Добавить В библиотеку
Охота за древом. Стихи и переводы
Автор:
Жанр:
Год написания книги: 2017
Тэги:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
«Наш любимый юбиляр…»
Б.М.Бернштейну на 90-летний юбилей
Наш любимый юбилярни хрена еще не стар!Избежав советских нари патриотичных сварв солнечной Эстонии,ты, тая в мозгу пожар,выпускаешь легкий пар(это тоже редкий дар),слушая симфонии.Если жить хотя бы до ста,по пиндосовскому ГОСТу,девяносто – это простошаг вперед и точка роста,и дождемся чуда мы:Боря наш подлечит глаз,снова вспрыгнет на Парнаси ужо завалит насновыми талмудами.Ты в искусстве свел концы:сеют разный злак творцырумб находят гении,мы же, зрители – жнецыда галерные гребцы.Что же мы в забвении?Вольной мысли паладин,докопаться до глубинне страшишься ты один,зависть сея белую.Ближний круг и дальний круг —свет твой нужен всем вокругДолгой жизни, старший друг!Жизнь с тебя я делаю.(17 ноября 2014, North Salem)Сонет джаза
В. К.
я был на джазовом концертеза жизнь второйслучайный размутили тихий омут чертии в уши лез как в душуджазхотите нет хотите верьтетрубач был асси лабух класси знали о любви и смертиударные и контрабасмне кайф ловить досталось малона протяженьебытияно глупо начинать с началаи туш все глуше слышуяфоноударитпо басамно соло слажутолько сам(июнь 2011, Гарлем)Ностальгический сонет
Что ж, жизнь легко непредсказуема —паранаучный парадокс.Век от Орехова до Зуевапрет паровоз, транжиря кокс.Ну как не поиграть в игру его?Пока. Спасибо за урок-с.Где эта остановка х… ва?Все, откатались. Ну, и Бог сней. Может, что-то естьза поворотом тем задымленным.Прощаемся. Имею честь.Все сходят. Легионы имя им.Отбив свиное42, что осталось?Одна ко всем слепая жалость.(декабрь 2010, Гарлем)«Люблю картошку больше макарон…»
Люблю картошку больше макарон,а, значит, пуще я дурак российский,чем европейский трикстер. Поделоммне здесь сидеть и печь топить дерьмом,не мной произведенным, в мегафонбурча кухонный: не такие сыскида перлюстровки, да стальной законвидали мы. Почтовый электронпока неиссякаем. И марксистскиймонстр или сдох, иль спит мертвецким сном.А эти все – народец явно склизкий,но «вор милей» и хватит о дурном.Поговорим о чем-нибудь смешном —ну, например, какие ждут нас риски…(1992, Москва)Жизнь
Сначала медленно тянуласьи все хотелось поскорей.Едва сознание проснулось,я знал, что смертен и еврей.И так хотелось жизни взрослой,но мама чтоб не умерла,а оказалось, все непросто,когда взяла да понесла.И так несется в рваном ритме,пока не лопнет колесо,и только сердце в такт стучит мне:пока не все, пока не все…(1983—2017)«Ты к слову относишься плево…»
К Л.
