Писатель и деньги

Есть легенда о том, что Фицджеральд однажды хотел начать рассказ словами «Богатые люди отличаются от нас», а Хемингуэй будто бы сказал – «да, у них больше денег». На самом деле этого разговора никогда не было, это выдумка журналиста Эдмунда Уильсона. Но живучесть этой легенды говорит о многом. Например о том, насколько живучи заблуждения насчет богатых людей.

Хочу ли я сказать, что богатые люди отличаются от бедных не количеством денег? Да. Я хочу сказать именно это. Богаты люди отличаются от бедных не количеством денег. Есть статистика, согласно которой среднее время, за которое люди, выигравшие миллионы долларов в лотерее, спускали весь свой выигрыш и снова оказывались на дне жизни, составляет три года. Не известно ни одного случая, когда выигрыш в лотерею привел к созданию финансовой империи.

И наоборот, у каждого богатого человека были в жизни моменты, когда он оказывался без денег. И всегда находил способы эти деньги себе вернуть. Ричард Брэнсон, Дональд Трамп, Стив Джобс, Роберт Киосаки – все они знавали плохие времена.

Помните, есть прекрасный анекдот про миллионера, который сделал свое состояние так: купил килограмм апельсинов за десять рублей, продал за одиннадцать, а потом получил миллион в наследство от дядюшки. На самом деле этот анекдот глуп, как и все анекдоты, придуманные бедными в оправдание своей бедности. Получить миллион в наследство от дядюшки – для этого большого умения не нужно. А вот не спустить этот миллион, превратить его в два, три, сто миллионов… поэтому я своре верю в преуспевание человека, способного купить килограмм апельсинов за десять рублей и продать его за одиннадцать вместо того, чтобы сожрать все апельсины за один присест.

Так что да, богатые люди отличаются от бедных. И вовсе не тем, что у них больше денег. Давайте посмотрим, чем именно.

У богатых есть большая цель и цель эта не разбогатеть. Деньги никогда не являются для богатых самоцелью. Никто из них не ставит целью заработать как можно больше денег. Однако у каждого богатого человека есть большая цель и ее достижение требует большого количества денег. Ротшильд, Карнеги, Форд, Брэнсон, Джобс – все они в первую очередь делали мир лучше, а во вторую – зарабатывали деньги.

Богатые всегда дают больше, чем от них ждут. Считается, что богатые люди каждого встречного рассматривают как потенциальную дойную корову. Это не так. По-настоящему богатые люди всегда готовы оказать каждому встречному услугу. И всегда дают больше, чем у них просят. Но у каждого богатого человека есть опознаватель «свой-чужой». И они сразу чувствуют – готов ли этот первый встречный дать в ответ больше, чем у него просят. И если да – то в итоге получается взаимовыгодное партнерство. Но многие, получив от богатого нежданный бонус, радуются – о, нам удалось его обмануть, он дал нам больше, чем должен был. И в следующий раз пытаются уже вытребовать свой бонус. И очень удивляются, когда с ними прекращают общение.

Богатые пунктуальны. Прийти вовремя – это самая первая проверка любого потенциального партнера. Если человек опаздывает даже на первую встречу – значит, с ним будут проблемы. Поэтому богатые люди никогда не опаздывают.

Мелкие мысли – мелкие заработки. У меня есть знакомая, которая знает, как не платить за квартиру. Как получить скидку на любой товар. Как получить субсидию. И еще множество способов сэкономить 300 или 500 рублей. И есть знакомый, которые не знает, сколько стоит доллар и сколько стоит бензин. Как выдумаете, кто из них миллионер? Если вы тратите свое время и силы на то, чтобы выяснить, в каком магазине дешевле лук, вы никогда не будете богатым.

Время дороже денег. Бедные считают, что главный ресурс – это деньги. Они берегут их, считают, трясутся над ними. Богатые знают, что главный ресурс – это время. Если у них есть выбор – потерять час или потерять тысячу долларов, они скорее согласятся потерять тысячу долларов. Потому что тысячу можно заработать. А потерянный час им никто не вернет.

