Все приключения Элли и Тотошки. Волшебник Изумрудного города. Урфин Джюс и его деревянные солдаты. Семь подземных королей

Десятки лет спустя я прочитал этот рассказ у Погосского[8 - Александр Фомич Погосский (1816–1874) – русский литератор, прекрасно знавший народный и солдатский быт. Писал для народа, его произведения высоко ценились критикой.]. Конечно, его действие происходило не в нашем скромном городке, а чуть ли не в Москве. Но талантливая рассказчица с каким-то особым искусством повертывала история так, что она становилась необычайно близкой и яркой, хватала за душу, переживалась с удивительной силой.

А как мама рассказывала «Аэшу» Хаггарда![9 - Генри Райдер Хаггард (1856–1925) – английский писатель и юрист, автор многочисленных приключенческих романов с острым, занимательным сюжетом.] Больше трех четвертей века прошло с той поры, а я как будто слышу гулкие шаги маленькой группы искателей сокровищ в мрачном подземелье, освещенном багровым светом факелов, я вижу, как сорванное с плеч Аэши белое покрывало устремляется в бездонную пропасть…

Множество забавных и страшных рассказов вынесла мама из своего деревенского детства, и, даже став взрослыми, мы, ее дети, слушали их с неослабевающим интересом. Думаю, что писательскую фантазию, помогавшую мне в работе, я унаследовал от матери. Отец при всех его огромных способностях знал одну только сказку про Фениста – Ясна сокола; мы много раз слушали ее и знали наизусть.

Годы шли. Кончились веселые рыбалки, беззаботные прогулки по горам, где весной мы собирали огромные букеты цветов. Ясным сентябрьским днем 1899 года папа за руку повел меня в городское училище. Приближаясь к двухэтажному каменному зданию, я смотрел на него с почтительной робостью, и мне казалось, что оно по своему величию не уступает дворцам, о которых я читал в книгах. Мог ли я тогда вообразить, что через двадцать лет в этом самом училище под моим началом будет коллектив из многих учителей и несколько сот учеников?

Мы прошли в учительскую, где инспектор Александр Иванович Михайлов проэкзаменовал меня. Стоя с опущенной головой у большого стола, покрытого зеленым сукном (сколько потом заседаний педагогического совета провел я, председательствуя за этим самым столом!), я бойко читал страницу из «Родного Слова» Ушинского[10 - «Родное Слово» К. Д. Ушинского было в те времена самой распространенной книгой для чтения в начальных классах.].

– Отлично, превосходно! – восклицал добрейший Александр Иванович.

– А я и по-письменному могу! – ободренный успехом, похвалился я.

Прежде чем меня успели остановить, я откинул корочку книжки и стал читать неровные строчки, написанные корявым детским подчерком:

– Сия книга принадлежит, никуда не убежит. Кто возьмет ее без спросу, тот останется без носу. Кто возьмет ее без нас, тот останется без глаз…

– Довольно, Саша, довольно! – рассмеялась молоденькая учительница Таисия Георгиевна Новоселова. – Видим, что умеешь…

Я прочитал наизусть несколько молитв, показал хорошее знание таблицы умножения…

– Во второй класс, – был приговор учителей.

Так я сразу перешагнул через целый год учебы, а при скудных папиных средствах это значило очень много. Меня зачислили в класс Таисии Георгиевны, она стала моей первой учительницей, и я навсегда сохранил о ней добрую память.

Учился я отлично, из класса в класс переходил с наградами.

И вот мне 13 лет, в руках у меня аттестат городского училища, дававший в те времена немалые житейские преимущества: льготу по воинской повинности, право на первый классный чин (помните, как держал экзамен на чин почтовый чиновник в знаменитом рассказе Чехова?), возможность сдать несложные испытания и стать сельским учителем…

И все эти блага маячили передо мной в довольно-таки отдаленном будущем. Сельским учителем можно было стать лишь в 16 лет. На государственную службу принимали в 18, в армию призывали и того позже. Аттестат с круглыми пятерками только тешил глаз и был повешен на стену в красивой рамке под стеклом.

Для моих однокашников по учебе дело с выбором профессии обстояло просто: они кончали городское училище в 16, 17, 18 лет. Учиться в те времена начинали поздно, лет в 10–11, за партами сидели лет шесть-семь, а то и все восемь. В годы моего ученья мои товарищи, рослые, сильные, играли мной, как котенком, перебрасывали с рук на руки, кружили в воздухе: я был очень мал ростом, легок.

Два года провисел мой аттестат на стенке; это время я провел дома, изнывая от тоски и находя единственное утешение в книгах, в сочинении корявых детских стишков и в выпуске ежемесячного литературно-художественного журнала «Мои досуги», где я был единственным автором, художником, типографщиком. А единственным его читателем и восторженным поклонником стал мой младший брат Петя.

