Петербургский рубеж. Внутренний фронт

– Господин губернатор, к сожалению, у меня сегодня еще очень много дел, – сказал я, поднимаясь с кресла, – поэтому, несмотря на всю приятность нашей беседы, я вынужден ее прервать и попрощаться с вами. Передайте вашему командованию, что мы со вниманием отнесемся ко всему, что было высказано в письме адмирала фон Тирпица, и постарайтесь довести до него суть нашей сегодняшней беседы. Я полагаю, что наша встреча с вами не последняя.

Капитан цур зее фон Труппель вскочил, вытянулся, одернул китель и привычным ловким движением нахлобучил на начинающую лысеть голову свою белую фуражку с кокардой Кайзермарине.

– Яволь, герр контр-адмирал! – начал он торжественно, – поверьте, это самый необычный и самый удивительный день в моей жизни! Я обещаю во всех подробностях довести до адмирала фон Тирпица всю информацию о нашей беседе и о том, что я увидел на крейсере «Москва». Я думаю, что моим докладом заинтересуется и сам император Вильгельм II. Возможно, мне придется в самое ближайшее время отправиться в Берлин для личного доклада Кайзеру. Я думаю, что наши с вами мысли найдут понимание у моего повелителя…

Паровой катер с крейсера «Ганза» давно отчалил от трапа «Москвы». Вскоре и сам крейсер, похожий на белокрылую чайку, густо задымив трубами, направился в сторону Циндао.

Я стоял на палубе «Москвы» и думал. Вот и произошел наш первый внешнеполитический контакт с представителем одной из ведущих европейских держав. Кажется, он прошел на должном уровне. Я думаю, что доклад фон Труппеля в Берлине выслушают с особым вниманием, и вскоре нам предстоит встреча с лицом, более высокопоставленным, чем губернатор Циндао. Вот только с кем?

Скорее всего, новую делегацию возглавит адмирал фон Тирпиц. А может быть… А почему бы и нет? Мне было известно из исторических книг о страсти кайзера к путешествиям, склонности его к авантюрам и о любви к морю и кораблям. Так что вполне вероятно, что вскоре к нам пожалует САМ император Германский, Вильгельм II Гогенцоллерн. Впрочем, поживем – увидим…

21.02.1904. Утро. станция Чита. поезд литера А.

Великий князь Александр Михайлович.

Говорят, что бывают в жизни человека мгновения, определяющие всю его последующую судьбу. Вчера был именно такой день. И не только для меня он стал переломным.

Мишкин, попрощавшись с гостями из будущего, сел на своего жеребца, и всю дорогу, пока мы ехали через Байкал, пребывал в мрачном раздумье. А когда наш состав отошел от станции Танхой, он долго курил в тамбуре, смоля папиросы одну за одной, а потом, закрывшись в своем купе, напился как сапожник. Весь день из-за двери купе были слышны проклятия, плач, звон стакана. Утром же Мишкин вышел из купе протрезвевший, бледный и какой-то постаревший. Позвав денщика, он велел вынести из купе пустые бутылки и не выпитое спиртное…

– Сандро, – сказал он мне, – я дал себе зарок – больше не пить вообще. И жить мне теперь надо так, чтобы не позорить ни себя, ни свою семью. Я не должен больше быть таким, каким я был ТАМ и ТОГДА! Я должен теперь жить так, как повелел всем нам наш великий прадед, император Николай I, который говорил: «Всякий из вас должен помнить, что только своей жизнью он может искупить происхождение Великого Князя».

Ольга тоже не находила себе места. Едва поезд тронулся, она, схватив подаренный нам прибор, который пришельцы называли «ноутбуком», бросилась в свое купе, включила его и стала лихорадочно просматривать картинки и тексты, чудесным образом всплывавшие на экране. Так продолжалось несколько часов. Потом Ольга, вся какая-то опустошенная, прошла в купе отца Иоанна и попросила ее исповедать.

За ужином она сидела, погруженная в себя, смотря на окружающих каким-то пустым, тусклым взглядом. Я попытался с ней заговорить, чтобы отвлечь от дурных мыслей, но она слушала меня рассеянно, отвечала нехотя и невпопад, словно сомнамбула. Я даже начал опасаться за ее душевное здоровье, но отец Иоанн на вечернем чаепитии сказал мне, что у Великой княжны скоро все придет в норму.

– Дух ее силен, но сейчас он в сильном смущении, – успокоил меня наш духовник, – пусть она успокоится, поспит, помолится… Все пройдет, хотя никому из нас, выслушавших откровения посланцев из будущего, отныне не будет покоя. Тяжек Крест познания. Ведь, как написано в Книге Экклезиаста: «И много видело сердце мое и мудрости и знанья. Так предам же я сердце тому, чтобы мудрость познать, но познав и безумье и глупость, я узнал, что и это – пустое томленье, ибо от многой мудрости много скорби, и умножающий знанье умножает печаль».