У богатых есть финансовые рамки. Они знают, что не берутся за дела, которые принесут им меньше определенного количества денег. И не берутся за проекты, которые превышают их возможности. Бедный может взяться и за проект «выкопать грядку соседу за сто рублей» и за проект «закопай на грядке пять монет и вырастет пять миллионов». Ни тот ни другой проект не сделают его богатым.

Богатые контролируют свою финансовую жизнь. Они точно знают, сколько у них денег в настоящий момент, откуда ожидаются ближайшие поступления и какие предстоят расходы.

Богатые не занимают деньги на поддержание лайфстайла. Они не берут кредиты на машины и дома. Заем для них – финансовый инструмент. Он приемлем лишь в том случае, если может принести больше денег.

Богатые применяют финансовые рычаги. Вложить деньги для того, чтобы получить больше денег.

Богатые имеют резервы. У каждого из них зарыта в саду кубышка. И не одна. И не в одном саду. И не только в саду. И не только кубышка.

Богатые действуют. Чем меньше зазор между идеей и ее воплощением – тем богаче человек.

Богатые уважают знания и не уважают дипломы. Они всегда готовы чему-то научиться и готовы за это платить, поскольку понимают, что незнание всегда обходится дороже. И в то же время все они с пренебрежением относятся к дипломам, сертификатам и ученым степеням.

Богатые планируют. Если не знаешь, куда идешь, не удивляйся, если придешь не туда. Богатые всегда точно знают, куда они хотят прийти.

Богатые не трясутся по поводу денег. Деньги не жгут им карманы и не притягивают их. Деньги – это просто инструмент. Вы же не сходите с ума из-за молотка или ножниц.

Богатые никогда не останавливаются. Когда цель достигнута – сразу возникает новая цель – еще более грандиозная.

Богатые не сдаются. Когда Эндрю Карнеги строил первый в мире стальной мост, стройка несколько раз останавливалась из-за недостатка средств. Другой бы на его месте бросил эту затею, но Карнеги довел дело до конца. Что и позволило ему в дальнейшем построить сталелитейную империю.

Богатые не ждут, пока им захочется что-то сделать. Они просто делают то, что нужно сделать. Если им хочется это сделать – отлично. Если не хочется – они делают это нехотя. Бедные находятся в плену своих желаний.

Богатые стараются «быть кем-то», а не «выглядеть кем-то». Дорогие часы и машины – это признак мышления бедного человека.

Богатые заставляют работать на себя чужие деньги.

Богатые тратят на себя меньше, чем могут это позволить.

Богатые регулярно отдают часть доходов на благотворительность. Бедные считают, что деньги нужны им самим, ведь они бедны. Вот они и остаются бедными.

Богатые учат своих детей обращаться с деньгами. Бедные приучают детей к тому, что деньги – это что-то «грязное», неприличное. Есть семьи, в которые детям запрещено прикасаться к деньгам.

Богатые общаются с другими богатыми. А бедные общаются с другими бедными. Поэтому бедные никогда не выберутся из бедности. Им это просто не позволят их друзья.

Богатые постоянно генерят новые источники дохода. Многие из них находят новый источник дохода каждый день.

Богатые постоянно учатся. Бедные и так все знают.

Богатые постоянно ищут «золотую жилу». Они понимают, что одна-единственная правильно использованная возможность может изменить их жизнь. И они в каждую секунду готовы встретиться с этой возможностью.

Богатые никогда не жертвуют собой. Они жертвуют другими.

Богатые не испытывают сильных эмоций по поводу чужого мнения об их действиях. Общественное мнение – это ресурс. Его можно использовать, его можно учитывать и его можно игнорировать.

Богатые всегда оптимистично настроены. Но оптимистические ожидания всегда подкреплены действиями по предотвращению возможных негативных последствий их действий.

Богатые любопытны.

Богатые неохотно расстаются с деньгами.

Богатые уважают деньги. Даже в шутку они не отзываются о них пренебрежительно. Для бедняка 10 копеек – это не деньги. Для богатого – это деньги. Просто маленькие.

Нашли в себе все эти привычки? Отлично, можете не читать книгу дальше. Не тратьте ваше время, лучше идите и заработайте очередные пару миллионов.

