Убийца 20 лет назад

– Валерианки бы ей, – прошептала крохотная бабуля, забившаяся в самый угол и выглядывавшая из-за старого черного пальто.

– А у вас есть? – спросил я.

– В сумке. Да сумка там, наверху. Достань, сынок.

Я распрямился и стал осматривать багаж на верхней полке. Там было три тюка, чемодан и маленькая коричневая сумка, прижатая к окну. Именно ее мне следовало достать, но для этого пришлось бы переворошить все. Проще было снять чемодан. Я ухватился за ручку, но не тут-то было! Дернул посильнее, чемодан даже не сдвинулся с места. Я уперся ногами в полки, напрягся, вцепился двумя руками и со всей силы потянул на себя.

Удержать чемодан мне не удалось, он грохнулся на пол, открылся, и все его содержимое разлетелось между полками. Это были…

3.

…книги. Темно-коричневые переплеты с барельефом Сталина. Полное собрание сочинений. Куда и зачем везли этот склад? В том, кто был хозяином чемодана, я как-то даже и не сомневался – бородатый. Да, конечно, именно он и только он мог переть непреподъемный тюк с никому не нужной макулатурой через пол страны. Хорошо еще, что эти "манускрипты" никого не задели, а я успел упасть на полку рядом со старушкой.

Прежде всего, нужно было достать капли. Я снял свободно стоящую теперь сумку, а когда бабка достала пузырек, взял стакан и пошел по проходу.

Меня узнавали, провожали любопытными взглядами, прекращали разговоры, уступали дорогу. Я стал на какое-то время вагонной знаменитостью. Не скажу, что это уж вовсе мне не нравилось, но я старался не особенно обращать на себя внимание, решив, что успею в полной мере вкусить прелести славы, когда, вернувшись, в ярких красках обрисую всю историю Гарику да Наталье с Зойкой.

Проводник стоял у своего купе, перебирая какие-то бумаги. Я решил заодно обратиться и к нему, чтобы уточнить судьбу чемодана.

– Чемодан? – Проводник как будто и не понимал о чем речь. – А-а-а… чемодан. А я почем знаю? Пусть лежит себе.

– Но он свалился с полки и, боюсь, замки сломались. – Я набрал воды и собрался идти, но проводник меня остановил.

– Послушайте, молодой человек, вы заварили всю эту кашу, вам и расхлебывать. Упал чемодан? Сам по себе? Скажите, пожалуйста. Лежал-лежал себе и упал. Ты хоть понимаешь, что так не бывает? Нечего лазить по чужим вещам! – Руки проводника дрожали, голос срывался на высокие нотки. Видимо, он решил излить на меня все чувства, переполнявшие его с самого начала этой истории.

Я молчал, ошарашенный неожиданным поворотом ситуации. Значит, во всем снова оказался виноватым я. Вот славно! Спорить и что-либо доказывать желания не было. Я пожал плечами и пошел.

В нашем купе уже сидела женщина-врач и мерила пульс соседке бородатого. Та, видимо, уже понемногу стала приходить в чувство и тяжело вздыхала. Я поставил стакан и начал собирать книги, укладывая их снова на место.

Господи, носит же их нелегкая! Сидел бы уж дома со своими книгами, – говорила врач громким от возмущения голосом.

Может, ему надо было куда… – тихо, почти неслышно прошептала бабуля.

Да куда ему надо?! Больной он. Псих.

Думала, все… Сейчас прирежет… И Мишеньку не провожу, кровиночку мою, деточку… – заговорила женщина. Говорила она негромко, без выкриков и всхлипов, видимо, не было уже сил на эмоции, из глаз катились слезы, она не вытирала лица, казалось, даже и не замечала ничего.

Али случилось что? – сочувственно спросила старушка.

Мишеньку хоронить еду, внука, единственного, завтра привезти должны, а тут этот, с ножом… Как же, думаю, не увижу его? Не провожу? Ведь со мной он был всегда, с самого детства. Привезли малехоньким… – она замолчала, врач достала из сумки пузырек с нашатырем, накапала валерианки.

Я закончил сбор книг, но затаскивать саквояж на третью полку уже не пытался, просто задвинул его, насколько возможно, под стол.

Сынок, а ты попей вот. Компотик у меня с собой есть, домашний. – Бабуля достала молочную бутылку, закрытую крышкой и перевязанную марлей. – Со своего огорода ягодки, одна к одной. Не знаю, насколько еще хватит сил его обхаживать. Болею часто. А молодым ничего не надо. Да и когда им, все дни на работе, а в выходные то дела какие, а то и отдохнуть охота. Это мы жизнь прожили и не знали, что за отдых такой.

А вам сколько лет? – повернулась к бабушке врач.