Я понял, что и у самого отца Иоанна на душе неспокойно. Впрочем, разве может быть спокойно на душе у любого нормального человека в здравом уме и трезвой памяти, который, заглянув в зияющую перед ним бездну, узнал, что ожидает его самого и его близких, и увидел, как рушится создаваемая веками держава, погребая под своими обломками миллионы людей?

Что касается меня самого, то я тоже был потрясен развернувшейся передо мной картиной грядущей катастрофы. Но особо запомнились слова самого пожилого из пришельцев из будущего, капитана Тамбовцева Александра Васильевича. При таком небольшом чине он пользовался большим доверием и уважением со стороны окружающих. Вот он при расставании и шепнул мне на ухо: «Не вешайте носа, тезка, ведь еще ничего не предопределено. Делайте что должно, и да свершится что суждено. Господь протягивает Вам руку помощи и дает еще один шанс остановиться на краю пропасти. И вы должны использовать его… А коли упустите этот шанс – будете прокляты навечно своим народом».

Я крепко-накрепко запомнил те слова. Как мне показалось, в тот момент его устами со мной говорил Посланник Господа нашего. Того самого, каким я представлял его в детстве. И отныне все мои дела и действия призваны будут спасти мою семью, мою страну и мой народ. Только вот понимать, что есть добро, а что есть зло, мне придется самому.

За окнами вагона замелькали подъездные пути, какие-то станционные строения, стоящие вагоны и низенькие деревянные дома. Мы прибыли в Читу. Здесь мы простоим около двух часов, нам осмотрят вагоны и прицепят новый паровоз, загруженный углем и заправленный водой, после чего мы тронемся дальше. А пока железнодорожные служащие будут заниматься своей привычной работой, Карл Иванович успеет зайти в здание телеграфа на станции и отправить несколько шифротелеграмм.

Когда мы говорили с пришельцами из будущего, я понял, что они еще не знают точно, где им предложат расположиться по прибытии в Санкт-Петербург. Ехали они туда в неизвестность, ведомые только своим долгом. А наши придворные интриги – это дело долгое и нудное. Лучше всего было бы сразу ввести их на высший уровень нашей придворной жизни. И я решил предложить им для проживания свой дворец на Мойке, подаренный мне покойным императором Александром III десять лет назад, после моей женитьбы на его старшей дочери Ксении.

Услышав об этом, Александр Васильевич вопросительно переглянулся с Ниной Викторовной.

– Институт Лесгафта?! – с вопросительной интонацией сказал капитан Тамбовцев.

Нина Викторовна утвердительно кивнула. Видимо, она тоже знала, где находится и как выглядит мой дворец. Только я не совсем понял, какое отношение к нему имеет уважаемый мною Петр Францевич Лесгафт, профессор Санкт-Петербургского университета и создатель новой системы физического воспитания. Но я промолчал: об этом можно будет спросить потомков как-нибудь в другой раз.

Нина Викторовна и Александр Васильевич приняли мое предложение. Месторасположение моего дворца их вполне устроило: напротив Новой Голландии, до Зимнего дворца и других важных государственных учреждений недалеко. Да и Гвардейский флотский экипаж, можно сказать, совсем рядом. Там многие помнят и уважают меня.

Теперь было необходимо сообщить о гостях, следующих в литерном поезде, моей дражайшей супруге, чтобы наш управляющий заранее обо всем распорядился. Ну, там, приготовил комнаты для посланцев и сопровождающих их людей, а из каретных сараев и со двора убрал все лишнее, чтобы там можно было разместить их боевые машины. Еще я дал Нине Викторовне два коротких рекомендательных письма. Одно было адресовано моей супруге, а другое – августейшей теще.

В итоге Карл Иванович отбил несколько телеграмм, и две из них отправились в Санкт-Петербург. Первая предназначалась лично для Ники, в ней я сообщал, что встретился с интересующими его господами и нашел их предложения весьма интересными, а также что на время пребывания в столице те согласились остановиться в моем дворце на Мойке. Вторая была для моей супруги. В ней я поручал Ксении сделать все необходимые приготовления для встречи нежданных гостей. В конце я написал: «Дорогая, эти люди везут с собой наше будущее и будущее наших детей… В их руках наша жизнь и наша смерть…

Чита осталась позади, через три дня рано утром наш поезд прибудет в Порт-Артур. Получилось чисто случайно, что все мы, четверо «посвященных», собрались в салон-вагоне. Нам надо было поговорить, никто из нас не мог более нести ношу знания внутри себя. Один из моих братьев, большой поклонник французского парламентаризма, мог бы назвать это сборище «Комитетом четырех». Ну и пусть, мы ведь не делаем ничего предосудительного.

