Дао Блаженств

А: Все само по себе – прославление Отца Небесного; каждая травинка и былинка Его прославляет. И это, кстати, не так трудно увидеть. Но, Вероника, нам надо ответить на вопрос, как можно прославлять Отца и как можно творить добрые дела таким образом, чтобы, глядя на них, всем хотелось прославлять не человека, их творящего, а его Отца Небесного? Это уже подсказка… Вероника, ты заставляешь меня чувствовать себя палачом. С беззащитным взглядом, переполненным жертвенной готовностью получить…

В: Саша, мне всегда очень сложно, когда от меня чего-то ждут. Я совершенно парализуюсь. Я не могу ни думать, ни чувствовать. И когда ты говоришь: «Ты должна продумать все», – я вообще не могу ничего прочувствовать.

У: Все, что Вероника говорит, я отношу к себе на сто процентов.

Д: А вам не приходило в голову, что Саша может и не ждать ответа, а у вас может возникнуть спонтанное желание самовыразиться?

В: Даша, это должно быть что-то сильное, чтобы такое желание возникло. Если я нахожусь перед кем-то, чей авторитет силен, – всё, никак.

А: Понятно. То есть я своим авторитетом оказываю на вас давление.

Д: Надо что-то делать с твоим авторитетом.

А: Надо мне пару раз опростоволоситься.

Д: Нет. Ты думаешь, от этого что-нибудь изменится? Это же внутренняя проблема.

В: Я понимаю, что ты хочешь мне помочь. Я начинаю говорить спонтанно. А потом, когда ты ждешь, чтобы я что-то сказала… у меня внутри только это: «Ты должна, ты должна, ты должна сказать». И тогда я уже ничего не могу сказать.

А: Конечно, не можешь, если должна. Ну и что? Переверни: ты не должна, ты не должна, ты не должна.

В: Меня это саму не удовлетворяет.

Д: Может, все дело в этом. Попробуй не расстраиваться…

В: Мне было бы легче, если бы я начала, Даша подхватила, я бы взяла тайм-аут, потом сама подхватила.

А: У Акутагавы Рюноскэ есть притча про человека, который хотел обрести просветление. Он пришел в контору по найму слуг и обратился к чиновнику: «Господин чиновник, я хочу стать святым. Определите меня на такое место, где бы я мог им стать». Чиновник пробовал отказать чудаку, но тот с недовольным видом напомнил чиновнику, что на вывеске его конторы значится «Определяем на любую службу», а раз так, то пускай подыщет и такую, где бы можно было обучиться ремеслу святого. Чиновник, чтобы хоть как-то выиграть время, сказал: «Приходите завтра, и мы постараемся что-нибудь подыскать». А сам пошел к своему приятелю-аптекарю за советом. Жена аптекаря, женщина очень злобная, по прозвищу «Старая лиса», сказала: «А вы его к нам посылайте. В нашем доме он за два-три года наверняка узнает все, что нужно, чтобы стать святым». Чиновник обрадовался и послал своего клиента к ней. И когда тот пришел, женщина сказала: «Поступай ко мне на службу сроком на двадцать лет, и на последнем году я обучу тебя искусству святого. Но все двадцать лет ты будешь за это служить мне, не получая ни гроша платы». (Эта история к вопросу о силе веры). Он двадцать лет работал, делая по дому все. Его уже как человека перестали воспринимать. Он вставал затемно и ложился затемно. Про договор все давно забыли – а он все так же работал, работал и работал. И вот прошло ровно двадцать лет. В один прекрасный день он надел единственные чистые штаны и белую рубаху, пришел к жене аптекаря, поклонился и сказал: «А теперь мне хотелось бы, чтобы вы, по нашему давнему уговору, научили меня искусству святого». Жена аптекаря и глазом не моргнув, отвечала: «Что ж, я научу тебя секретам святого, но ты должен будешь исполнить в точности все, что я тебе велю, как бы трудно это ни было. Если же ты не исполнишь хотя бы один мой приказ, ты не только не станешь святым, но ты должен будешь служить мне без всякой платы еще двадцать лет. Иначе тебя постигнет страшная кара, и ты умрешь!» Тот согласился. Аптекарша велела ему вскарабкаться на сосну, что росла во дворе; он залез. «Лезь выше!» Полез. «Теперь отпусти правую руку», – отпустил. «Отпусти левую руку», – собрался с духом и отпустил. Но он и не думал падать. Чудесным образом замер он неподвижно среди светлого неба. «Премного вам благодарен за то, что вашими заботами и я смог причислиться к лику святых». Прямо по воздуху пошел и скрылся за горизонтом.