Ты к слову относишься плево,но я – филоло́г и еврей.Почти что как дело мне слово:в нем пушечный гром батарейи летних громов канонада —почти спецэффект и салют,но землю ровняют снарядыи молнии в дерево бьют.Отсюда лесные пожарыи гибель людей и зверей.Так поняли слово недаромкогда-то и грек, и еврей.Отсюда и магия слова,шаманская сила имени виденье слова – такого,которым был мир сотворен.А ты говоришь, что неважно:слова – это только слова,не больно совсем и не страшно,когда их роняешь едва.Пустого болтания биты,не значащие значки.И ходишь живой, как убитый,от словом рожденной тоски.(2012, Нью-Йорк)Подражание Дикинсон (303)
Душа себе нафрендит шушеруи трепачей,и в интернет навалит мусору —ведь он ничей.В фейсбучной проходной обителишумит салон,и в закуте для вытрезвителяцарит бонтон.Хозяйкина благотворительностьна всех одна.один я проявляю бдительность:беги говна!(2013, Нью-Йорк)От камня по воде круги, растопит айсберг пламень спички. Но, милый друг, себе не лги, раз не умеешь с непривычки. Вольно ж тебе признать стихи за формулу различий духа, за дистрибуцией стихий следя вполглаза и вполуха. Ведь и железная строка слаба для притяженья истин, а гравитация легка лишь там, где бег планет расчислен. Всем сестрам по серьгам раздай, наплюй на пол и свойства наций и радуйся, внеся раздрай в науку идентификаций. Забыть себя, побыть другим, чтоб ощутить родство в их шкуре и архетип принять, как гимн, стоймя в любой архитектуре.
А что же дух? Постой, постой, здесь только кожа, только кости… мы ненадолго, на постой, с одной пропиской на погосте.
(сентябрь 2013, Нью-Йорк)Ответ
А я молчу, сжав зубы за стеной,тебе в стекло дыша январской стужей,и с репликой все той же, с той одной,что сдавливает горло – и все туже.Играем пьесу странную, как жизнь,где все экспромт и драматург аноним.Подмостки ходят, но актер держись,пока мы молча монологи гоним.Невысказанность – та, что рвется с губ,гуляет эхом в темном полном зале,а зритель хочет бис, поскольку глуп,и жадно ждет катарсиса в финале.Сюжет так прост: сошлись два гордеца —лиса и журавель из детской сказки,чтоб там, где у начала нет конца,сорвать с лица наклеенные маски.Покамест ждем, кто первым включит свет,одним движеньем рук разгонит морок,запасы тают отведенных лет,и каждый день невозвратимо дорог.(2013, Нью-Йорк)Стишки для детей
Что с утра ест белый аист?
Вот в гнезде проснулся аист.Что на завтрак он с утра ест?Аппетита нет с утра —ну, проглотит комара,на затравку пару мошек,на закуску трех рыбешек,не забыть про червяка,слопать майского жука,чтобы не было икоты,нужно выпить полболотаи заесть пяток лягушекпарой сотен жирных мушек,пожевать ужа и мышь,клюв почистить об камыши в воде удобней встать,до обеда чтоб поспать.Аппетита утром нет.Аппетит придет в обед.Если курица не птица
Если курица – не птица,то не птица и синица,и удод, и свиристель,и пингвин, и коростель.Если курица – не птица,то не зверь тогда куница,и ленивец, и енот,и козел, и бегемот.Если, этому поверя,согласимся, что не зверислон, пантера и жираф,то получится, что правтот, кто рыбой не считаетрыб, которые летают.Но и плавающих рыбмы тогда вполне могли бне считать за рыб: леща,сельдь, и стерлядь, и ерша,простипому, путассуи другую рыбу всю.И, наоборот, за рыбумы кита держать могли бы.Но куда девать кита,если рыба вся не та?Если курица не птица,то не рыба и плотвица,барракуда, сом и язь,и акула, и карась.Значит, врет наука всяпро гуся и порося:от моржа до кабаргипудрят в школе нам мозги!Если курица – не птицаи совсем не зверь лисица,и не рыба вовсе хек,значит, я – не человек.Получается тогдану такая ерунда,ну такая чушь совсем,что уже пора бы тем,кто к народу лезет с тем,что, мол, курица – не птица,перед всеми извиниться.Гиппопотам
