Чистильщик

Захватил всех. Васильев «поплыл», мир сгустился и перевернулся. Все вокруг обрело сродство. Черная головка Алины на плече, мерцающие огни, мерцающие звуки…

– Гениально,– прошептала Алина, когда Борис отложил гитару.– Пошли наверх, а?

И они пошли наверх, прихватив бутылку шампанского и охапку красных парниковых роз. Для экзотики.

Любили друг друга прямо на ковре. Жадно и долго. Алина, нагая, без пышных одежек и длинных каблуков оказавшаяся совсем маленькой, тоненькой и гибкой (Васильев за год успел ее забыть), отдавалась ему вся целиком и чувствовала его, как, наверное, свою скрипку. И Валерий чувствовал мельчайшее ее желание. Куда лучше, чем раньше. Потом, размышляя над этим, он пришел к выводу, что умение ощущать женщину чем-то сродни умению угадывать противника на татами. Только там – угадывать и опережать, а здесь – угадывать и отдаваться. Неважно, мужчина ты или женщина. Настоящий кайф – это когда отдаешь себя целиком. Вот тогда – подлинное наслаждение.

– Какие у тебя мускулы,– прошептала Алинка, припадая к его влажной груди.– И какой ты… весь. Раньше ты так не умел. Кто эта женщина? Я ее знаю?

– Какая женщина? – Васильеву было слишком хорошо, чтобы удивляться.

– Которая тебя научила.

– О! – Васильев усмехнулся, представив себе Егорыча в роли «женщины».– Это что-то особенное. Но ты – намного женственнее. Слово!

Алинка аж замурлыкала от удовольствия.

– Пойдем, попьем чего-нибудь. Не спиртного.

– Пойдем,– согласился Васильев.

Оба знали, что еще вернутся на этот ковер. Желание не ушло, только спряталось. На время.

Внизу обнаружились четверо спящих. Фриц с Гансом и Грета с Лоттой. Лотта с Гретой – в обнимку на диванчике, Фриц – на столе, а Ганс – под столом.

Борис с Лизой отсутствовали.

– Крепок мужик,– одобрил Васильев.

– Угу,– рассеянно проговорила Алинка, наливая себе соку.– Борька – гигант. Но ты лучше, не сомневайся.

От широты русской души Васильев решил позаботиться об иностранных гостях. Добыл одеяло, переложил обоих аккуратно, на бочок, стащил с арийских ног пудовые башмаки, подумал: цивилизация, бля. В уличной обуви по коврам шастать. Хорошо хоть снежок на дворе, а не осенняя грязь.

Алине пришло в голову посетить ванную. Так сказать, заодно и помоемся. Обломилось. Ванная оказалась занята. Изнутри доносились смех и хлюпанье.

– Присоединимся? – игриво предложила Алинка.– Ребята не против, я их знаю.

– Нет,– решительно заявил Валерий.– Я тебя делить не собираюсь.

Групповушку не жаловал. Не возбуждала.

– Ну и ладненько,– не опечалилась его подружка.– Тогда пошли наверх. Там душ есть.

Кувыркались еще часа два. До полного изнеможения. Но спать совершенно не хотелось. Опустошенные, невесомые и какие-то прозрачные спустились вниз. Немцы дружно сопели в восемь дырочек: смотрели свои немецкие сны. В огромном кресле вдвоем устроились Борис с Лизой. Борис перебирал струны, Лиза – его волосы. Перед ними горела толстая красная свеча.

Валерий с Алинкой не стали им мешать. Пристроились к столу, заморили червячка, прополоскали горло сухоньким. Поправились.

Борис отложил гитару.

– Пошли погуляем? – предложил он.– Новый год все-таки.

Снегопад прекратился. На ветвях новогодней елки лежали белые рукава. Разноцветные огоньки отражались от игольчатого снега. Утопая по колено в снегу, взобрались на соседний холм. Брошенные санки занесло снегом – три маленькие горки на одной большой.

– Давайте снеговика сделаем! – сказала Лиза.

Сделали. Огромного и важного. Похожего на Чебурашку. Потом играли в снежки. Три на одного. Одним был Васильев. Он же оказался победителем, а когда «противник» перешел в рукопашную, Валера снова показал себя героем и вывалял в снегу всех троих. С Борисом, правда, пришлось повозиться. Волосатый гитарист оказался на диво ловок и цепок. Но легкий, что тут поделаешь. Вернувшись домой, смеха ради достали из сарая лопату и завалили снегом двери. И окна тоже залепили. Прикололись. В дом попали по лестнице, через второй этаж. Расползлись по спальням и тут же уснули.

Проснулись от зычного германского смеха на улице. Солнце уже вскарабкалось почти на максимальную высоту. Полдень.

– Выспалась? – спросил Валерий.

Алинка потянулась сладко и тут же протянула к нему все четыре игривые лапки…

…Она никогда не закрывала глаз. Даже когда с губ уже срывалось жаркое протяжное: «А-а-ах!» – черные глаза блестели из-под дрожащих век.

