Звездный балдж

Зато Янтарик мой вдруг оживился тут и начал рассказывать мне о том, что же они увидели с бабушкой в книге о Фаберже. Я не раз ее раскрывал и знал, что там было представлено в иллюстрациях многое еще. Стеклянный стакан, вложенный в серебряную ажурную оправу в виде венков с пересеченными стрелами, монограммами царей Петра 1, Николая 11 и надписью: «Император Николай 11 пил изъ этого стакана здоровие полка 9—10 января 1898 г.». Пресс для бумаги, являющий собой серебряного слона с клыками из слоновой кости и эмалевыми глазами. Совершенно изумительные брелки в виде фигур слоников из сердолика, гелиотропа и агата. Сахарница из серебра с позолотой, сделанная в виде скульптурного кочана капусты. Рельефное изображение зимнего пейзажа на крышке настольного портсигара с композицией на сюжет русской сказки «Морозко». Судок для специй из грушевидных хрустальных сосудов. Ложки чайная и кофейная с орнаментом многоцветной эмали по скани новорусского стиля. Прелестная брошь в виде жука-рогоносца, усыпанного бриллиантами, с сапфиром в голове. Серебряная солонка в виде мешка из грубой холстины, внутри – позолота. Сервизные чайник, сахарница и молочник с густо позолоченной гладкой поверхностью предметов и рельефно выделенными на боках их золотистыми травами, цветами, насекомыми, птицами. Очень мудра эта акцентная обозначенность художником того, что мы, люди – дети природы и что жить нам подобает, как богам, в садах, и что все в бытии вплоть до грубой холстины мешка может засиять в ореоле Красоты у «артистического человечества».

ЛК:

«Вот на первом плане ножик для разрезания бумаги, сделанный из нефрита. Рукояточка украшена золотом, рубинчиком. Рядышком в этом же стиле перышко на подставке. Оно тоже из нефрита змейкой, алмазиком украшено. Предмет же овальной формы не что иное как настольный электрический звонок. Казалось бы, вещь простая, но тем не менее изящно исполнена. Кнопочка сделана из лучисто-малинового граната, стрелочка золотая, а сам корпус из нефрита. Из нефрита же изготовлен и курительный мундштук. А круглой формы марочница сделана из горного хрусталя. В каждом сегменте ее находится водичка, т.е. можно было марочку обмокнуть в нее и наклеить на конверт. А вот такие фотографические рамочки овальной формы пользовались популярностью у дамского населения. Украшались они орнаментом, чаще всего цветами. Рядом вы видите миниатюрный бюстик с портретом Александра Третьего, и была целая такая серия изящных бюстиков, посвященных 300-летию династии Романовых. Таких предметов прикладного характера за время существования фирмы Фаберже было создано более двухсот тысяч штук. К сожалению, большая часть этого наследия находится сейчас за границей в музеях Америки и Великобритании. В двадцатых-тридцатых годах государству нужны были деньги, и все эти вещи распродавались за границу. Сейчас в России сохранилось лишь около 300—500 подобных изделий. Прежде всего это экспонаты Эрмитажа, Оружейной палаты и некоторых частных собраний».

И опять я раздумался об «артистическом человечестве», о тех минутах, когда шевельнулась во мне сказка, зарождаться стали первые ее вариации. А началось все достаточно прозаично. Пришла почта, просмотрел я ее, устроившись на диване. Сразу же стал читать свою любимую «Литературную Россию». И вот я уже за столом со свежим номером газеты от 18.01.2008. Как раз в канун Крещения вышла. Передо мной стр. 12 и 13 в один разворот под рубрикой «Как живой». Слева с переходом на вторую страницу исповедный рассказ Александра Денисенко «Птица божия – Коля Шипилов» (сразу до меня и не дошло, что нет уже его на белом свете, что мемориальные передо мной тексты). Справа рассказ Олега Гонозова о Михаиле Пришвине «Золотая курочка с Блудова болота», живущая до сих пор в селе Усолье Софья Павловна Корягина, ставшая прототипом пришвинской Настеньки из сказки-были «Кладовая солнца». В свое время утонул я в его творениях, как в стихах Сергея Есенина в школьную пору, когда сняли с него запрет. Книги Михал Михалыча стали для меня настольными. Сразу несколько открытий принес мне свежий номер газеты. Не знал я о прототипе Настеньки, о смерти Коли Шипилова. Не знал, живя в сибирском своем далеке, и о того, что был он прекрасным бардом. Проза же и сердечность его всегда меня потрясали, и стал он героем одной из миниатюр в моем «Субъективном словаре». Предтечу его, миниатюрный «Словник» подарил я Шипилову на вокзале в Тюмени. Он успел его проглядеть и, выскочив из вагона попрощаться, тут же и отрецензировал: восторженно вскинул руку с сомкнутой ладонью и оттопыренным большим пальцем, хорошо, мол, братуха! Первый и единственный раз увиделись мы тогда вживую.