Поначалу мы все дружно посмотрели на непривычно тихого и задумчивого Мишкина. Вернее, уже не Мишкина, а Михаила – теперь, после всего случившегося, его лучше называть так. Годы бесшабашного шалопайства остались в прошлом, и мальчик наконец-то повзрослел. Смущенный нашим молчанием, Михаил прятал глаза, краснел, сжимал и разжимал кулаки. Потом ему это, видимо, надоело, и он с некоторым вызовом сказал:

– Ну что вы так смотрите? Ники жив и здоров, дай Бог каждому, а я совсем не рвусь царствовать. Но если все опять повторится, то не сомневайтесь: в этот раз я не струшу. – Он обвел нас жалобным взглядом. – И на этой самой японской принцессе – как ее там, Макако вроде – тоже женюсь, если так надо для пользы России.

– Не Макако, а Масако, – назидательно сказала Ольга. – И вообще, это пока только наши благие пожелания. Еще ничего не решено, ведь сначала надо закончить войну, подписать мир и уговорить как саму принцессу, так и ее солнцеподобного папашу. А он еще тот упрямец. Так что ты, братец, заранее не горюй – еще, может, ничего и не получиться. Но я, собственно, хотела сказать вот что. Давайте будем откровенны хотя бы между собой. Меня ужасает та картина, какую нам обрисовали Александр Васильевич и Нина Викторовна. Фактически, чтобы не допустить краха Империи, революцию в ней должны совершить мы сами. При этом против нас будет как большинство мужиков, по природному своему консерватизму не жалующих перемен, так и все так называемое «высшее общество», привыкшее жить не работая, словно Стрекоза из басни Крылова. Я даже не представляю, что может произойти, если нам удастся сохранить в неприкосновенности все ныне существующие порядки. Войну выиграть возможно, тем более что это вопрос уже почти решенный. Но как нам выиграть после этого мир? Ведь чтобы по настоящему ввести Россию в число мировых держав, нам придется делать вещи, которые наш правящий класс воспримет в штыки. А вовне, во всем мире, у нас нет, и по определению не может быть надежных союзников. Скорее, наоборот, все наши соседи будут стараться нанести нам максимальный ущерб и всячески затормозить развитие России. Мы все знаем, что Ники ведет страну в пропасть. Но мы точно не знаем, какой путь не грозит нам великими потрясениями. Да, у людей из будущего, которых послал нам Господь, есть кое-какие готовые рецепты. Но не забывайте, что применялись они тогда, когда империя уже пала, и господину Сталину нужно было начинать все заново.

Она сделала небольшую паузу, испытующе глядя на нас. Затем, уже другим, гораздо более тихим голосом, добавила:

– Сандро, Мишкин, думайте! Но помните: что бы вы ни решили, возможно лишь одно: или Россия подомнет мир под себя, или мир раздавит Россию. Полвека назад была Крымская война. Мы все помним, как Европа объединилась, чтобы поставить предел русскому влиянию. Потом то же самое повторилось на Берлинском конгрессе после победоносной для нас войны за освобождение славян… Господин Тамбовцев прав: скорее всего, нас вынудят воевать против всей Европы. И твоя, Мишкин, женитьба на японке есть своего рода страховка, что Япония снова не начнет войну с Россией, когда та будет сражаться на западе. Но наследник престола Алексей, как и в тот раз, скорее всего, родится больным. Как я понимаю, то, что цесаревич мог в любой момент умереть от мельчайшей царапины, сильно расшатывало власть. Я и не представляла, что среди моих родственников столько желающих сесть на трон брата. Распутин этот опять же, будь он неладен. Необходимо, чтобы Ники наследовали твои с японкой дети. Но как это сделать, я ума не приложу. Аликс ведь просто взбесится. Она так мечтала родить моему брату наследника-цесаревича, а тут такое…

Михаил задумчиво покачал головой.

– Забудем, сестренка. Наше дело царское – жениться не на том, кого любишь, а на том, на ком выгодно для страны. Насчет наследования – надо будет отправить в Госсовет нашу МамА. А уж там наша «палата лордов» решит вопрос в нужную сторону. МамА, когда захочет, может быть чертовски убедительна.

Я кивнул.

– Только делать это надо почти сразу, как подтвердится болезнь ребенка. Но не это главное. Главное в том, какой мы хотим видеть Россию. Да, как сказала госпожа Антонова, лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. А ведь есть разные пути достижения государственного богатства и здоровья. Вчетвером мы сможем во многом убедить Ники. Но для этого мы должны хотя бы знать, в чем его убеждать. К примеру, какое крестьянство нам нужно: фермеры-хуторяне (по Столыпину) или общинники-артельщики (по Сталину)? Как человек своего класса, я выбрал бы первый вариант, а как государственный муж – второй.

