луна. Слепые окна, стены неопределенного грязного цвета. Как сделать дом таким, чтобы никто к нему не подходил? Строители Общаги справились с этой задачей.

Костя попытался дойти. Двадцать шагов – тут не может ничего привидеться. Нельзя ошибиться. Он шел, земля – она неодинаковая, каждый метр уникальный. Эти три круглые дырки – будто когда-то здесь ставили треножник – он уже видел. Переступал. Теперь наступил. Вот они снова. Двадцать шагов не заканчивались. Даже странно, насколько трудно признаться, что работает то, что работать не должно. Делай как работает, как бы глупо это ни казалось. Спиной вперед. Не оглядываться, хотя и очень хочется. Шаг, еще… На этот раз сопротивление пришло, откуда не ждал.

Что-то не пускало его уже на совершенно материальном уровне. Упиралось в спину. Константин не сразу сообразил. Просто он дошел. И теперь изо всех сил пытался сдвинуть Общагу с места. Общага весила больше Кости и сдвигаться не хотела.

Не отрываясь от стены – мало ли как оно, – снова пятиться? – добрался до дверей. Чуда не случилось. Дверь то ли была не заперта, то ли была. Возможно, так же, как и все остальные двери в этой Вселенной, закрыта персонально для Константина. Можно было расслабиться и замерзнуть. Идти куда-то еще? И? Он просто сполз по стене – ноги гудели, руки ломило, зато спиной в стену, какая-никакая опора. Холодно, челюсть ныла, будто напоминая, есть что-то еще, кроме того, что он остался по другую сторону от всех. Больше идти было некуда. Константин задремал.

Скрипнуло. Костя не сразу сообразил, что это не в голове у него. От своей головы он вправе был уже ожидать чего угодно. Скрипнуло чуть левее – там, где он пару минут назад пытался открыть неоткрываемое. Двери.

– Попу отморозишь. – В голосе не было ни сочувствия, ни попытки как-то обидеть. Было бы нормально, если бы добавили: «Через 30 минут и 15 секунд». Что-то от голосового помощника было в этом голосе. – Добрался. Наконец. Заходи.

Вахтерша, наверное, это была она, зацепила Костю за воротник и одним движением подняла и развернула. Зашел он уже сам. Невежливо, не пытаясь пропустить вахтершу вперед. Кажется, от привычки пропускать вперед женщин он отучился напрочь.

Тепло. Тепло-то как.

И внутри тут было совсем не так, как снаружи. Никакой заброшенности и покинутости. В холле – варан. Наверное. Здоровущая ящерица. В аквариуме метров пяти длиной. Камушки, какие-то листики, травки. Немного не то, что ожидаешь увидеть в холле Старой Общаги. Костя присмотрелся. С аквариумом он немного ошибся. Стекла не было.

Глава третья. Дом с чудовищами

– Его выманили.

Как обычно, на месте преступления Петровский был весел и время от времени пытался что-то спеть. Акустика в люксе Four Seasons радовала. В этом номере вообще все радовало. Во всех пяти комнатах.

– Выманили? С чего бы?

Дарья старалась. Не испортить. Очень немолодой человек сидел, уткнувшись подбородком в кофейный столик, а перед ним лежали его пальцы. Человек был мертв, пальцы отделили от него еще при жизни. Потому что кровь.

Дарья Рыжкова, конечно, читала массу детективов, иначе как бы она оказалась в профессии. Когда что-то похожее случалось в книге, она просто ее закрывала, приходила в себя и смело дочитывала до конца. Сейчас ей тоже срочно нужно сделать паузу. Ей очень не хотелось представлять себя на месте жертвы, не хотелось, а получалось. И от этого было трудно.

– Он же практически в пижаме. – Петровский рукой в перчатке отогнул воротник рубашки, взглянул на ярлычок. – Есть старая мужская традиция – приятные, удобные вещи не выбрасывать, а переводить в домашние. В таких джинсах – с оттянутыми коленями, без ремня – на встречу не поедешь. Да и рубаха – дорогая когда-то, а сейчас – потертый воротник… дома носить – да, но точно не на выход… Могу поспорить, он сюда приехал на классическом шестисотом. Года три, в идеальном состоянии… конечно, черный.