Зверь большо-о-ой гиппопотам:морда – тут, а попа – там!Белый аист-альтруист
Я, признаюсь, удивляюсь:ай да птица этот аист!Словно белый снег он чист,и притом – не эгоист.Он гнездо большое вьет,мелких птиц туда зовет43:трясогузки, воробьи,прилетайте – все свои!И синичкам, и скворцам —всем найдется место там.Мелюзге гнездо такоесловно царские покои.Не в восторге аистиха:не бывает дома тихо.«Папа-аист, ты сдурел —столько птиц в гнезде пригрел!Как высиживать птенцов?Может, выселим жильцов?Превратил гнездо в притон —хоть лети из дома вон…»Длинным клювом улыбаясь,отвечает папа-аист:«Коллективное гнездовьесохраняет нам здоровье.Всем давая кров и дом,мы природу бережем.Сообща растить птенцоввеселей, в конце концов!»Совиный разговор
Сыч, сипуха и совасели в круг играть в слова.Говорит сова: «Сипуха,прекрати сипеть мне в ухо!Ясно всем как дважды два,что сипуха – не сова.Сколько я прошла лесов,не встречала рыжих сов.В форме сердца морда птичья —вкус дурной до неприличья:с мордой сердцем, без ушей —как брелок из-под ключей!А видали вы красу —ухо чуть не на носу?Без ушей нормальных совты, как кошка без усов».Та в ответ ей: «Ты, сова,просто дурья голова!В интернете посмотри:всем ясна как трижды три,и без всяких лишних словроль сипух в отряде сов.Форма сердца для лица —несравненная краса!У ушей на птичьих лицахвид – ну просто застрелиться.А сиплю я, чтоб не ухать(сов обидеть не хочу хоть)».Сыч считает: «Ты, сова,совершенно не права.Вон сипуха как мудра —Так бы слушал до утра».Говорит сычу сипуха:«Ни пера тебе, ни пуха!»Сыч в ответ: «С чего бы вдруг?Разве я тебе не друг?То желать, что надо людям,птицам, мать, давай не будем!Пожелать такое птице —можно, если разозлиться!На меня уж ты не злись —ведь почти как пень, я лыс…»Говорит сова сычу:«Про тебя уж я молчу.Стыдно совам, дорогой,быть такою мелюзгой.Не почти – как пень, ты лыс!А дурацкий этот свист?По-болгарски кукумякаты не зря – сиди не вякай!Будь на вы со мною, сыч,и когтем в меня не тычь!»Отвечает с сучьев сыч:«Не порите, птицы, дичь.Не собачьтесь снова, тетки,мы ж не люди с вами все-таки!Доведет до драки слово.Поимейте совесть, совы!»«Ух ты, – ухает сова, —как умно! Спиши слова».44Крокодиловы слезы
Плачет бедный крокодил:«Я ль не кроток, я ль не мил?Если б мог я без кровейкорм клевать, как воробей,как козел, траву жевать,чтобы не переживатьтварей божьих пояденьекак моральное паденье!Это что же за напасть —что шевелится, все в пасть!Разве я, ребята, радхрупать, хряскать всех подряд,жамкать, жвакать все живое?Со стыда я волком вою!Жалок мой удел и жуток —управляет мной желудок!Но такая, знать, судьба —воля, видимо, слаба.Если б можно было мнеоставаться в сторонеот проклятых челюстей,я бы папы был святей!Тварь любую нежно явсе лизал бы, не жуя.Звали б все ягненком Ниладушку-крошку крокодила…Взять страшилу бегемота —украшение болота:вон, как хряк, разлегся там«конь реки», гиппопотам!Вот за что ему везенье —лотос жрать без угрызенья?почему его, урода,добрым сделала природа?Ладно, быдло бегемот…А убивец-кашалот?Сколько жизней загубил ончемоданным этим рылом!Сколько он за день-деньскойсводит фауны морской!А как вспомнишь про акулу,так до боли сводит скулы.Сколько душ сожрет на круг!Хрясть – и ноль душевных мук.Столько хищников на свете —я один за всех в ответе…»Наползает на глазакрокодилова слеза…Пожалеешь: бедный зверь!Но поверь мне – и не верькрокодиловым слезам.Подрастешь – поймешь все сам.Кстати о птичках