Когда прошли эти тяжелые годы, я снова оказался в городском училище, на этот раз как «практикант для подготовки в учительский институт». Наверное, это выглядело очень смешно, когда малыш важно входил с классным журналом под мышкой к ребятам, которые были и выше и сильнее его, да и годами не очень уступали юному «практиканту».

Если бы моя юность проходила в Усть-Каменогорске теперь, в семидесятых годах ХХ века, то я за 15 минут дошел бы от своей квартиры до педагогического института, чтобы отдать документы секретарю приемной комиссии. А в те далекие времена, в 1907 году, мне пришлось поехать за две тысячи верст – держать конкурсный экзамен в Томский учительский институт, открывшийся только в предыдущем году и производивший свой второй набор. В России в ту пору учительских институтов было всего десять, и потому конкурс оказался очень большой. Но я сдал все экзамены на пятерки и в списке принятых на казенную стипендию числился первым. Какое восторженно-хвастливое письмо написал я в Усть-Каменогорск, своим учителям. Ведь это они дали мне такие основательные знания и вправе были гордиться моим успехом.

Многое мог бы я рассказать о Томском учительском институте, который наш директор, умный и дальновидный воспитатель Иван Александрович Успенский, сумел превратить в спасительный островок в черном море реакции, наступившей после революции 1905–1907 годов, но рамки моего повествования не позволяют этого сделать. Скажу лишь, что институт давал своим питомцам основательные знания в объеме всех предметов средней школы и умение эти предметы преподавать. Я окончил институт в 1910 году с дипломом учителя городского училища и младших классов гимназии.

С назначением мне повезло: меня послали в городок Колывань Томской губернии. В Колыванском четырехклассном городском училище было всего 70 учащихся – просто благодать для 19-летнего юнца, впервые севшего за учительский стол. А самое главное – инспектором училища был Михаил Николаевич Осинин, человек большой души, прекрасный педагог, чуткий наставник молодых учителей. Как он, не оскорбляя самолюбия, указывал на твои ошибки, как умело учил овладевать доверием мальчишек и девчонок (училище было смешанное, редкость в те времена!). Свои педагогические навыки я получал от Михаила Николаевича, и пронес их через всю свою почти полувековую педагогическую деятельность.

После Колывани я больше десятка лет проработал в родном Усть-Каменогорске, а следующей ступенькой оказалось заведование Опытно-показательной школой имени М. Горького при Ярославском педагогическом институте.

Понятно, переход на более ответственную работу должен был сопровождаться повышением квалификации. Без отрыва от работы я окончил два вуза – Ярославский педагогический институт и Московский университет, оба по математическому факультету, изучил языки – латинский, французский, немецкий, английский.

Последние двадцать пять лет моей преподавательской деятельности прошли в Московском институте цветных металлов и золота имени М. И. Калинина. Здесь я в звании доцента читал высшую математику геологам, горнякам, экономистам. В Минцветмете моим руководителем и другом был профессор Василий Иванович Шумилов. Я учился у него еще в Томском институте, а потом, через много лет, наши пути сошлись в Москве.

Тысячи студентов слушали мои лекции, посещали математические семинары. Многие из них стали профессорами и докторами наук, директорами крупных заводов и научно-исследовательских институтов, полковниками и генералами…

Как я стал писателем? Я уже говорил, что склонность к «сочинительству» я унаследовал от матери. Свой первый роман я начал писать в двенадцать лет. Мой герой потерпел крушение и, спасшись с затонувшего корабля, подобно Робинзону Крузо, выплыл на необитаемый остров. Дальше двадцати страничек школьной тетрадки рукопись не продвинулась, и время уничтожило мой детский труд. А с каким удовольствием прочитал бы я его теперь!

Значительный литературный опыт дала мне газета Усть-Каменогорского учительского союза «Друг Народа». Я сотрудничал в ней после Февральской революции 1917 года, писал стихи, фельетоны, хронику.

В двадцатых годах я написал несколько пьес, они не без успеха исполнялись в любительских спектаклях. Серьезно заниматься литературой я стал в тридцатых годах, после того как переехал в Москву.

Однажды, читая старинную книгу, я натолкнулся на интересный факт: русский человек поднялся на воздушном шаре задолго до того, как это сделали братья Монгольфье[11 - Братья Жозеф и Этьен Монгольфье осуществили полет воздушного шара, наполненного горячим дымом, в 1783 году в городе Авионе.]. Это и послужило основой для моей первой исторической повести, которую я вначале назвал «Первый воздухоплаватель». Действие происходит при императрице Елизавете Петровне, в пятидесятых годах XVIII века. Купеческий сын Дмитрий Ракитин, случайно оказавшийся замешанным в политический заговор, осужден на пожизненное заключение в крепости. И там, в одиночной камере, Дмитрию приходит идея создать летающий снаряд, подъемную силу которому давал бы горячий воздух. Ракитину удается убедить коменданта крепости помочь ему в осуществлении дерзкого замысла. Воздушный шар сделан, узник улетает.