– Почему же? – спросил Михаил. – Ведь и сейчас крупные хозяйства, которых у нас едва одна десятая, производят половину всего хлеба в России. Пусть их будет больше.

– Э нет, – ответил я. – Если основная масса крестьянства нищая, то оно не покупает ничего из промышленных товаров, а это значит, что в России невыгодно строить новые заводы и фабрики. А нам в будущем нужна промышленность. Причем промышленность должна быть такой мощи, чтобы многократно превзойти все наши вчерашние самые смелые мечты. И еще: нищий мужик – это не опора трона и порядка, а сухая солома для пожаров мятежей и революций. А нам нужно спокойствие в народе. Но как сохранить спокойствие, когда потребуется миллионами переселять мужиков на новые места? Откуда взять для этого деньги и как все организовать, чтобы наши чиновники-казнокрады все не растащили? Не знаю…

Отец Иоанн до того слушавший нас молча, перекрестил сначала меня, потом Михаила и Ольгу.

– Думайте, думайте, дети мои… – проговорил он. – Об одном только забыли вы – церковь наша православная погрязла в лени и самолюбовании. Христианские начала попраны, всюду разврат и блудодейство. Священники чиновниками стали и о душе совсем забыли. А задач у церкви не меньше, чем у государства: души ведь тоже надо обиходить, а не только тела. Великая Россия должна стать воистину самодержавной, воистину православной и воистину народной. Патриарх нам нужен, господа Романовы, пастырь строгий, но справедливый… Но где нам взять такого?

Я взглянул на нашего духовника.

– Отец Иоанн, вы все так хорошо сказали нам, что я подумал о том, что лучше вас кандидата на патриарший престол никого нет… Единственное – вам нужно будет принять постриг, но я думаю, что в этом проблем не будет. Ну, а кто сейчас более авторитетен, чем вы, в делах духовных на Руси? Здоровье у вас, конечно, не очень… Но вот прибудем в Порт-Артур – и сразу сдадим вас на руки к врачам из будущего. Пусть они вами займутся. Мне вот Александр Васильевич говорил, что там такие кудесники есть, что чуть ли не мертвых на ноги подымают. И не надо отказываться, ведь, как говорится в Евангелии от Луки: «И от всякого, кому дано много, много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут».

– Грех это смертный – гордыня! – замахал руками отец Иоанн. – Не искушайте меня, не достоин я патриаршьего белого клобука.

Я покачал головой.

– Отец Иоанн, ведь вы сами говорили, что люди из будущего есть посланцы божьи. Говорили? Да и сейчас от своих слов не отказываетесь… А слышали вы, какой ад нас ждет, если мы не будем делать все возможное и невозможное? Каждый из нас – и я, и Михаил, и Ольга, и Государь, и государыня Александра Федоровна, и государыня Мария Федоровна – как и многие другие, должны нести свой крест безропотно. Ведь, как гласит Евангелие от Матфея, «Так будут последние первыми, и первые последними; ибо много званных, а мало избранных». Для спасения нашей Родины и народа нашего мы, первые, готовы стать последними. Вы же, пастыри, должны вносить в общество гармонию, покой и благорастворение, а еще веру в то, что все делается во благо.

Немного помолчав, я подвел итог этого затянувшегося разговора:

– Отец Иоанн, я понимаю, что легко никому не будет, но выбора у нас нет. Мы можем надеяться только на чудо. А чудо происходит лишь тогда, когда человек верит в него. Ибо говорил Господь: «По вере вашей да будет вам»…

Отец Иоанн встал и широко перекрестился.

– Аминь! Если будет на то воля Господа нашего и решение Государя о возрождении патриаршества, то я согласен. Иисус терпел и нам велел. Потерплю и я эту юдоль скорбей. – Он по очереди перекрестил всех нас. – Благослови вас Господь!

От всего этого разговора у меня осталось впечатление, что мы еще слишком мало знаем о нашем будущем, чтобы принимать какие-то конкретные решения. Конечно, понятно, что так жить дальше нельзя. Но ведь разве ж не это понимание потом толкнуло многих уважаемых людей в заговор против Государя? Разве не с самыми лучшими намерениями предъявляли они Ники свой ультиматум в феврале семнадцатого? А потом получили то, что заслужили, ибо хотели они сделать как лучше, а вышло черт-те что… Поэтому нам надо учиться, учиться, и еще раз учиться, чтобы вместо старых ошибок не наделать новых…

21 (8) февраля 1904 года, Вечер, где-то между Новосибирском и Омском, поезд литера А.