Семьдесят восемь. Всего повидала. Всего. И войны все. На первой отца убили. Мне тогда едва одиннадцать исполнилось, а я старшей в семье была – еще четыре сестры мал, мала меньше. А в гражданскую мамку повесили. Как выжили, сама не знаю. Все в огороде в погребе прятались. А потом голодали, милостыню просили…

Я отлил из бутылки компота, пил его маленькими глотками, и слушал. Поезд нес нас по ночной дороге, за окнами изредка мелькали огни, но чаще было просто темно, в окна бил дождь, наверное, там было холодно и неуютно. А, собственно, как еще может быть в ноябре в центре России? Да и не только в ноябре…

А потом вроде как-то наладилось все. В город перебрались, я работать стала. Да какая работа – мыть, стирать, убирать, пока на завод не попала. Там уж покидала, полопатила… – бабушка продолжала свой рассказ неторопливо, спокойно и без слез. – Замуж вышла в 28ом, дети родились, два сына. Муж хороший был, хоть и попивал иногда, но нас любил, не обижал никогда. А в 37ом его посадили. Только дочка родилась. За что? Кто их знает. Шофер он был. Может, сказал что не то, может, еще что. Кто ж скажет? Белугой ревела, кровь из глаз шла. Так больше и не увидела Васеньку моего. В войну оба сына на фронт ушли. Один калекой вернулся, без ноги, на культе, и рука плетью висела, а второй… Второго не дождались. Похоронку прислали уж в самом конце, в сорок пятом. Где-то в Германии погиб. А потом, в пятидесятом, и инвалидик мой умер. Замерз. Все говорили – по пьянке, а он и не пил совсем. Пошел с друзьями по лесу погулять, они вернулись, он – нет. Чуть не неделю искали, нашли. Отстал сыночек от друзей, а они посчитали, что домой он повернул. Что дальше было – не знаю. Нашли уж мертвого, зверями обглоданного. Вот так…

Она замолчала, разглаживая морщинистыми руками подол своего темного шерстяного платья. Врач ушла, наша больная, выпив валерианки, лежала, отвернувшись к перегородке. Улегся на свое место и я.

Отец и мать (дополнительная глава)

Продолжение

Встретиться тогда с Андреем Кате не удалось. По тому адресу, который был на последнем письме, он не работал. Бригаду перевели на новое место, и никто не мог, или не хотел, сказать точно куда. Она не стала ездить за ним по всей стране. Это было и глупо, и странно, да и денег таких не было. Те, что заплатил ей отец чернявого подонка, как-то быстро подошли к концу. Катерина решила остаться в небольшом городке в глубине Сибири хоть на какое-то время, да так и прижилась. Домой вернулась уже лет через шесть, когда умер отец, а мать слегла в больницу с какой-то сложной болезнью желудка.

Андрея встретила сразу же. Еще подходя к подъезду, увидела, как он выносит коляску и бережно укладывает в нее завернутого в одеяло ребенка. На какой-то миг остановилась, чтобы перевести дыхание. Андрей повернулся, и глаза их встретились.

Ну, здравствуй, – тихо сказал он, – приехала. А мы вот, – он кивнул на коляску, – гуляем.

Дочь? – спросила Катя.

Сын. Сынище.

Весь в папу?

По-моему, лучше, – Андрей смущенно засмеялся. – А ты как, насовсем? И почему одна?

Не знаю пока, – ответила Катерина и, прервав беседу, убежала в подъезд.

С тех пор они часто встречались, разговаривали, иногда вместе гуляли, проводя "воздушный моцион" для младенца. Но отношения их были дружескими, только дружескими.

Когда Костику исполнился год, Катя вышла замуж. Ее избранник был высоченным, под два метра, баскетболистом, веселым и жизнерадостным парнем. Они познакомились на какой-то вечеринке, он пошел ее провожать, потом пригласил в кино, потом еще, еще… В итоге они расписались.

К тому времени Катерина осталась одна – мать умерла, промучившись от нестерпимых болей не один месяц. Все хлопоты с похоронами Андрей и Дмитрий делили пополам, они вместе привезли гроб, выкопали на кладбище могилу, потом помогали на поминках, носили водку, ездили на рынок за продуктами, да мало ли что еще, но, как оказалось, почти не общались.

Они не любили друг друга. Катерина потом все пыталась объяснить своему Димуле, что Андрей просто друг, что он живет своей семьей, что ничего у них быть не может. Тот кивал головой, не возражал, вообще никак не комментировал, но к Андрею в гости не ходил, а когда он появлялся в их с Катей квартире, уходил по каким-то срочным и неотложным делам.

А Мария расцвела. Она и в школе была ярче одноклассниц, а рождение ребенка превратило ее просто в красавицу. Она располнела, но не стала толстой, копна черных волос неожиданно превратилась в ухоженную прическу, движения стали плавными, грудь вздрагивала при каждом вздохе, словом, мужики сходили с ума при каждом ее появлении.

С Катериной у Марии отношения тоже не были ни дружескими, ни враждебными. Она принимала ее в доме, иногда приходила сама, но редко. Никаких женских общений с взаимными вздохами, перемываниями косточек и прочей чепухой. Только когда Катя забеременела, Маша взяла на себя функции советчика и опекуна, как-никак рожала недавно, а Катерине обратиться было не к кому, не бежать же с каждым вопросом в консультацию. Забота о будущем ребенке, казалось, их сблизила.

Андрей был рад этой дружбе. У него вообще все шло прекрасно. На работе уставал, как черт, но ребят своих, бригаду свою любил, да и платили неплохо. Костик подрастал, становился забавным и очень похожим на отца.

К тому времени и жить стало полегче. После отстранения Хрущева довольно быстро отменили карточки на хлеб, стали появляться продукты, да маленький огород в деревне около красивой, петляющей среди деревьев речки. Что еще надо!

Однажды ночью, когда Андрей, потушив свет и нырнув под одеяло, прижался всем телом к своей красавице, та холодно спросила:

Это от тебя у Катьки ребенок?

От неожиданности Андрей захлебнулся воздухом. Вот уж чего не приходило ему в голову! Он сначала смеялся, потом ругался, потом говорил спокойно, ничего не помогало. Мир в семье рухнул.

4.