Ультрафен

Глотко непонимающе посмотрел вначале на него, потом на начальника.

– Пациент-то наш, оказывается, трезвым был.

– Ой-ёо!..

18

– Мамочка, ты представляешь, что сегодня со мной приключилось?..

Юлия Петровна, открыв своим ключом дверь, входила в квартиру.

Анечка услышала мать еще за дверью, по движению ключа в замочной скважине, и поспешила ей навстречу. Она с нетерпением ждала ее прихода с работы.

Юлия Петровна положила связку ключей в сумочку, которую повесила под полочку детской вешалки.

– И что же? – спросила она заинтересованно, почувствовав необычное возбуждение дочери.

– Ко мне пришли месячные!

– Наконец-то! – с облегчением вздохнула мать и обняла дочь. – Как ты меня порадовала. Прямо гора с плеч. Поздравляю! Теперь ты совсем здоровая и взрослая. – Она поцеловала дочь в голову.

Столь долгое отсутствие месячных у девочек явление крайне редкое, и для Ани наступал критический срок, после которого потребовалось бы хирургическое вмешательство с нелегкими последствиями для девочки. Тут было из-за чего волноваться.

– Да, но ты не представляешь, в какой конфуз я с ними попала! – голос дочери с радостных интонаций снизился до шепота, до всхлипывания. – С утра пораньше мы поехали с Ленкой, с Нинкой и с Сережкой на водохранку, позагорать и покупаться. Ну и покупались, и позагорали. А потом мне начало низ живота резать. Ну, думаю, порежет-порежет и пройдет. Сколько раз уж так было. А оно нет. Все сильнее и больнее. Словно мне ерша кто в воде туда запустил. Прямо спасу нет, до слез. Потом как будто бы оторвалось что-то, и мне в плавки!.. Я чуть было от стыда не сгорела, когда Ленка сказала, что у меня на них пятна красные. Как стыдно было Сережку. Я бегом по дамбе к остановке автобуса. А автобуса нет!.. В кусты там забежала, травой давай обтираться. Думала, все успокоилось, до дома доеду. А это дело, оказывается, за один приступ не заканчивается. В автобусе из меня опять, как из ведра. Мамочка, какого я стыда натерпелась!.. – Аня прикрыла лицо руками и уткнулась матери в плечо. – В автобусе надо мной смеются. Пацаны хохочут, тетеньки отворачиваются. А я… а я ничего поделать не могу с этим делом. Ноги сжимаю…

Юлия Петровна, сочувствуя и переживая за дочь, прижала её голову к себе. У неё выступили слезы на глаза.

– Бедняжка, представляю, каково же тебе было.

– Тетеньки отворачиваются… мальчишки смеются, хихикают…

– Что поделаешь? Дикий у нас народ. Над вполне естественными явлениями смеются. Успокойся. Пойдём в комнату присядем.

Юлия Петровна, переобувшись в тапочки, повела дочь в зал. Присев вместе с матерью на диване, Аня кулачками стерла мокроту с глаз и продолжила:

– Хотела уж из автобуса выскочить и пешком, десятой дорогой от города до дому бежать. Тут какой-то молодой человек в квартале ”А” сел в автобус. Так он их успокоил, прицыкнул на них. Снял с себя майку и мне дал. Загородил меня своей рубахой. Он и майку мне оставил. Вон она висит, на балконе. Я её постирала.

– Он что, зайдёт за ней? Ты дала адрес?

– Да. Он сказал, если время будет, то забежит. А нет – так оставил в подарок. Ой, мамочка, я хоть потом в трамвае, а потом домой без страха бежала. Как стыдно, мамочка… Если бы не он, я прямо не знаю. Умерла бы, наверно…

– Представляю… – с сочувствием проговорила мать. – Спасибо ему. Видать, умный человек. Дай Бог ему здоровья.

Они какое-то время ещё посидели, наполненные переживаниями. Поплакали. Потом посмеялись.

Полосатая майка-тельник покачивалась за окном на ветру на балконе.

19

Автобус восьмого маршрута был переполнен, оттого шёл медленно, натужно покачиваясь и скрипя, жестко постукивая амортизаторами на неровностях. За окнами проплывали дома, стоящие вдоль проспекта Карла Марса, гостиница "Саяны", площадь Ленина, универмаг – массивный, серый. За ним Агентство "Аэрофлота".

Дважды тряхнуло до сотрясения в мозгах на перекрестке с улицей Школьной, переименованной в ул.Файзулина, где слева, качаясь, проплыл ресторан "Кедр", располагающейся на первом этаже белокаменной гостиницы "Сибирь". Напротив неё – кинотеатр "Мир", за которым проходила улица Чайковского, – улица освобождения из душегубки разморенных существ.

