Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Великий князь Цусимский

Год написания книги
2018
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
5 из 8
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Вечером, когда по дороге еще подтягивались последние артбатареи первого восточносибирского корпуса, на совещании с участием Великого князя Михаила, генерала Келлера, генерала Штакельберга, полковника Агапеева и вашего покорного слуги мною был предложен план глубокого охвата, окружения, разгрома и полного уничтожения армии Тамэмото Куроки. Чтобы не было его нигде и никак. Правда, генерал-лейтенант Штакельберг поначалу несколько усомнился в реалистичности моего плана, но Великий князь Михаил подтвердил, что «этот может» и приказал передать в мое распоряжение саперные и понтонные батальоны обоих корпусов. Кроме того, генералы хоть и были в возрасте за пятьдесят, но при этом оба были азартны и даже несколько безбашенны. При этом мне даже показалось, что Федор Эдуардович (Келлер) даже несколько обиделся, что все «веселье» придется на долю Штакельберга.

После того, как Великий князь сказал последнее веское слово, все завертелось в темпе вальса. Всю ночь во тьме стучали топоры, заглушаемые хриплым ревом орудий, ведущих методический обстрел японских позиций. А утром с первыми проблесками зари в устье Ялу вошли миноносцы, минные катера с броненосцев и крейсеров, а также малотоннажные вспомогательные суда, везущие к месту высадки первую волну десанта. Среди них, как мастодонт среди стаи мосек, выделялся «Николай Вилков», доставивший целый десантный батальон и сводный дивизион десантных пушек Барановского.

Первыми в берег ткнулись носами минные катера и миноносцы, с которых – кто на берег, а кто прямо в речные волны – стали спрыгивать ругающиеся вполголоса бойцы свежесформированной бригады морской пехоты. Командовал идущим в авангарде первым батальоном бригады ни кто иной, как капитан Антон Иванович Деникин. Японцы, в предутренний час застигнутые врасплох, сопротивление десанту оказали слабое и беспорядочное, большая их часть была без единого выстрела заколота штыками в тот момент, когда они, едва продрав глаза, еще не успели схватиться за оружие. Таким образом, захват плацдарма напротив Саходзы остался для японского командования незамеченным, а к берегу уже подходил «Николай Вилков», имеющий на борту второй батальон, усиленный артиллерией.

К тому времени ночной мрак почти рассеялся, и когда после завершения разгрузки БДК осторожно, задним ходом, отполз на стрежень реки, приказ получили уже саперно-понтонные команды, за ночь вытянувшие вдоль правого берега три нитки понтонных мостов. Тоже, однако, технология, отработанная в Великую Отечественную войну, когда наплавной понтонный мост строится вдоль берега, а потом течение само разворачивает мост поперек реки, так что остается только закрепить канаты за вбитые в берег колья. И быстро, и весьма сердито. И почти сразу по этим мостам на захваченный морской пехотой плацдарм густо пошли ощетинившиеся штыками батальоны сибирских стрелков. Генерал Штакельберг в порядке некоторого обалдения наблюдал за происходящим с вершины небольшого пригорка. С ходу форсировав реку, первый восточносибирский корпус продвинулся еще на восемь верст и, перерезав ведущую к Сеулу дорогу, вышел в район расположения тыловых подразделений армии Куроки. Сражение при Тюречене вступило в свою завершающую фазу. Японская группировка была обречена, а ее сопротивление бессмысленно.