Все это не для вас? Отлично, можете не читать книгу дальше. Она вам не поможет. Не тратьте ваше время, идите, пейте свое пиво и обсуждайте футбол, или чем вы там обычно занимаетесь.

Вы готовы изменить свою жизнь к лучшему? Тогда за мной.

Глава 4: Деньги должны защищать вашу свободу творчества, а не ограничивать ее

Любой, кто говорит об отношении творческого человека к деньгам, обязательно вспоминает пушкинское «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Обычно это трактуется так: нужно отделять творчество от заработка денег. Котлеты отдельно, мухи отдельно. Это довольно распространенный среди творческих людей подход. Например: для себя я пишу пьесы, а для заработка – телесериалы. И все лучшие замыслы я буду отдавать театру, а телевидению – уж что останется. Звучит вроде бы разумно, однако от такого подхода один шаг до «когда пишу для театра, я стараюсь изо всех сил, а когда пишу для ТВ, позволяю себе схалтурить». Однако навык халтуры имеет свойство закрепляться. Сегодня схалтурил для телевидения, завтра халтуришь для театра – пишешь какие-нибудь юбилеи и инсценировки.

Второй подход – пишем только то, что хочется так, как хочется. Никаких заказов, никаких поправок, никаких компромиссов. Общество одобряет такое поведение, по мнению общества, именно так и должен вести себя художник. Правда, обычно это верный путь к нищете и неудовлетворенности собственной жизнью, депрессии, алкоголизму и суициду. И те же люди, которые аплодировали стоя вашей стойкости, будут восхищаться вашей стойкости, стоя у вашего гроба.

Третий подход – готовность к любому компромиссу. «Чего изволите»? Если же не умеешь торговать рукописями, значит – будешь торговать вдохновением. Творец подстраивается под заказчика. Здесь я позволю себе процитировать еще один большой кусок из повести Гоголя «Портрет»:

«И художник вдруг был осажден работами. Казалось, весь город хотел у него писаться. У дверей поминутно раздавался звонок. С одной стороны это могло быть хорошо, представляя ему бесконечную практику разнообразием, множеством лиц. Но на беду, это всё был народ, с которым было трудно ладить, народ торопливый, занятой, или же принадлежащий свету, стало быть, еще более занятой, нежели всякой другой, и потому нетерпеливый до крайности. Со всех сторон только требовали, чтоб было хорошо и скоро. Художник увидел, что оканчивать решительно было невозможно, что всё нужно было заменить ловкостью и быстрой бойкостью кисти. Схватывать одно только целое, одно общее выраженье и не углубляться кистью в утонченные подробности; одним словом, следить природу в ее окончательности было решительно невозможно. Притом нужно прибавить, что у всех почти писавшихся много было других притязаний на разное. Дамы требовали, чтобы преимущественно только душа и характер изображались в портретах, чтобы остального иногда вовсе не придерживаться, округлить все углы, облегчить все изъянцы и даже, если можно, избежать их вовсе. Словом, чтобы на лицо можно было засмотреться, если даже не совершенно влюбиться. И вследствие этого, садясь писаться, они принимали иногда такие выражения, которые приводили в изумленье художника: та старалась изобразить в лице своем меланхолию, другая мечтательность, третья во что бы ни стало хотела уменьшить рот и сжимала его до такой степени, что он обращался наконец в одну точку, не больше булавочной головки. И, несмотря на всё это, требовали от него сходства и непринужденной естественности. Мужчины тоже были ничем не лучше дам. Один требовал себя изобразить в сильном, энергическом повороте головы; другой с поднятыми к верху вдохновенными глазами; гвардейский поручик требовал непременно, чтобы в глазах виден был Марс; гражданский сановник норовил так, чтобы побольше было прямоты, благородства в лице и чтобы рука оперлась на книгу, на которой бы четкими словами было написано: «всегда стоял за правду». Сначала художника бросали в пот такие требованья: всё это нужно было сообразить, обдумать, а между тем сроку давалось очень немного. Наконец он добрался, в чем было дело, и уж не затруднялся нисколько. Даже из двух, трех слов смекал вперед, кто чем хотел изобразить себя. Кто хотел Марса, он в лицо совал Марса; кто метил в Байрона, он давал ему Байроновское положенье и поворот. Кориной ли, Ундиной, Аспазией ли желали быть дамы, он с большой охотой соглашался на всё и прибавлял от себя уже всякому вдоволь благообразия, которое, как известно, нигде не подгадит и за что простят иногда художнику и самое несходство. Скоро он уже сам начал дивиться чудной быстроте и бойкости своей кисти. А писавшиеся, само собою разумеется, были в восторге и провозглашали его гением.