Это – не ямб, не хорей и не дактиль.Просто стишок.Ящероптица звалась птеродактиль.Вникни, дружок:да́ктилос – палец, птеро́н значит птица(если запишешь, потом пригодится).Самая мелкая – как воробей:ела букашек, клевала червей.Крупную звать, как запомнить легко нам,орнитохе́йрусом45, птеранодо́ном46,арамбургиа́ной и кецалькоа́тлем(с Тецкатлипукой не путать – понятно?Тот и тот – два мексиканских божка,и у обоих – страшила башка).Эта – тварюга ужасного вида(в народе известная как аждархи́да).Саженей шесть, это метров тринадцать —крыльев размах (не дай Бог повстречаться),с длинной, противной такой головой.Водилась в период она меловой,ну, еще в юрский встречалась, бывало.Ее человечество позабывало.Вру: не забыло – пока что егоне было в юрский и в меловой.Эта, большая, в отличье от малой,зубаста была и жрала что попало.Ладно, неважно, что было в начале:или забыли, или не встречали(драконы из сказок-то схожи по видус этой заразой – пардон, аждархи́дой).Важно другое: что куча ученыхверит, что птицы – потомки драконов,т.е., простите, летающих ящеров!Если бы это про хищников – ястребов,грифов, орлов, сов и коршунов, но ведьдаже колибри – потомок чудовищ!Вот, значит, как появились на светептицы! А что там про них в интернете?(Надо искать и тебе научиться.Кстати, нашел я, что главный по птицам– только не смейтесь, ну что вы как дурочки? —дядя один по фамилии Курочкин.Но хорошо, что не Тецкатлипукин —самое главное – имя в науке.И, не в обиду серьезным ученым,будем хихикать над тем, что смешно нам.А чтоб узнать, что про рыб еще слышно,будем искать на фамилию Фишман).Там я узнал, что когда-то однаждыжил на земле динозавр двухэтажный —четырехкрылая ужасть такая.И, что еще оказалось: в Китаев ранней формации типа Исяньтоже отрыли какую-то дрянь.Это был переворот настоящий:птица – не птица, и ящер – не ящер.Звали его «микрора́птор гуи́»,вызвал в науке он прямо бои.И, что мне в голову не приходило:птицы, похоже, родня крокодила,и что не только ИЗ ЯЩЕРОВ птицы,– В ЯЩЕРОВ птицы могли превратиться.Встретились мне терезинозаври́д,и криптово́ланс, и троодонти́д,и псевдозу́хий, и авими́мус.Тут-то я понял, что крышею двинусь.Тут-то я понял, что хватит с меня – илучше я мячик пойду погоняю.Переводы
Переводы с испанского
Luis de Gongora47 / Луис де Гонгора (1561—1627)
Un soneto
Mientras por competir con tu cabello,oro bruñido, el sol relumbra en vano;mientras con menosprecio en medio el llanomira tu blanco frente el lilio bello;mientras a cada labio, por cogello,siguen más ojos que al clavel temprano,y mientras triunfa con desdén lozanodel luciente marfil tu gentil cuello;goza cuello, cabello, labio y frente,antes que lo que fué en tu edad doradaoro, lilio, clavel, cristal luciente,no sólo en plata o viola truncadase vuelva, mas tú y ello juntamenteen tierra, en humo, en polvo, en sombra, en nada.Luis de Gongora / Луис де Гонгора (1561—1627)