* * *

20 апреля 1904 года, утро по местному времени. острова Эллиота, БДК «Николай Вилков»

Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год

Увлеченный своей личной жизнью, я как-то даже особо и не вникал в то, что происходит вокруг меня. Интересно устроен человек – если он одинок и не очень счастлив, то он начинает слишком часто задумываться о судьбе мира и в некоторых случаях даже пытается принять в этой судьбе некоторое участие (конечно же, ориентируясь на собственные, а значит, единственно правильные убеждения). Но когда рядом есть тот, кому нравится проводить с тобой время, кто смотрит на тебя восхищенными глазами и слушает открыв рот, и при этом он противоположного пола и приятной наружности – то тут судьбы мира автоматически отходят на второй план. Со мной происходят просто удивительные перемены – мне кажется, будто за спиной выросли крылья, что поднимают меня над мелкой повседневной суетой. Надо же, какие поэтические образы возникают в моем мозгу! Алла меня так не вдохновляла. Когда я был увлечен ею, мной владели так называемые «низменные инстинкты», за которые мне сейчас даже немного стыдно. Разве меня интересовала ее душа, ее внутренний мир? А ее? Нет, в том, что мы с ней сблизились, играло роль нечто совсем другое… Не исключаю возможности, что мы с Аллой все-таки могли оказаться в одной постели, но понимаю теперь, что это была бы убогая пародия на отношения, которых бы мне хотелось на самом деле.

Это только познакомившись с Машей, впервые в жизни я узнал, что все может быть по-другому, по-настоящему. Мне открылся изумительный мир, в котором женщина была в меня не на шутку влюблена. В меня! Я никогда не верил, что подобное может когда-нибудь произойти. Я и вправду был о себе не самого лесного мнения. «Заниженная самооценка», – сказал бы мозгоправ-психотерапевт. И вот теперь все мои комплексы слетели с меня, словно высохшая шелуха, и мир засиял новыми красками – яркими и сияющими. Мир, который мне совсем не хотелось переделывать… В котором мне нравилось все. Точнее, нравилось то, что стало происходить в нем с того момента, как мы здесь оказались.

Случилось так, что вчера вечером я случайно столкнулся нос к носу с товарищем Одинцовым. Обычно я старался избегать таких встреч, но в этот раз мне это не удалось… Что же мне оставалось делать? Только, пригнув голову и спрятав взгляд, пройти мимо него, стараясь сделать вид, будто меня здесь вовсе нет. Но, черт подери, почему-то этот человек всегда вызывал во мне неосознанное желание посмотреть ему в глаза… В эти холодные и суровые, словно два пистолетных дула, глаза – для того лишь, чтобы, млея от ужаса, вспомнить о своем приговоре… И в этот раз я также не смог удержаться. Но, странное, дело, на этот раз его глаза были вполне человеческими, хоть и глянувшими на меня с величайшим презрением. И через секунду, уже когда я проскользнул мимо, я понял, в чем дело – Одинцов в этот момент испытывал радость, ее самую острую стадию. Казалось, его лицо светится, распространяя вокруг флюиды счастья.

Отчего-то я потом не переставая думал об этом его выражении лица. Что же могло его так обрадовать? Наверняка Одинцов получил не просто хорошие вести, а исключительно хорошие. Никто, конечно же, не считал нужным отчитываться передо мной в том, что происходило у них там, на военно-государственной уровне, но новости настигали меня обычно вовремя и были абсолютно точны. И все благодаря моей Маше… Каждый вечер мы с ней встречались и обсуждали все на свете – от происходящих событий до философских изречений. Обсуждали, порой споря друг с другом горячо и эмоционально; и это было не столько в силу разногласий, сколько в силу наших бурных темпераментов, что вдруг пробудились от спячки… О да, я хорошо видел, как изменились мы оба за эти две с половиной недели.

Но на этот раз ничего подобного не понадобилось, потому что уже через четверть часа об этом говорили буквально все. Сражение на реке Ялу в нашем прошлом позорно проигранное русской армией, на этот раз было блестяще выиграно. Японские войска попали в окружение, генерал Куроки сделал харакири, а британские советники сдались в плен. Это было краткое изложение случившихся событий, но я не стал никого расспрашивать, находясь в полной уверенности в том, что уже скоро получу на свою голову полную версию, с комментариями и дополнениями. Если что, я о моей Маше…

Итак, вечером Маша – возбужденная и разрумянившаяся от распиравших ее дивных известий – взахлеб делилась со мной последними новостями. Наши, говорила она, опять сделали япошек! Побили их как боженька черепаху – теперь уже и на суше. Командовал, мол, сражением сам наследник-цесаревич Великий князь Михаил Александрович, а генералы за ним только карты и подзорную трубу таскали. Маша у меня хоть и либералка (умеренная), но ярая патриотка (иные в школу для взрослых работать не идут) и хоть раньше она не отличалась монархическими заскоками, но теперь в ее голосе зазвучали совсем иные нотки. Она так увлеченно рассказывала, перемежая рассказ своими комментариями, что ее настроение передалось и мне.