Эту повесть еще в рукописи я послал для прочтения Антону Семеновичу Макаренко. Вот как он о ней отозвался:

«Мое мнение о повести следующее: она обладает несомненными достоинствами, а именно – в ней прекрасно передан колорит елизаветинского времени, но действующие лица не обеднены, не нагорожено лишних ужасов, люди живут и работают с той необходимой долей оптимизма, без которой, конечно, невозможна человеческая жизнь… Интрига проведена в очень жизнерадостных, напряженных линиях, в повести много и юмора… Повесть должна быть отнесена к числу хороших повестей для юношества и даже для среднего возраста. После некоторых исправлений, которые автор легко сделает, она обратится безусловно в одну из лучших книг для юношества…» (9 сентября 1937 года.)

Повесть была напечатана Детгизом в 1940 году под заглавием «Чудесный шар». Книга вышла вторым изданием, капитально переработанная, в 1972 году. Тридцать с лишним лет прошло со времени ее первого появления, многое с тех пор изменилось в исторической науке, изменился и мой взгляд на события тех давних времен.

В те годы, когда я работал над «Первым воздухоплавателем», мне довелось прочитать на английском языке сказочную повесть американского писателя Франка Баума «Мудрец из страны Оз». Сказка понравилась мне увлекательным сюжетом, оригинальностью главных героев. Но представить ее советским детям в таком виде, как ее написал Баум, я считал невозможным. Действие в сказке развивалось случайно, не было единой линии, связавшей поступки героев. Переработав повесть, я написал С. Я. Маршаку:

«Многоуважаемый Самуил Яковлевич!

Посылаю Вам «Волшебника Изумрудного города». Хотелось бы, чтобы рукопись Вас порадовала.

…Я должен сделать несколько предварительных замечаний. Сказка Фр. Баума имеет объем в шесть печатных листов. Из оригинала сохранилось (и притом в свободной переработке), я думаю, около трех. Две главы, замедляющие действие и прямо не связанные с сюжетом, я выбросил. Зато мною написаны главы «Элли в плену у людоеда», «Наводнение» и «В поисках друзей». Во всех остальных главах сделаны более или менее значительные вставки.

…Я стремился провести через всю книгу идею дружбы, настоящей, самоотверженной, бескорыстной дружбы, идею любви к родине…»

    (11 апреля 1937 года)

Самуил Яковлевич ответил очень быстро:

«Рукопись Вашу («Волшебник Изумрудного города») я получил и сейчас же прочел.

В повести много хорошего. Вы знаете читателя, пишете просто. У Вас есть юмор… По моему впечатлению – Вы можете быть полезным детской нашей литературе. Я хотел бы, чтобы Ваш первый опыт дошел до читателя. Я поговорю о повести с редакцией Детиздата…»

Через год после обмена этими письмами состоялась моя первая встреча с Самуилом Яковлевичем. Он отдыхал после болезни в подмосковном санатории «Узкое», и я приехал к нему (это было 15 апреля 1938 года). Подробности свидания записаны у меня в дневнике, и я рассказываю о них с документальной точностью.

Самуил Яковлевич встретил меня как близкого человека, и я сразу почувствовал себя легко и свободно.

– Я вас представлял совсем не таким, – начал Маршак. – Я думал, у вас вот такая бородка… – Поясняющий жест рукой. – Ну как же, все-таки доцент! А бородки-то как раз и не оказалось…

У нас завязался долгий душевный разговор. Самуил Яковлевич подробно расспрашивал меня о моих интересах и наклонностях, о том, каких писателей я больше люблю, о моей семье, о жилищных условиях (а они были в то время крайне тяжелые) и т. д. Он проявил величайший интерес ко всему, что меня касалось. Он много говорил о литературе и подробно разбирал некоторые современные произведения. Самуил Яковлевич также дал подробную оценку сказки «Волшебник Изумрудного города», сказал, что сказка ему очень понравилась. Жалел, что не успел прочесть «Первого воздухоплавателя».

Маршак спросил меня, люблю ли я стихи и писал ли я их сам. Я сознался в том, что действительно писал. Самуил Яковлевич сказал, что для прозаика обязательно чтение стихов, конечно хороших, они приучают к речи ясной, точной и образной. Незадолго перед тем была напечатана поэма А. Твардовского «Страна Муравия». У Маршака оказался экземпляр поэмы, и он с большим чувством прочитал из нее длинные отрывки.

По настоянию Маршака я прочитал ему одно из своих давних стихотворений, написанное еще в двадцатых годах.

Вот оно:

Верность