ПО УМОЛЧАНИЮ:

«Поэт – кто уставши от сострадания лучшим и не научившись умирать, может меж тем как друг мой Юра Яценко рвануться на круг, раздвигая толпу, и дерзко крикнуть:

Позвольте на луну мне плюнуть,

Ей-богу я достану до луны.

А ведь в жизни монашествует в своей издательской келье этот современный екатеринбургский Сытин, издавший массу книг известных, а также и неизвестных прозаиков и поэтов, давая им путевку в большую литературную жизнь. И родственен Юре Яценко в этом Коля Шипилов, отзывчивый на боль и талант. Он тоже монашествует, только – в Москве.

Поэты – те же монахи, только монахи жаждут общения с Богом, а поэты – общности с людьми, эти слова Николая Шипилова вспоминались мне почему-то, когда я общался с ним на перроне в Тюмени: возвращался он с писательской братией из поездки по Транссибу. О скольких же талантливых поэтах порассказывал Коля с болью и восторгами в «Литературной России», вытаскивая их из безвестья: «монаха» же стая отвергает по закону «белой вороны», и тем жестче, чем он талантливей. И шептали ему в безднах сибирской жизни такие самородки или кричали, как кричит утопающий в туманной реке, или скандалит кто по ничтожному поводу, являя высокое великодушие там, где место злобе, или публично выставляет себя на посмешище, возлюбив то, что отторгнуто или осмеяно обществом, но во все времена и при всех государях – все это заключено в скорбных словах Христа: «Боже мой, Боже мой, для чего ты оставил меня». Так вот, до сердечной боли, пронзительно может слышать людей этот невысокий человечек-живчик, огонь духа Коля Шипилов, синица в нашем литературном мире. Спасибо тебе, брат!»

Может, и не успел уже прочесть эти мои слова Коля. Но более всего отозвались во мне слова о Шипилове, что птица божия он. Так воспринимали его, стало быть, и другие. Легкие, трепетные эти пернатые существа, и более всего, наверное, из всех птиц я люблю их. Заворожили они однажды меня, когда весело цвиркали, перепархивая в кущах кустарника у тоннеля одного на старой Кругобайкальской железной дороге, и долго я наблюдал за их синичным сообществом, уловив в нем что-то людское, теплое.

Синицы – ниспосланные человеку комочки счастья, глядя на них, хочется улыбаться. По живости, любопытству, открытости миру, счастливому щебетанью и одновременно с этим философской какой-то сосредоточенности самих в себе крохотули-синицы истинно божии птицы. И не удивительно, что есть среди них и отшельники, а по-другому монахи, как есть они и среди людей, такие среди нас особи, кто занимается своим отдельно от других. Глядел я на одну одну синицу-отшельницу, и так и подмывало меня спросить ее, какому же богу она молится. Весело даже подумал, что одиночество такое – удел гениев и орлов. В общем, представляю я почему-то синицами тех, кого можно отнести к артистическому человечеству. Крылатыми людьми называю я их. Это будто о них говорил Иисус Христос: «Вы лучше многих птиц».

ЛК:

Крылатые люди – те, кого отношу я к хомо криенсам. Это люди духа, а дух – парение, витание в сферах, он никогда не приземляется, и мир предстает для парящего человека мыслью в живых меняющихся координатах. Истинно, все текуще, как слова в нас, полумысли и получувства. Бездна парения, по мысли Ясперса, есть пространство свободы. И именно в состоянии этой свободы «избранные и отмеченные» Провидением люди улавливают истину, это перо Жар-птицыно. Летающим, как на картине Марка Шагала, доступны и высшие откровения любви Если это не безголовый тип с ведром, что парит над коровой, которому млеко лишь давай. Так коррупционеры живут с одной лишь мыслью о корысти. «Где искать опоры?» – спрашивал Вернадский. И себе отвечал: «Искать в бесконечном, в творческом акте, в бесконечной силе духа». Да-да, в полетной его силе, скажем мы. Философия крыластости мира в человеке, он – исток, корень такой цивилизации… И не мог жить без крыла и Коля Шипилов. В тексте, лежащем передо мной, были уже выделены оранжевым фломастером строки, которые рождали в моей душе свой отзыв. Эти трепетные фрагментики и настраивать стали мою душу на сказку. Вот первый:

«Сколько помню Николая, всегда у него на манер крыла жила за спиной шестиструнная гитара – верная спутница жизни и боевая подруга».

И далее:

«Жили они после приезда из Южно-Сахалинска в Карьере Мочище». Мог я там встретить Колю, когда служил в Южном в зенитном полку.

«Аммоналовые склады с примыкавшими к ним Самыми Сладкими в Мире Зарослями Черемухи» на родине писателя. Я назвал их про себя мысленно садом детства маленького Коли Шипилова, лицеем, взрастившим чувствительную его душу.

«Наша малая родина, наша серебряная глубинка».