Впрочем, дело, пожалуй, было не в этом, а в том, что и я тоже ощущал радость, гордость, воодушевление и уверенность в нашем могуществе, а также в прекрасном будущем Российской империи. Ведь в отличие от Маши мне был известен и, так сказать, исходный вариант этих событий. Вот так волчара Одинцов! Молодчик, однако. И майор Новиков тоже не подкачал. Оказался вместе со своими головорезами в нужном месте в нужное время и превратил победу в триумф. А я-то считал его тупым солдафоном, которого не интересует ничего, кроме зеркально начищенных сапог.

Я ведь не мог не понимать, что мало было оказаться в этом времени со всей мощью двадцать первого столетия. Малейшая промашка – и все полетит коту под хвост… А промашка выйдет непременно – так я думал в самом начале в силу свойственного мне скептицизма по отношению к этой «кровавой гэбне», и даже после самой первой победы это убеждение еще продолжало сидеть во мне, правда, уже не так прочно. Я, по правде говоря, боялся радоваться успехам наших. Уж слишком гладко все шло… Ну да, мне очень хотелось верить, что ЭТА Рашка стараниями нас, посланных сюда провидением, не будет стоять на коленях, как получилось в НАШЕЙ истории. Я даже принимался мечтать, и большие планы и перспективы заполняли мой разум… Но неизменно в звоне фанфар мне слышался тонкий и назойливый голос страха – он пытался посеять сомнения в моем разуме…

Но вот теперь, кажется, этот голос окончательно пропал. Ретировался с позором, так как его мрачные пророчества не оправдались… Вообще окончательно исчез как раз в тот момент, когда я увидел лицо Одинцова. Так-то вот… И я сидел рядом с Машенькой, и пил чай с карамелью, и слушал ее, и любовался ее вдохновенным лицом… И лишь иногда я вставлял свои комментарии, стараясь выражаться не очень крепко.

– Виктор Никонович, вы можете представить, что теперь будет? – радостно-взволнованно вопрошала моя ненаглядная. – Ведь это означает полную победу России в этой войне и несомненное торжество над всеми ее недругами.

– Ну да, – с серьезным выражением лица кивал я, – теперь для полного и несомненного торжества осталось уделать еще и Великобританию… Ну а потом и всю Европу по списку, включая и заокеанские Соединенные штаты. Ведь, с одной стороны, все эти западные европейцы не могут спать спокойно, пока по утрам на них падает тень от кремлевских башен, а с другой стороны, НАШИ – вроде Одинцова, Новикова, Иванова и иже с ними – не успокоятся, пока от Европы не перестанет исходить угроза большой войны с Россией. Четверть века назад Берлинский конгресс показал, как быстро европейцы могут спеться между собой, как только почуют угрозу качественному усилению России. Сейчас точно такой же случай. Господин Одинцов считает, что как только мы забьем Японию до того состояния, когда она больше не сможет держаться на ринге, как тут же к умирающей набегут спасатели и реаниматоры… Сказать честно, я придерживаюсь того же предположения. В двадцатом веке Россия вступит в полосу тяжелых войн, и сражения этой войны с Японией – это только самое начало… – От избытка чувств я даже сжал кулаки в жесте, похожем на «Йес!» и воскликнул: – Но все равно, Мария Петровна, с таким начальным капиталом все идет к тому, что эта Россия будет совсем не той, к которой я привык там, у нас… Возможно, будет тяжело, но с каждым испытанием Россия будет становиться все сильнее и сильнее.