Сонет
Пока, с твоими локонами споря,напрасно солнце золотом лучится,и белизной чело твое кичитсяпред лилией в сияющем уборе,пока, твоим устам зовущим вторя,гвоздика тщетно взор пленить стремится,и с глубиной очей твоих сравнитьсямечтало бы пристыженное море,усладу уст, очей, ланит, кудрейспеши испить из моря наслажденья,пока на смену золотой порегвоздик и лилий не пришло забвеньесухой фиалкой в тусклом серебре,и ты не стала прахом, тленом, тенью…Ruben Dario48 / Рубен Дарио (1867—1916)
Filosofia
Saluda al sol, araña, no seas rencorosa.Da tus gracias a Dios, ¡oh sapo!, pues que eres.El peludo cangrejo tiene espinas de rosay los moluscos reminiscencias de mujeres.Saber ser lo que sois, enigmas siendo formas;deja la responsabilidad a las Normas,que a su vez la enviarán al Todopoderoso…(Toca, grillo, a la luz de la luna, y dance el oso.)Ruben Dario / Рубен Дарио (1867—1916)
Философия
Паук, восход приветствуй и вытри злые слезы,за счастье жить, о жаба, восславь Творца щедроты!Корявый краб шипами вполне достоин розы,а в устрице осклизлой от женщины есть что-то.Так будем тем, что есть, обиды не тая!Непостижимое – лишь форма бытия.Оставим труд разгадок природе и Творцу…Трещи, цикада, под луной! пляши, медведь, в лесу!Сонеты из цикла
«Негасимая молния»/
«El rayo que no cesa»
Sonetos (1934—1935)
Miguel Hernandez49 / Мигель Эрнандес (1910—1942)
«Me tiraste un limón, y tan amargo (4)…»
Me tiraste un limón, y tan amargo (4),Con una mano cálida, y tan pura,Que no menoscabó su arquitecturaY probó su amargura sin embargo.Con el golpe amarillo, de un letargodulce pasó a una ansiosa calenturami sangre, que sintió la mordedurade una punta de seno duro y largo.Pero al mirarte y verte la sonrisaque te produjo el limonado hecho,a mi voraz malicia tan ajena,se me durmió la sangre en la camisa,y se volvió el poroso y áureo pechouna picuda y deslumbrante pena.«Ты бросила мне горький плод лимона (4)…»
Ты бросила мне горький плод лимона (4)рукой горячей и такой невинной,что не задет был строй его глубинныйи горечь оказалась сохраненной.Ожогом желтым из истомы соннойисторгнутая, кровь моя лавинойвскипела, отзываясь на осиныйукус овала плоти напряженной.Но шалости своей ты улыбнулась,и понял я твою игру простую,столь чуждую моей, мужской и злой.И под рубашку кровь, остыв, вернулась,ужалив сердце в мякоть золотуюпронзительной слепящею иглой.«Tengo estos huesos hechos a las penas (10)…»
Tengo estos huesos hechos a las penas (10)y a las cavilaciones estas sienes:pena que vas, cavilación que vienecomo el mar de la playa a las arenas.Como el mar de la playa a las arenas,voy en este naufragio de vaivenes,por una noche oscura de sartenesredondas, pobres, tristes y morenas.Nadie me salvará de este naufragiosi no es tu amor, la tabla que procuro,si no es tu voz, el norte que pretendo.Eludiendo por eso el mal presagiode que ni en ti siquiera habré seguro,voy entre pena y pena sonriendo.«Для злых сомнений создан мой висок (10)…»
Для злых сомнений создан мой висок (10),и стала боль для жил моих законом.На боль сомненья набегают сонно,как в час прилива волны на песок.Как в час прилива волны на песок,меня несет кругами монотоннопо сковородам ночи закопченнымвод этих темных неуклонный ток.Мне не уйти от этой мглы зловещей —лишь ты, любовь, лишь ты даешь мне силы,лишь ты горишь последнею звездою.И смехом заглушая голос вещий,который шепчет, что и ты забыла,вхожу в пролив меж горем и бедою.«El toro sabe al fin de la corrida (17)…»