– Василий Николаевич, тут на парковке «мерс»… – Полицейский взглянул на стол, пожалел, что вошел, и уже предпочел бы выйти.

– Черный?

– Кофе с молоком, шестисотый.

– Ну хоть шестисотый…

Петровский больше не напевал.

– Убийца – женщина. Очень сильная и странная.

– А женщина-то почему? – Ничего женского в смерти мужчины без пальцев Дарья увидеть не могла. – Его же удушили. Это не очень по-женски. Яд, наемный убийца, но пытка и удушение? У нее, наверное, бицепсы, как у меня голова.

– Удавили воротником. Никаких веревок, ле?сок – просто взяли и очень плотно зажали горло воротом любимой рубахи. А жертва даже не пыталась сопротивляться. Когда пальцы резали, тоже, кажется, не сопротивлялась. Странно…

– Ведьма, наверное, – полицейский судорожно сглотнул, – мне рассказывали. Они очень сильные. Я пойду?

– Его заманили, обездвижили и пытали. – Петровский опустился на колени, чтобы глаза оказались на одном уровне с глазами жертвы. – Только женщина может сложить из отрезанных пальцев цветочек.

– Я думала, это солнышко. – Даша присела рядом с Петровским, пытаясь представить, что видел убитый. – Вы правы, Василий Валерьевич, это цветочек. – И тут ей стало совсем плохо.

Петровский подхватил оседающего на пол младшего следователя, не отрывая взгляда от пальцев.

* * *

В окно стучал кто-то большой и сильный. Стекло уже должно было вылететь, но каким-то чудом держалось. Костя открыл глаза и вспомнил. Все ровно до момента, когда его все-таки впустили. В Общагу. И сейчас он был явно не там. Стекло снова отозвалось неприятным «дзень» – на грани с совсем уж неприятным «хрусть».

В стекла бросают камни, иногда в них бьются ветки деревьев. Костя на цыпочках подошел к окну. Никакой камень не смог бы долететь сюда. Ни одно дерево не дотянется. То, на что он смотрел сверху вниз, было облаком, кажется кучевым. В Общаге было семь этажей, он сейчас был точно даже не на восьмом.

Выгнутые кирпичные стены, вместо крыши – купол, пять окон – по кругу. Все это очень высоко – он в башне. И в Петербурге такой башни нет.

– Налюбовался?

Сон продолжался. К башне прибавилась тележка с тостами, омлетом, соком, судя по цвету – апельсиновым, и с крошечной чашкой кофе. С совсем не крошечным запахом.

– Ешь. Одевайся. Тебя ждут. – Вероятно, неподвижность Константина внушила вахтерше необходимость выплюнуть еще несколько слов: – Не одет – не смущает. Меня зовут Кира. Потом объясню.

Последнее слово еще звучало, а Кира уже вышла. Сегодня она показалась Константину куда менее вахтершей – скорее офис-менеджером, и стройнее, и младше, и юбка чуть выше колен вполне себе подчеркивала, а не просто была.

Тосты с маслом и джемом оказались очень даже, омлет – вероятно, именно таким и должен быть омлет с беконом. По крайней мере в рейтинге Константина этот экземпляр пока занял первое место. Стало хорошо. Оказывается, от еды тоже может быть хорошо. Еда. С ней было что-то не так, и Костя только сейчас сообразил, что именно, – по всем раскладам, еда должна была ему даваться исключительно через боль. То есть – никак. Челюсть работала как новенькая. Открывалась, закрывалась. Ух ты!

Одежда с ночи, кажется, превратилась в себя же, но улучшенной версии – теплая, чистая и будто даже стала новей.

Рюкзак привычно лег на плечо, и Костя с опаской коснулся дверей. Если он все еще в том же кошмаре – лучше вообще не выходить, но… Дверь открылась, и Кира ждала его, вероятно, все то время, пока он ел и одевался.

– Вы нас покидаете? Уже? Куда?