Хоть в автобусе окна были открыты, однако в нём стояла жара, тела пассажиров раскалены, словно каждый из них представлял нагревательный элемент: прикоснись – ожжёшься.

– Остановка "Парк Строителей", – послышался хриплый, видимо распаренный от жары, мужской голос из репродуктора.

Анатолий выскочил из автобуса, как из стерилизатора, оттянул на груди и на спине прилипшую к телу рубашку.

Фу-у, жарища!..

На улице легкий ветерок приятно обдувал тело, и казалось прохладнее.

По улице Чайковского, широкой, с двухсторонним движением, с трамвайными линиями по средине, автомашины проходили с прицокивающим шуршанием шин по нагретому асфальту. Большегрузные машины сопровождал такой шум, как будто на их колеса были надеты металлические цепи.

Анатолий с группой пассажиров, вышедших из автобуса, перешёл на левую сторону улицы и пошёл по тротуару, мимо ателье по ремонту бытовой техники, букинистического магазина, почты. После рабочего дня тротуары были переполнены пестреющей людской массой. Кто-то забегал в ателье, на почту. Кто-то, пополняя домашние библиотеки, – в "Букинист".

Но большая часть народа устремлялась к продовольственному магазину "Радуга", затаривать свои авоськи хлебом насущным, а если удастся, то чем-нибудь и из мясных изделий – последние годы почему-то в этих видах продуктов становится всё острее ощущаться дефицит, как впрочем, и на продукцию книгоиздательства.

Вдоль тротуара, с обеих его сторон, стояли густые ряды акаций немного ниже человеческого роста, увешенные желтыми соцветиями цветков, как гирляндами. Феоктистов шёл к панельным пятиэтажным домам "хрущёвкам". Их было три, и все они выходили на улицу торцами. Он шагал, испытывая в себе смущение и в то же время желание увидеть девчушку, с которой так необычно его свела сегодня судьба. Девчонка, как девчонка, малолеток, ребенок, чуть старше сестренки Леночки… Он свернул к среднему дому и пошёл вдоль подъездов, присматриваясь к дощечкам с номерами квартир над их дверями. Свернул в один из них и, не торопясь, стал подниматься по лестничному маршу.

Поднявшись, постоял на площадке… "Но мы-то здесь на долгу службы!" Щелкнул пальцами и вдавил кнопку звонка.

20

Дверь открыла женщина. Слава Богу, не Анечка!

Женщина была в цветастом в розах переднике поверх платья. Русоволосая, лицо овальное, приятное, даже красивое. Годы былую прелесть ещё не пригасили. Она была среднего роста, лет сорока и довольно стройная, что в таком возрасте сохранить не всем женщинам удается.

– Вы Шпарёва, Юлия Петровна? – женщина кивнула. – Здравствуйте. Я из уголовного розыска, капитан Феоктистов. Я вам сегодня звонил на работу, – Анатолий показал удостоверение.

– Входите, пожалуйста, входите…

Юлия Петровна посторонилась, и следователь шагнул в узкий коридор, который стесняла ещё и прихожая, состоящая из высокой тумбочки-колонки светлого дерева; из "взрослой" вешалки с верхней летней одеждой, где висели ветровки и болоньевый голубой плащ; и "детской", пониже. В помещении стоял вкусный запах жареной картошки, принесенный сюда из кухни самой хозяйкой. У Анатолия подвело желудок, проснулось острое чувство голода, – он сегодня даже не обедал.

– Мама, кто там? – послышался девичий голосок из кухни.

– Это следователь из милиции.

Феоктистов поспешно прошёл в большую комнату-залу, куда ему войти предложила Шпарёва. Он на доли секунды приостановился на пороге, оглядел комнату.

В зале стояли: темной полировки гарнитур, в нишах – книги, и на одной из них, в середине, стоял крейсер в миниатюре с надписью на борту – "Варяг". За стеклянными дверцами шкафчиков – посуда, хрустальная, фарфоровая; в углу у окна на тумбочке – черный телевизор; стол у стены и на нём, на середине, на красиво вышитой салфетке – стеклянная ваза с тремя тюльпанами.

Напротив входной двери стоял диван, покрытый темно-вишневым гобеленом, под цвет мебели, над ним со стены свисал почти такого же цвета большой ковер. Диван дальним краем подпирал створки "тещиной" комнаты, то есть кладовочку.

Феоктистов прошёл к столу и, выдвинув стул из-под него, спросил:

– С вашего позволения?