Чувствуете – мурашки по коже? Это не от физического чуда. А от чуда веры. Понимаете, какая вера должна быть? На мой взгляд, в этой истории гораздо чудесней, чем даже хождение по небу, то, что он двадцать лет работал, ни разу не возроптав и ни разу не усомнившись в том, что такая глупая, склочная, вздорная женщина может научить его святости. Как такое может быть? Вот что удивительно.

Так вот, Вероника, – вот она вера. «Свет мира» – это свет такой веры. Ты понимаешь, как много этот свет может сделать?

У: Где они берут эту веру?

А: Где они ее берут? О, какой хороший вопрос… Где же ее взять-то? Я на самом деле рассказал, где ее берут – вы, видимо, просто не услышали.

Д: Я не знаю… Ко мне она приходит иногда в моменты сильной капитуляции. Когда кажется – всё, отчаянье беспредельное, жить невозможно – такой сильный спазм. И не выдерживаешь – сдаешься, умираешь. Но вдруг совершенно невероятным образом оказывается, что ты еще жив и что терять уже нечего. Есть время, (которого никогда не хватало) – а теперь торопиться некуда – все осталось в прошлом. Есть чем заняться, можно попробовать сделать все, что угодно. И в этот момент начинаешь делать какие-то первые шаги. И вдруг начинает получаться. В этот момент вера и возникает. Это момент какой-то необыкновенной легкости и свободы.

А: Правильно. Да, ты существенно приблизила наше понимание того, как появляется эта вера. Могу вам рассказать еще одну историю. Это не притча, это реальная история, которую я услышал от одного валаамского монаха. К ним в монастырь приехал человек, вертолетчик, уже пенсионер, и вот что рассказал. В 60-ые годы Никита Хрущев организовал сильное гонение на православие. Он был гонителем религии в гораздо большей степени, чем Иосиф Виссарионович. Этот человек тогда работал в вертолетном полку Министерства внутренних дел. Дело было на Кавказе. Они проводили операцию по вылавливанию православных схимников и отшельников, которые жили там в глухих горах. И вот гнали двух монахов – одного старца и одного молодого.

Д: Вертолетом?

А: Вертолет направлял. А внизу – кагэбэшники, пограничные войска, собаки. (Вот зачем им это было нужно? Какое влияние эти монахи могли оказать на народ? Они жили в глухомани, никого не трогали…) Они гонят, а вертолет сверху наблюдает, координирует действия наземных спецслужб.

Д: Видимо мои критерии завышены… Я, когда вижу батюшку, ожидаю увидеть в нем это, и если не вижу…

А: Даша, наверное, не стоит так говорить ни про какого батюшку.

Д: Наверное, да. Ты прав. Но хочется это увидеть, а оно не встречается…

А: Все равно, он же какой-то духовный подвиг совершил. В чем-то он догматик, а в чем-то – ревнивый приверженец веры. Знаешь, на эту тему есть еще одна хорошая притча.

У: Подожди, доскажи ту.