El toro sabe al fin de la corrida (17),donde prueba su chorro repentino,que el sabor de la muerte es el de un vinoque el equilibrio impide de la vida.Respira corazones por la heridadesde un gigante corazón vecino,y su vasto poder de piedra y pinocesa debilitado en la caída.Y como el toro tú, mi sangre astada,que el cotidiano cáliz de la muerte,edificado con un turbio acero,vierte sobre mi lengua un gusto a espadadiluida en un vino espeso y fuertedesde mi corazón donde me muero.«Когда коррида проревет к финалу (17)…»
Когда коррида проревет к финалу (17)и вена, вздувшись, лопнет как струна,узнает бык: у смерти вкус вина,которым жизнь, жалея, обделяла.Фонтан сердец забьет из раны алой,пучину сердца осушив до дна,и накренится над песком сосна,и глыба камня рухнет с пьедестала.Ты, кровь моя, живучая как бык,с утра наполнив кубок неизменныйтончайшего старинного литья,саднящим вкусом стали под языксочишься влагой горькою и пеннойиз сердца, где скопилась смерть моя.«No me conformo, no: me desespero (20)…»
No me conformo, no: me desespero (20)como si fuera un huracán de lavaen el presidio de una almendra esclavao en el penal colgante de un jilguero.Besarte fue besar un avisperoque me clava el tormento y me desclavay cava un hoyo fúnebre y lo cavadentro del corazón donde me muero.No me conformo, no: ya es tanto y tantoidolatrar la imagen de tu besoy perseguir el curso de tu aroma.Un enterrado vivo por el llanto,una revolución dentro de un hueso,un rayo soy sujeto a una redoma.«Я не смирен, о нет! Я изойду (20)…»
Я не смирен, о нет! Я изойду (20)лавиной жгучей лавы, что попалав острог висячий вместо птахи малой,быком взъяренным в конскую узду.О, я припал к осиному гнездутех жадных губ, чье гибельное жалосочило яд и сердце мукой сжало,и в сердце сжался я и смерти жду.Я не смирен – я обречен ползтикак пес по следу твоего дыханья,молясь на идол поцелуя в страхе.Я – бунт свирепый, вспыхнувший в кости.Я – заживо закопанный в рыданье.Я – молния в смирительной рубахе.Переводы с английского
Edgar Allan Poe50 / Эдгар Эллан По (1809—1849)
The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered weak and weary,Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.««Tis some visitor,» I muttered, «tapping at my chamber door — Only this, and nothing more.»Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrowFrom my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore —For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore — Nameless here for evermore.And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtainThrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating««Tis some visitor entreating entrance at my chamber door —Some late visitor entreating entrance at my chamber door; — This it is and nothing more.»Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,«Sir,» said I, «or Madam, truly your forgiveness I implore;But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,That I scarce was sure I heard you» – here I opened wide the door; — Darkness there and nothing more.Ворон
Памяти мамы, сорок лет недоверчиво и ревниво следившей за изменениями в переводе: на листках с многочисленными вариантами – ее карандашные пометы.
