Море, причал и бутылка вина

Он снял с себя галстук, положил его на столик и, сгибая его так и сяк, выложил вдоль хребта бухту. Мама критически оценила, кое-где выправила линии.

«Не городите чепухи! – как бы в шутку вспылил офицер и снова выложил галстук по-своему. – Вам, гражданским лицам, лучше бы не спорить. Я по долгу службы неоднократно облетал долину и бухту на вертолёте, видел всё, так сказать, птичьим глазом, и утверждаю, что бухта похожа на бутылку из-под шампанского».

«Впрочем, – он мне подмигнул, – очертания наших берегов это государственная тайна. Не разболтайте своим девушкам».

«Да ну вас! – сказала мама, краснея. – О каких вы девушках говорите. Нет у него никаких девушек. Рано ему думать о девушках».

Девушек, в самом деле, не было, в этом мама не ошибалась. А думать…, – знала бы она, как рано я начал думать о девочках, знала бы мама, что если я думал, я только о девочках и думал.

«С вертолёта, – рассказывал офицер, – видно, как Цемесская долина переливает речку в бухту, бухта похожа на бутылку, у которой частично отбито горлышко, из этого горлышка в Чёрное море выливается мутно-зелёная жидкость».

Офицер глядел маме точно в глаза, вышибая искру взаимопонимания.

«Замечаю в ваших синих глазах лёгкий протест против мутно-зелёного. Качество вашего загара, даже не подпорченное отлучкой в хмурые погоды Ленинграда, наводит на мысль, что вы многократно нежили ваше прекрасное тело в непосредственной близости от моря, и кому, как не вам прекрасно известно, что море бывало красным, оранжевым, жёлтым, зелёным, голубым, синим, фиолетовым, а также использовало следующие сочетания»…

Заскучав, я залез на полку, тут же задумался о девушках, но скоро вернулся к офицеру, свесил голову и наблюдал, как тот иллюстрирует слова сильными мохнатыми руками.

«Представьте, вот здесь похолодание. Холод всегда к земле льнёт, – ладонь офицера на столе ползла к стаканам, игравшим хребет, а рука мамы была за хребтом, сразу за бухтой, где центр Города, – по-пластунски расползается по сторонам, натыкается на хребет, холодный воздух вот здесь накапливается, растёт в толщину, верней, в высоту, пока не дорастает до хребта. А что за хребтом? Долина с бухтой. Тёплая, так сказать, долина. Что возникает? Перепад! Холод перекатывается через хребет и обрушивается в долину»…

Рука офицера, холодный воздух, накопившийся за хребтом, упала на тёплую мамину руку, так сказать, в тёплую долину.

Я кашлянул. Руки разлетелись. Мама покраснела, стала прибираться. Я забрался на верхнюю полку и искромсал перочинным ножом низ полки для чемоданов. Пусть все проклятые офицеры сводят Норд-Ост к совокуплению, я знаю лучше, что есть Норд-Ост. Хребет – это моя голова, а долина – моя душа. Как только жизнь меня оскорбляет, хребет начинает обрастать серой клочковатой бородой. Так начинается Норд-Ост. Так начинается моя ярость. Обстреливая Город из рогатки со всеми вытекающими последствиями, я не был жестоким, я был яростным. Я обязан был быть яростным, чтобы своей внутренней яростью противодействовать ярости мира. Цитирую лучшее, что нашёл я в нашей центральной библиотеке:

«Огромное, яркое солнце, как быстро ты
Убило бы меня,
Если бы во мне самом не всходило
Такое же солнце».

3

Нашу прицельную стрельбу можно начать с чего угодно. Но без системы можно запутаться, можно важную цель пропустить, либо в то же самое место можно выстрелить несколько раз. Вот идея: можно стрелять точно по ходу стрелки часов. Осталось решить, что будет первым, куда мы отправим наш первый камушек, куда мы отправимся вместе с камушком, вскочив на него, как барон Мюнхгаузен когда-то вскакивал на ядро.