А: Ничего, я потом соберу, ты не переживай, Уля. Один отшельник, достигший пределов святости, решил узнать у Господа, какой же степени святости он достиг. А ему Господь и отвечает: «Ты не достиг и половины святости александрийского сапожника». Ему стало интересно: что же это за сапожник такой, половины святости которого он не достиг? И он пошел в Александрию искать этого сапожника. Пришел на рыночную площадь. Смотрит: и правда, сидит сапожник. Он к нему подходит, спрашивает: «Ты сапожник? – Да. – Ты православный, крещеный? – Да, да. – А что ты делаешь? – Ну, отдаю десятину от всех доходов. – А еще что? – Ну, в церковь хожу. – А еще что? – Ну, молюсь». Отшельник думает: «Так странно, какую же Господь видит в нем святость?» Спрашивает: «Ну а еще что-нибудь можешь про себя сказать? Как ты вообще-то живешь?» Тот: «Да как живу? Так вот и живу. Ходят люди по площади, я им обувь делаю, смотрю и думаю: «Вот они спасутся, а я…«» Это к вопросу о том, как на людей смотреть надо.

Вернемся к нашей истории. Гонят этих двух монахов: один старый, другой молодой. И загнали их к пропасти, к ущелью шириной метров триста. А внизу – обрыв, очень глубокий, с полкилометра. Всё – деваться им некуда. И вот вертолетчики висят над этой пропастью и смотрят, что происходит. Старый перекрестился, шагнул в пропасть и пошел по воздуху. Прошел триста метров, на другой стороне встал и ждет молодого.

У: Не дождался?

А: Дождался, но… Тот тоже шагнул и пошел. Дошел до середины и рухнул. Упал не на самое дно, а на склон, и слава Богу, удачно. В общем, выбрался сам, и они ушли.

У: Я думаю, что вертолетчики, которые за ними наблюдали, должны были обратиться.

А: Да. Прилетели, написали заявления об уходе. Все. Кто-то даже в монахи ушел. Судьбы их коренным образом изменились после этого. Они висели в пятидесяти метрах и все видели собственными глазами.

У: Как прийти к вере? Через людей, от которых исходит этот свет, и можно прийти к вере.

А: Можно, конечно, да, но об этом Иисус сказал Фоме: «ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие». (Иоан. 20.29). А если увидеть – кто угодно уверует. Так откуда же появляется вера? Она возникает – совершенно конкретно – из отказа от компромисса: Господи, или с тобой – или умереть. А прозябать не согласен. Лучше смерть, чем прозябание. Когда жизнь без чего-то искомого, важного, смыслообразующего становится настолько невыносимой, что человек согласен умереть. Понимаете ли вы, какую роль здесь играет готовность к смерти? Это готовность отдать самое дорогое, что есть у каждого живого существа, в обмен на взыскуемое, и несогласие жить без этого. Когда не приемлешь прозябание всей душой, – вот тогда появляется вера. И блаженство гонений, которые мы разбирали выше, тоже появляется только при этом условии, потому что без веры оно абсолютно невозможно. Как, впрочем, и все предыдущие блаженства. Одно связано с другим.

У: А что такое прозябание?

А: Прозябание? Когда ты видишь ничтожность своей жизни…

Д: …и соглашаешься…

А: …с этой ничтожностью, а согласившись с ней, постепенно, потихоньку начинаешь вытеснять свое понимание и ви?дение, (ведь совместить прозябание и понимание того, что прозябаешь – невыносимо, так можно с ума сойти), погружаешься в суетное мельтешение, лишь бы уйти от невыносимости самоощущения в этом внутреннем раздрае. Это один вариант развития событий. Но есть и другой: когда ты видишь, насколько твоя жизнь убога, и когда сила этого ви?дения достигает такого накала, что продолжать жить этой жизнью у тебя уже нет ни малейшего желания. Тогда никакие твои страхи, инерции в виде жажды покоя и комфорта – ничто тебя не заставит продолжать в этом оставаться. Ты готов отдать все, пожертвовать всем ради более высокого смысла жизни. Эта готовность и сила веры – одно и то же. Ты готов отдать все, чтобы быть чем-то бо?льшим, чтобы обладать каким-то бо?льшим бытием. Вот откуда берется вера. Она сродни тому блаженству алкания правды, которое мы уже рассматривали.