Немцы, бодрые и жизнерадостные, успевшие позавтракать, покататься на санях и вдосталь вываляться в снегу, встретили заспавшихся аборигенов жизнерадостным гоготом. Прикол со снегом германцы оценили. А еще говорят, у них чувства юмора нет. А вот похмелья у них, точно, не наблюдалось. Здоровые европейские печенки без проблем перерабатывали алкоголь.

После завтрака Васильев порылся в сарае и нашел целый ворох лыж. Там же на веревке висели ботинки. Как сушеная рыба. Подобрали на всех. Тщательно смазали – тепло, снег липкий.

Перед самым выходом появился вчерашний мужик, директор. Причем не на автобусике (дорогу занесло), а на настоящих розвальнях, влекомых мохнатой лошаденкой. На розвальнях приехала лосиная нога. За ногу директор желал двести марок.

– Побойся Бога,– сказал ему Валерий.– Вот тебе тридцать баксов и считай, что тебе повезло.

Директор спорить не стал, а на Валерия поглядел с уважением.

Ногу оставили отмерзать, а сами отправились к озеру, до коего, как сообщил директор, километров шесть.

Поначалу лыжню прокладывал Васильев. Как спортсмен-лыжник. Но вскоре выяснилось: немецкие друзья тоже не лыком шиты. Завзятые горнолыжники, а Ганс – еще и биатлонист. Васильев охотно уступил первенство. Самым слабым ходоком оказался половой гигант Борис. Техники никакой, а силенок за ночь несколько поубавилось. Но шесть километров – не тридцать. Дотрёхал.

Озеро открылось внезапно. Дивной красоты место. Высокие, поросшие густым лесом берега, сверкающая, совершенно ровная нетронутая пуховина надледного снега. Даже съезжать жалко.

Немцы тут же устроили слалом. Васильев поначалу напрягался: кто его знает, какой нынче лед. Но потом вспомнил, что потеплело только новогодней ночью, а до того морозы стояли крепкие. И опасаться перестал. Присоединился к немцам.

Назад возвращались уже в сумерках. Голодные и уставшие. Перекусили наскоро и взялись за лосиную ногу. Решили зажарить, вернее, запечь на огне, в камине. Ганс с Фрицем заверили, что выйдет отличное кушанье. Вроде того, что у себя в Германии они именно в каминах дичь и запекают.

Должно быть, немецкие камины в корне отличались от русских. Провоняв весь дом, кулинары получили малосъедобное блюдо, черное снаружи и сырое внутри. Заявления типа того, что настоящие нибелунги кушают исключительно кровавое мясо, прекрасной половиной общества были отвергнуты с презрением. Васильева послали за топором, которым несчастная нога была сначала очищена от окалины, а потом разделана на более удобоготовимые куски. Незадачливых поваров приспособили отбивать жесткую, как башмачная кожа, лосятину.

На этот раз вышло значительно лучше. Под красное вино приговорили почти половину ноги. Затем из того же вина волосатый Борис в огромной кастрюле сварил нечто пряное и приторно-сладкое, обозванное им – глинтвейн. Немцы слегка повозмущались: по их мнению, глинтвейн – это совсем другое, но напиток, черпавшийся прямо из кастрюли и разливаемый по чайным чашкам, потребляли активно. Опять закосели. На этот раз – все. Борис выпал первым, к немалому огорчению всех: публика рассчитывала на повторение вчерашнего концерта, а кое-кто – и на нечто более активное. Гитарой завладела Лотта, а Грета, добыв из собственного багажа крохотную дудочку, подыгрывала ей весьма искусно. Затем немцы многоголосо запели свои немецкие песни, а Алинка и Лиза им подпевали. Васильев заскучал, поскольку участвовать не мог в силу некомпетентности. Заметив, что он опечалился, Алинка отобрала у Лотты гитару и заявила, что в России следует петь русские песни, а немецкие они попоют в Германии. Тему одобрили и хором грянули «Дубинушку». К некоторому своему стыду Васильев обнаружил, что немцы владеют русским фольклором значительно лучше его. По крайней мере классический набор из «Ямщиков», «Стенек» и «Пуховых платочков» они знают наизусть, в то время как коренной великоросс Валерий Васильев ни одной песни не смог допеть до конца. Впрочем, этого и не заметили.

В самый разгар веселья Валерий подмигнул Алинке, и они тихонько смылись наверх. А внизу еще добрый час гремели поставленные германские голоса. Потом стихли. Должно быть, природа взяла свое.

Эта ночь, в отличие от неистовой первой, вышла тихой и нежной. И уснули они в объятиях друг друга, даже не заметив, что уснули.

Следующий день был похож на предыдущий. С той лишь разницей, что после обеда постреляли из дробовика. Девушки. Ганс и Фриц заявили, что стрелять по бутылкам им западло. Борис сообщил, что он вообще пацифист, а Васильев охотно попрактиковался бы из «макарки», но у него с собой была только одна обойма, а мало ли что…

Вечером пришел автобус – дорогу расчистили, что, верно, не обошлось без дополнительного вливания со стороны шустрого директора.

Уезжать было чуточку грустно.