После этих моих слов Машины глаза зажглись лукавым любопытством.

– А какой была ТА Россия? – спросила она, – Расскажите, Виктор Никонович…

– Ну, она была… – И тут словно стопор какой-то на меня нашел. Я хотел было сказать: «Нищей, запуганной, бестолковой, слабой, продажной, неприбранной, глупой», но вместо этого, чуть помолчав, сказал: – просто другой. Мне в ней многое не нравилось, и я совсем не ценил и не любил ее. Наверное, это зря, потому что в двадцатом веке на ее долю выпали нелегкие испытания. Величайшее чудо двадцатого века в том, что Россия вообще сохранилась, а не распалась в прах на множество мелких, скандалящих между собой государств, как это случилось с Австро-Венгрией. Но теперь так уже не будет. – Я опять помолчал и вдруг, подобно озарению свыше, мой разум осветила мысль, которую я и озвучил: – Но и ТА Россия была не так уж плоха, как мне казалось тогда. Уж если она выкормила и воспитала таких людей, как Одинцов, значит, и там все было не так безнадежно, как мне казалось. Раньше я предвзято судил о таких, как Одинцов, считая их тупыми исполнителями чужой воли. Но сейчас… Благодаря ему, его воле, уму, политической изворотливости и готовности взяться за это дело история свернула на новый непроторенный путь и понеслась по нему как птица-тройка по снежной целине. Сейчас мне хочется верить, что когда-нибудь и она, ТА Россия, воспрянет из нищеты и убожества… Почему-то сейчас я в это особенно верю.

Маша смотрела на меня как-то странно, и я испугался, что мои слова о том, что я не любил СВОЮ Россию, испортили ее впечатление обо мне. Но они уже слетели с языка – и вернуть их было нельзя. Зато я был честным с ней. Уж что-что, а лицемером я не был никогда. Собственно, мы с ней никогда не говорили о том, что в обществе «наших» я являюсь изгоем. Но наверняка ей было кое-что известно… Впрочем, она была из тех, кто привык составлять мнение о людях, только пообщавшись с ними лично. Педагог, как-никак… И теперь, когда я и сам признал, что я вовсе не белый и пушистый, она меня либо отвергнет, либо простит и примет таким, какой я есть.

– Виктор Никонович… – осторожно начала она, правильно истолковав мой напряженный взгляд, – это хорошо, что вы так откровенны со мной и не пытаетесь представить себя лучше, чем есть на самом деле. Я очень ценю это, знайте. Мне нет дела до ваших прошлых убеждений. Отныне ЭТА Россия – ваше отечество. Некто свыше дал вам шанс переписать историю набело. Но он также предоставил возможность и измениться самим – и нам, и вам, ну, вы понимаете, что я имею в виду. Я думаю, что вы сами очень изменились с тех пор, как оказались здесь – вы же и сами это отмечаете. Просто, наверное, стоит чаще задумываться о воле провидения, которое еще называют Богом. Знаете, я не особо верующая, но признаю некий высший промысел. И придерживаюсь веры в то, что у всего есть свой смысл. Вот даже то, что мы с вами познакомились, было предопределено Высшей силой. Вам так не кажется?

– Ээ… – я поправил очки, – конечно, кажется. Знаете, Мария Петровна, я тоже с некоторых пор стал задумываться о таких вещах. И согласен с вами, что все произошедшее – это шанс. Мне только поначалу была непонятна моя собственная роль в этом. Но теперь я начинаю понемногу это постигать… Знаете, такие, как я, существовали во все эпохи. Недовольные и протестующие. Нет, не злые, просто ищущие легкой жизни, и оттого критикующие все окружающее их. Даже не пытаясь приложить реальные усилия для изменения не устраивающей их ситуации, они предпочитали жаловаться на обстоятельства и в первую очередь на государство, считая, что они им чего-то недодало, не обеспечило, и вообще занимается какой-то ерундой, вроде усиления обороны и развития промышленности, вместо повышения их, то есть нашего, жизненного уровня.