Таким образом, вера рождается из яростной силы ненависти, отторжения, неприятия своего недобытия. Когда никакая привязанность и слабость не мешают переполниться чувством сильнейшего негодования, ненависти к тому прозябанию, в котором находишься. Этот тезис не такой простой, каким может показаться на первый взгляд, потому что для того, чтобы это произошло, нужен ряд сопутствующих факторов. До этой точки кипения нужно дойти – до того, чтобы перекреститься и шагнуть в пропасть. Вот нечего было этому монаху терять! Совсем нечего. И только то, насколько сильно ему нечего было терять, придало его вере такую силу, что он пошел в пропасть. А молодой дошел до середины, ровно настолько, насколько веры хватило. А потом – сомнение, и как следствие, прелесть: «Ах! По воздуху иду!»

Принятие решения никогда не происходит в тот момент, когда нам кажется, что решение принимается. Оно принимается раньше. Точно так же обстоит дело с верой. А именно – каким образом это происходит раньше? Очень просто – вера рождается из нашей внутренней честности и неготовности закрывать глаза на неправедность, компромиссность, лживость того положения, в котором мы находимся. И вот смотрите, что этот внутренний конфликт с нами делает: на одном полюсе – вера, а что на другом? Думаете, только безверие? Все гораздо сложнее и интереснее. Если нам по какой-то причине не хватает внутренней честности, мы поступаем следующим образом. Чтобы наш конфликт не был обнажен до такой яростной беспощадности, которая только и делает нас готовыми к выбору перед лицом смерти: или по-другому, или лучше смерть, – мы используем интереснейший прием, а именно: мы увеличиваем уровень собственной бессознательности.

Д: Чтобы не видеть всего?

А: Да. Только по этой причине.

У: Человек не видит, чтобы не осознавать?

А: Да. И поэтому на другом полюсе – противоположном вере – находятся отупение, замотанность, городская усталость и бесчувственность, погруженность в суету. Эти состояния нужны нам для того, чтобы не впасть в то отчаянье, которое приведет нас к подлинной вере. Наше слабое человеческое естество боится таких сильных переживаний, а еще больше боится смерти. Вот вам и «свет мира».

Вернемся к моему вопросу: как можно творить добрые дела таким образом, чтобы глядя на них, всем хотелось прославлять не человека, их творящего, а его Отца Небесного? Итак, вера вступает в конфликт с «нашими» человеческими слабостями. И этот конфликт носит фатальный, бескомпромиссный и беспощадный характер. С обеих сторон, кстати. Если побеждают слабости, то вера уходит из души, постепенно и незаметно уступая место цинизму.

Побеждает вера – слабости теряют свою питательную почву, постепенно сходя на нет, словно ночные тени на рассвете. Почему? – Потому что вера требует следования воле Божией, иначе она будет потеряна. И так потихоньку, сначала незаметно, а затем все более и более разгоняясь, подобно лавине, Воля Божия замещает собою волю человеческую. Все те уловки и лукавства, что составляли суть нашего человеческого естества, постепенно, не без боя, разумеется, должны отступить и исчезнуть, растворившись в «свете мира» Воли Божией. В этом смысле православие ничем не отличается от «нирванического» угасания «я» в буддизме и обвинять здесь буддизм в квиетизме и прочих нелепостях – значит грешить против истины.

Но главное то, что «свет мира» может засиять только в умалении перед Волей Божией, и человек распространяет вокруг себя этот свет ровно настолько, насколько его смирение позволяет ему превратиться в канал по ее (воли) эманации в мире. А раз так, то конечно же, распространяя этот свет, мы действуем «во славу Божию». Вот истинный смысл этого довольно затертого в нынешнем православии выражения. Поэтому люди, глядя на «ваши добрые дела», будут прославлять не вас, а истинного хозяина ваших достоинств, даже если им, по их неразумению, и будет казаться, что они прославляют лично вас.

По той же причине эти восхваления не будут нести в себе для вас губительного соблазна – ибо зная, что на самом деле восхваляется, вы не позволите этим прославлениям превратиться в бальзам для самоутверждения эго.