«Легкий на подьем, он объездил почти всю страну. Но только нет в ней такого места, которое тянуло б его назад с такой силой, как эта небогатая, суровая и нежная часть земли с запахом подвядшего сена, с тополевыми улочками и палисадниками, где когда-то впервые шевельнулось его сердце от материнских песен и куда он теперь шаг за шагом возвращается». (Рассказ этот напечатан был при жизни писателя).

«С отъездом Николая в Москву… нарушилась стрелка кристаллизации, которая гармонизирует все многофигурные дружеские и творческие отношения».

А это – из повествования о Пришвине и Золотой курочке:

«В Усолье приплываешь, как будто не в село, а в какое-то жительство лесных существ, не нарушающих общий пейзаж: так все вокруг лесисто, болотно, так много природы».

«Настя была как золотая курочка на высоких ногах, – рисует Пришвин портрет своей героини. – Волосы у нее ни темные, ни светлые, отливали золотом, веснушки по всему лицу были крупные, как золотые монетки, и частые, и тесно им было, и лезли они во все стороны. Только носик был чистенький и глядел вверх попугайчиком».

«В своей сказке-были Пришвин отправляет Настю с Митрашей за клюквой».

«И пошли они на Блудово болото, на Высокую гриву, через Звонкую борину искать самое заветное клюквенное место».

«Золотая Курочка пошла по проторенной тропинке, а упрямый Мужичок в мешочке по компасу полез к Слепой Елани – самому топкому месту на Блудовом болоте».

«Красота – это Отечество – с людьми, лесом, с полем, с Богом». Как и день каждый – Отечество Нашей Жизни. Счастье наше. Не без печали, однако. Из кровотока А. П. Чехова передалось такое восприятие мне.Не случайна тоска в этой его фразе: «Замечательный день сегодня. То ли чай пойти выпить, то ли повеситься».

«Поэтесса Валентина Невинная в одном из своих стихотворений написала о нем: «Птица божия – Коля Шипилов». Но еще раньше он ответил в песне:

…Кто меня породил?
Я считаю, что ветер
Самых дальних краев,
Самой милой земли».

«Колины книги и песни, Колины фильмы и записи ищут для себя Родной Дом, а не жилплощадь».

Первый канал телевидения посвятил этот день семидесятилетию Владимира Высоцкого. И щемящие были передачи, такое цепляли они в наших с женой душах, что комок к горлу подступал у меня и слезы наворачивались у жены, которая раньше не все понимала в песнях гениального барда. Тут же они звучали так, что рвали сердце обоим нам. Янтарик тоже смотрел с нами одну из передач и сидел притихший как воробей.

В мозг мой впечатывались слова, фразы, обрывки их, строки песен, молнийные собственные свои заметы, фрагменты видеоряда:

От жизни умер.

Чтоб жизнь улыбалась волкам – не слыхал.

«Такой маленький, а пьет». О хрипатости голоса Высоцкого.

«Шея – орган». О пении Высоцкого.

Пошли мне, господь, в дороге не упасть.

Два разных Гамлета сыграл. Двувратный Гамлет, как могли б трактовать его в Элладе. Двувратный и Высоцкий. Быть или не быть? Быть! Так трактовал он Гамлета. И свое уже: песни или другое все в творчестве? Более 800 песен написал Высоцкий, и его это слова: «Если на чашу весов положить песни, они сразу перетянут».

Одногодок мой Высоцкий.18 июля (в день моего рождения) репетировал он в последний раз Гамлета, и рухнули деревянные конструкции на сцене, а через неделю его не стало. Словно бы висел над ним Дамоклов меч.

Мама его рассказывает: «В день смерти лопнули дома и завернулись струны его гитары».

ПО УМОЛЧАНИЮ:

Судьба как самосжигание – рациональная запрограммированность человека героического ее строя на такое проживание собственной жизни. Эти полыхающие люди – факелы в истории человечества. Одна судьба из череды их – уже вспышка, заря на столетия жара, который потом будет светить звездою тысячи лет. Каждый человек чувствует таких людей индивидуально. Мою кровь зажигают Джордано Бруно, финский лингвист Александр Кастрен, Николай Островский, Василий Шукшин и Владимир Высоцкий. Он из плеяды тех, кто как Николай Рубцов, Сартр, Камю, Унамуно адекватен судьбой своим творческим исканиям. От рождения «мерцал закат как блеск клинка» над ним, бардом, который говорил себе: «Я придти не первым не могу», «Мне наплевать на королевские дела», «Упрямо я стремлюсь ко дну» и «Мне выбора иного не дано». Он был запрограммирован на героическую трагедию. И апофеоз его звенящей, как гитарная стрела, жизни – знаковая эта песня:

Мне судьба – до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней немота).
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что – не то это вовсе, не тот и не то!..
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, —
Повторю даже в образе злого шута.
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу…
Лучше голову песне своей откручу, —