Из-за этого такие, как они, люди прогрессивных убеждений начинают раскачивать государственные устои, агитировать и митинговать, рассчитывая, что после того, как так нелюбимое ими государство падет, сразу наступит всеобщее благоденствие и истинная свобода, равенство, братство. Ан нет, либо государство очухивается и, включив режим: «тихо, идет реакция», прижимает недовольных к ногтю, либо государство таки рушится, но под своими обломками погребает и своих Геростратов. А потом люди, по сравнению с которыми кровавые сатрапы предыдущего режима выглядят как записные толстовцы, из обломков предыдущего создают новое государство, скрепляя его потоками крови своих последователей и врагов. И все начинается сначала, только государство, повергшееся такому кровавому зигзагу, начинает отставать от своих соседей по уровню жизни и количеству населения, развитию промышленности и силе армии. Недаром же Маркс или Энгельс (не помню, кто из этих двоих) как-то сказал, что коммунистическая теория создана и теперь нужно ее проверить, а для того требуется найти государство и народ, которые не жалко… Так вот, господин Одинцов решил пойти другим путем и я его в этом всемерно поддерживаю.

– А я поддерживаю вас… – прошептала Маша, прижав руки к груди и нежно глядя на меня. – Вы замечательный человек, Виктор Никонович, кто бы там чего ни говорил. Я уверена, что вы принесете еще немало пользы своему теперешнему Отечеству…

* * *

22 апреля 1904 года, около 10:00. Царское Село, Александровский дворец, одна из гостиных

Капитан первого ранга Иванов Михаил Васильевич

Известие о «великой победе на реке Ялу» (в газетах было написано именно так) вызвало к жизни тень прежнего Николая II, тщеславного типа, для которого главным было, чтобы в такие моменты славы его «не заслоняли». Но без внешней подпитки со стороны ныне покойной супруги этот призрак быстро сдулся, оставив вместо себя усталого, рано постаревшего мужчину тридцати шести лет от роду, что, однако, было значительно лучше, чем тот зомби, который еще пару недель назад бесцельно бродил по Александровскому дворцу. К этому Николаю вернулся интерес к жизни, но не вернулось желание царствовать любой ценой, даже несмотря на то, что он сам понимал, что не способен делать это так хорошо, как делали его предки. Теперь он, напротив, искал моральных оправданий для собственной прижизненной отставки, и тема эта была для него болезненно-притягательной, как для некоторых людей, которым нравится раздирать свои поджившие раны.

– В России, – рассуждал он во время нашей встречи пару дней назад, – до меня было пять царей-неудачников: Федор Борисович Годунов, Федор Алексеевич Романов, Петр Второй, Петр Третий, Павел Первый, и вот теперь, после этой блестящей череды – я, несчастный…

– Не знаю, – пожал я тогда плечами, – кто-то из перечисленных был истинным неудачником, а кто-то – жертвой внешних обстоятельств. Сложно сказать, что было бы, удержись у власти Федор Годунов или не умри от оспы малолетний император Петр Второй. Вон, ваш папа тоже не собирался царствовать, но внезапная смерть старшего брата преподнесла ему и невесту, и карьеру будущего царя-миротворца. Могу вам сказать только то, что каждый из вас, государей, находится на своем месте и сам отвечает за свои поступки перед Историей, Всевышним и собственным народом.

– Говоря об ответственности перед народом, – кусая губы, произнес Николай, – вы имеете в виду этот самую вашу Ганину яму?

– Ганина яма, – ответил я, – это только крайний случай. Эксцесс исполнителя, так сказать. Ответственность перед народом наступила полутора годами ранее, когда никто не встал на защиту вашей рушащейся власти. Всем тогда показалось, что без царя жить им будет лучше и веселее. И кстати, не верьте разного рода либералам и буржуазным демократам в том, что они белые и пушистые, и если придут к власти, то не обидят даже мухи. Черта с два! Именно эти либеральные и демократические деятели сперва инициируют в армии и на флоте резню промонархически настроенных офицеров, а потом будут требовать крови вас и вашей семьи.