Как-то ночью в полудреме я сидел в пустынном доменад престранным изреченьем инкунабулы одной,головой клонясь все ниже… Вдруг сквозь дрему – ближе, ближето ли скрип в оконной нише, то ли скрежет за стеной.«Кто, – пробормотал я, – бродит там в потемках за стеной, в этот поздний час ночной?»Помню, в полночь это было: за окном декабрь унылый,на ковре узор чертило углей тлеющих пятно.Я не мог уснуть и в чтеньи от любви искал забвенья,от тоски по той, чье имя света лунного полно,по Лино, по той, чье имя в небесах наречено, той, что нет давным-давно.А шелков чуть слышный шорох, шепоток в багровых шторахобволакивал мне душу смутных страхов пеленой,и глуша сердцебиенье, я решил без промедленьядверь открыть в свои владенья тем, кто в поздний час ночнойищет крова и спасенья в этот поздний час ночной от стихии ледяной.Быстро подойдя к порогу, вслух сказал я: «Ради Бога,сэр или мадам, простите – сам не знаю, что со мной!Я давно оставлен всеми… вы пришли в такое время…стука в дверь не ждал совсем я – слишком свыкся с тишиной».Так сказав, я дверь наружу распахнул – передо мной мрак, один лишь мрак ночной.Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,And the only word there spoken was the whispered word, «Lenore?»This I whispered, and an echo murmured back the word, «Lenore!» — Merely this and nothing more.Back into the chamber turning, all my soul within me burning,Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.««Surely,» said I, «surely that is something at my window lattice;Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore —Let my heart be still a moment and this mystery explore; — ««Tis the wind and nothing more!»Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door —Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door — Perched, and sat, and nothing more.Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,By the grave and stern decorum of the countenance it wore,«Though thy crest be shorn and shaven, thou,» I said, «art sure no craven,Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore —Tell me what thy lordly name is on the Night’s Plutonian shore!» Quoth the Raven «Nevermore.»Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,Though its answer little meaning – little relevancy bore;For we cannot help agreeing that no living human beingEver yet was blessed with seeing bird above his chamber door —Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door, With such name as «Nevermore.»В дом с крыльца скользнул я тенью, от себя гоня в смятеньито, что даже в сновиденьи смертным видеть не дано.И когда замкнулся снова круг безмолвия ночного,в тишине возникло слово, тихий вздох: «Лино… Лино…?».Но услышал лишь себя я – эхо, мне шепнув «Лино…!», смолкло, вдаль унесено.Только дверь за мной закрылась (о, как гулко сердце билось!),вновь усиленный молчаньем, оттененный тишинойтот же звук раздался где-то. «Что ж, – подумал я, – раз нетуникого там, значит, это ветер воет за стеной.Просто ветер, налетая из зимы, из тьмы ночной, бьется в ставни за стеной!».Настежь тут окно раскрыл я. Вдруг зашелестели крыльяи угрюмый черный ворон, вестник древности земной,не чинясь, ступая твердо, в дом вошел походкой лорда,взмах крылом – и замер гордо он на притолоке дверной.Сел на белый бюст Паллады – там, на притолоке дверной, сел – и замер предо мной.От испуга я очнулся и невольно улыбнулся:так был чопорен и строг он, так вздымал он важно грудь!«Хоть хохол твой и приглажен, – я заметил, – но отважендолжен быть ты, ибо страшен из Страны Забвенья путь.Как же звать тебя, о Ворон, через Стикс державший путь?» Каркнул ворон: «неверррнуть!».Что ж, не мог не подивиться я руладе странной птицы:хоть ответ и не был связным, к месту не был он ничуть,никогда б я не поверил, чтобы в комнате над дверьювидел этакого зверя кто-нибудь когда-нибудь —чтоб на мраморной Палладе вдруг заметил кто-нибудь тварь по кличке «Неверррнуть».But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke onlyThat one word, as if his soul in that one word he did outpour.Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered —Till I scarcely more than muttered «Other friends have flown before—On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.» Then the bird said «Nevermore.»Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,«Doubtless,» said I, «what it utters is its only stock and storeCaught from some unhappy master whom unmerciful Disaster Followed fast and followed faster till his songs one burden bore —Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore Of «Never – nevermore’.»But the Raven still beguiling all my fancy into smiling,Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linkingFancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore —What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore Meant in croaking «Nevermore.»This I sat engaged in guessing, but no syllable expressingTo the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s сoreThis and more I sat divining, with my head at ease recliningOn the cushion’s velvet lining that the lamp-light gloated o’er,But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o’er, She shall press, ah, nevermore!Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censerSwung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.«Wretch,» I cried, «thy God hath lent thee – by these angels he hath senttheeRespite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!» Quoth the Raven «Nevermore.»Испустив сей хрип бредовый, гость мой вдаль глядел суровокак певец, когда сорвется с вещих струн последний звук.Так сидел он, тень немая, черных крыл не подымая,и вздохнул я: «Понимаю: ты пришел ко мне как друг,но тому, чей дом – могила, ни друзей уж, ни подруг…» «не вернуть!» – он каркнул вдруг.Вздрогнул я слегка (ведь тут-то в точку он попал как будто),но решил: «Припев унылый – все, что слышать ты привыкв чьем-то доме, на который Фатум, на расправу скорый,натравил несчастий свору, и убогий твой языкв этой скорбной партитуре лишь один припев постиг: «не вернуть!» – тоскливый крик».Усмехнулся я украдкой, так легко найдя разгадкуэтой тайны, и уселся в кресло, чтоб слегка вздремнуть…Но взвилась фантазмов стая надо мной! И в хриплом грае,в дерзком, мерзком этом грае все искал я смысл и суть.В том зловещем кличе птичьем все хотел постичь я суть приговора «не вернуть!».Так сидел я без движенья, погруженный в размышленья,перед птицей, что горящим взором мне сверлила грудь.Передумал я немало, головой склонясь усталойна подушек бархат алый, алый бархат, лампой чутьосвещенный – на который ту, к кому заказан путь. никогда уж не вернуть.Вдруг пролился в воздух спальни аромат курильниц дальних,вниз, во тьму, с высот астральных заструился светлый путь,и незримых хоров пенье слышу я: «Во исцеленьеНебо шлет тебе забвенье – так забудь ее… забудь…пей же, пей нектар забвенья, пей – и мир вернется в грудь…» Тут он каркнул: «не вернуть!»«Prophet!» said I, «thing of evil! – prophet still, if bird or devil! —Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted —On this home by Horror haunted – tell me truly, I implore —Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!» Quoth the Raven «Nevermore.»«Prophet!» said I, «thing of evil! – prophet still, if bird or devil!By that Heaven that bends above us – by that God we both adore —Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore —Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore.» Quoth the Raven «Nevermore.»«Be that word our sign of parting, bird or fiend!» I shrieked, upstarting —«Get thee back into the tempest and the Night’s Plutonian shore!Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!Take thy beak from out my heart, and take thy form from off mydoor!» Quoth the Raven «Nevermore.»And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sittingOn the pallid bust of Pallas just above my chamber door;And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming,And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor;And my soul from out that shadow that lies floating on the floor Shall be lifted – nevermore!«Кто ты? – взвился я с досады, – дух? пророк? исчадье ада?Искусителя посланник или странник в море бед,черным вихрем занесенный в этот край опустошенный,в мир мой скорбный и смятенный? Но ответь мне: разве нет,нет бальзама в Галааде, чтоб вернуть слепому свет?». «Не вернуть» – пришел ответ.«Птица, дьявол ты, не знаю! – крикнул я, – но заклинаюэтим небом, горним светом, указующим нам путь:напророчь мне, гость незванный, что в земле обетованнойсможет вновь к Лино желанной сердце бедное прильнутьи вернуть тот свет блаженный хоть на миг… когда-нибудь…». Каркнул ворон: «Не вернуть».Тут я встал: «Твое признанье принял я – как знак прощанья.Уходи же, кто б ты ни был – в бурю, в ад, куда—нибудь!черных перьев не дари мне! лживых слов не говори мне!одиночество верни мне! с бюста – вон! в недобрый путь!И из сердца клюв свой вырви, чтобы жизнь вернулась в грудь». Каркнул ворон «Не вернуть».С той поры сидит упорно надо мною ворон черный.Ни на миг под этим взором не проснуться, не уснуть.А в зрачках безумной птицы демон дремлющий таится,и от крыльев тень ложится, на полу дрожа чуть-чуть…И души из этой тени, что легла плитой на грудь, не поднять – и не вернуть!James Henry Leigh Hunt51 / Джеймс Генри Ли Хант