– Да я им уже и так не верю, – слабо улыбнулся император, – хотя за ваше предупреждение спасибо. Впрочем, я еще подумаю над вопросом, как говорит ваш господин Мартынов, чтобы и с елки спрыгнуть, и не оцарапаться. Мои дочери – это все, что у меня осталось, и я не хочу, чтобы в ходе передачи власти или после этого им был бы причинен хоть какой-нибудь вред. Поэтому, хоть дело о передаче власти мною, можно сказать, решенное, вопрос о преемнике и том способе, которым эта власть будет передана, для меня остается первоочередным. Так что можете передать моей маман, которая как я знаю, регулярно беседует с вами по поводу моего душевного состояния, что раньше времени с трона я не спрыгну, пусть не волнуется. – Немного помолчав, Николай спросил: – Скажите, господин Иванов, а можно ли хоть как-то узнать, какая из моих девочек является носительницей этой ужасной болезни, а какая нет? Ведь если уж господь не дал мне сына, я бы желал увидеть внуков. При этом я хочу, чтобы они были сильными и здоровыми, и чтобы тот кошмар, что описан в моих дневниках, не повторился на одно поколение позже.

– Не знаю, – пожал я плечами, – я не врач, но подозреваю, что в условиях начала двадцатого века никак. Даже в наше время это была не самая простая и дешевая операция, требующая специального оборудования и квалифицированных специалистов… впрочем, в самое ближайшее время в Петербург для того, чтобы двинуть вперед научный прогресс, приедет команда наших специалистов – врачей, инженеров, математиков и прочих. Старший по медицинской части там Лев Борисович Шкловский – одновременно полковник медицинской службы и профессор медицины. Он, разумеется, не узкий специалист-генетик, но данным вопросом владеет в многократно большем объеме, чем я. Проконсультируйтесь с ним и примите его слова как истину в последней инстанции. Лучше него этим вопросом не владеет здесь никто.

– Да уж, господин Иванов, – покачал головой Николай, – умеете вы воодушевить. Что же, я подожду приезда этого вашего профессора Шкловского, и пусть знает, что у меня значительное личное состояние, и в случае необходимости я оплачу расходы по исследованиям в данном направлении…

«Давно бы так, – подумал я тогда, – а то на дворцы, пьянки и гулянки, у русских царей деньги находились, а вот на науку нет. В кои-то веки все будет наоборот.»

И вот сегодня, когда все окончательно было подсчитано и колонны японских пленных унылыми вереницами код конвоем казаков потянулись по дороге на Фынхуанчен под гром орудийных салютов и победные звуки фанфар, Николай вернулся к разговору о преемнике. Он заявился в гостиную со свернутым в рулончик номером «Русского Инвалида», где на развороте была большая статья о Тюреченском сражении, подписанная военным корреспондентом Петром Красновым[10 - В 1901 году Петр Краснов командирован военным министром на Дальний Восток для изучения быта Маньчжурии, Китая, Японии и Индии. Во время боксёрского восстания в Китае и русско-японской войны – военный корреспондент. Сотрудничал в журналах «Русский Инвалид», «Разведчик», «Вестник русской конницы» и многих других.Упомянут в дневнике Николая II за 3 января 1905 года «…Приняли атаманца Краснова, кот. приехал из Маньчжурии; он рассказывал нам много интересного о войне. В «Рус. инвалиде» он пишет статьи о ней.»], которая в превосходных тонах расписывала все перипетии битвы на реке Ялу.

Будущий изменник Родины и враг народа аж слюнями брызгал от восторга, расписывая, как русские чудо-богатыри побили желтомордых макак. Даже в этом восторге русской победой было что-то такое гаденькое и не наше, какая гнилостная червоточина, говорящая о том, что слово «русский народ» для этого человека пустой звук, и как только это станет выгодно, он предаст этот народ без колебаний и сожалений[11 - Возможно, что реальный Петр Краснов весной 1904 года еще не был таким мерзким и отвратительным типом, но каперанг Иванов смотрит на него сквозь призму послезнания, а та окрашивает все слова и поступки этого человека в черно-коричневый цвет ожидаемой в будущем измены.]. Впрочем, хватит о Краснове. Если его там не опознал и не пристрелил Новиков или кто-нибудь из наших, то, значит, так тому и быть. Пока. Насколько я знаю Павла Павловича, однажды он вернется к этому вопросу и окончательно унасекомит всех замаравших себя предательством России, какими бы мотивами они при этом ни руководствовались.

Что касается битвы на Ялу, то, как я понял, полковник Новиков, продвигавший свои идеи через Великого князя Михаила, устроил там японцам нечто вроде Сталинграда-лайт. И сражение продолжалось всего несколько дней, и войск с обеих сторон было задействовано на порядок меньше, но эффект, как и настоящего Сталинграда, получился просто оглушительным. Ну не привыкли еще в эти времена к таким сильным ощущениям, когда противник одномоментно теряет целую армию. У Цинампо было совсем другое – там русский флот застал японские войска погруженным на пароходы, а в таком случае катастрофические потери неизбежны. И то по разным оценкам от десяти до пятнадцати тысяч сумели выплыть и выбраться на близкий берег. А в битве под Тюреченом из японцев не спасся почти никто. Из тридцати пяти тысяч десять мертвы, остальные в плену. При этом там потерпели поражение не только японцы; вдребезги разгромленными оказались британские и германские советники японцев. Они не смогли разгадать ни одного предложенного Новиковым тактического хода и слепо исполняли свои планы, составленные против Засулича, а когда поняли, что против них играют совсем на другом уровне и совсем не те люди, просто растерялись. Впрочем, Николай победу воспринял как должное, как выполненное обещание победить Японию на суше и на море. Его интересовал другой вопрос.

– Скажите, господин Иванов, – спросил он меня, – как это было возможно – наносить удар корпусом, который только что совершил длительный пеший переход от Ляоляна? Ведь наверняка люди просто устали и хотели отдыха, а не наступления на врага.

– Тут ответ простой, – сказал я. – Наш русский человек очень отзывчив и все понимает. Стоило вашему брату выйти перед строем и сказать: «Братцы, я понимаю, что вы устали, но поймите, что надо совершить последнее усилие, ударить сейчас – и тогда будет победа. А иначе пронюхают япошки, что вы здесь – и вот тогда не оберешься беды, подтянут солдат, нароют окопов, и мы все умоемся кровью.» И стоит так сказать, как люди забывают об усталости, саперы всю ночь машут топорами, наводя переправы, а стрелки на рассвете форсируют реку и вступают в бой с врагом. Но слишком часто так делать тоже нельзя, да и после боя людям надо давать возможность двойного или тройного отдыха.

– Это понятно, – сказал Николай, – на самом деле я хотел бы поговорить с вами о своем брате. Если он так популярен в войсках, так, может быть, трон лучше оставить ему, а не Ольге?

– Михаил, – сказал я, – абсолютно не приспособлен к самостоятельному существованию. Ему непременно нужен командир, который поставит задачу и задаст граничные условия ее выполнения, а также высший авторитет, на который в случае чего можно будет сослаться. Он не желает становиться царем исключительно потому, что боится подпасть под чужое влияние, когда советник пересекает некоторую невидимую грань и становится кукловодом. Ольга – это совсем другое дело; она выслушает все мнения, но сделает все так, как считает нужным. Стань она императрицей, над ней будет только Бог и больше никого, а если кто-то попробует ею манипулировать, то узнает, какова государыня в гневе.

– Да уж, – сказал Николай, – упрямства Ольге не занимать… Ну ладно, пусть будет по-вашему…

Немного помолчав, он с легкой иронией добавил:

– Тем более что война, как и запланировано господином Одинцовым, семимильными шагами идет к победоносному концу.

* * *

24 апреля 1904 года, полдень по местному времени. Острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца»
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
5 из 8