Чартков сделался модным живописцем во всех отношениях. Стал ездить на обеды, сопровождать дам в галлереи и даже на гулянья, щегольски одеваться и утверждать гласно, что художник должен принадлежать к обществу, что нужно поддержать его званье, что художники одеваются как сапожники, не умеют прилично вести себя, не соблюдают высшего тона и лишены всякой образованности. Дома у себя, в мастерской он завел опрятность и чистоту в высшей степени, определил двух великолепных лакеев, завел щегольских учеников, переодевался несколько раз в день в разные утренние костюмы, завивался, занялся улучшением разных манер, с которыми принимать посетителей, занялся украшением всеми возможными средствами своей наружности, чтобы произвести ею приятное впечатление на дам; одним словом, скоро нельзя было в нем вовсе узнать того скромного художника, который работал когда-то незаметно в своей лачужке на Васильевском Острове. О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: утверждал, что прежним художникам уже чересчур много приписано достоинства, что все они до Рафаэля писали не фигуры, а селедки; что существует только в воображении рассматривателей мысль, будто бы видно в них присутствие какой-то святости; что сам Рафаэль даже писал не всё хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой, и что настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке. Тут натурально невольным образом доходило дело и до себя. «Нет, я не понимаю», говорил он, «напряженья других сидеть и корпеть за трудом. Этот человек, который копается по нескольку месяцев над картиною, по мне труженик, а не художник. Я не поверю, чтобы в нем был талант. Гений творит смело, быстро. «Вот у меня», говорил он, обращаясь обыкновенно к посетителям: «этот портрет я написал в два дня, эту головку в один день, это в несколько часов, это в час с небольшим. Нет, я… я, признаюсь, не признаю художеством того, что лепится строчка за строчкой; это уж ремесло, а не художество.» Так рассказывал он своим посетителям, и посетители дивились силе и бойкости его кисти, издавали даже восклицания, услышав, как быстро они производились, и потом пересказывали друг другу: «Это талант, истинный талант! Посмотрите, как он говорит, как блестят его глаза! Il y a quelque chose d’extraordinaire dans toute sa figure!»[5] (http://goo.gl/cb1Xi5)

Художнику было лестно слышать о себе такие слухи. Когда в журналах появлялась печатная хвала ему, он радовался как ребенок, хотя эта хвала была куплена им за свои же деньги. Он разносил такой печатный лист везде и будто бы ненарочно показывал его знакомым и приятелям, и это его тешило до самой простодушной наивности. Слава его росла, работы и заказы увеличивались. Уже стали ему надоедать одни и те же портреты и лица, которых положенье и обороты сделались ему заученными. Уже без большой охоты он писал их, стараясь набросать только кое-как одну голову, а остальное давал доканчивать ученикам. Прежде он всё-таки искал дать какое-нибудь новое положение, поразить силою, эффектом. Теперь и это становилось ему скучно. Ум уставал придумывать и обдумывать. Это было ему не в мочь, да и некогда: рассеянная жизнь и общество, где он старался сыграть роль светского человека, – всё это уносило его далеко от труда и мыслей. Кисть его хладела и тупела, и он нечувствительно заключился в однообразные, определенные, давно изношенные формы. Однообразные, холодные, вечно прибранные и, так сказать, застегнутые лица чиновников военных и штатских не много представляли поля для кисти: она позабывала и великолепные драпировки, и сильные движения и страсти. О группах, о художественной драме, о высокой ее завязке нечего было и говорить. Пред ним были только мундир да корсет, да фрак, пред которыми чувствует холод художник и падает всякое воображение. Даже достоинств самых обыкновенных уже не было видно в его произведениях, а между тем они всё еще пользовались славою, хотя истинные знатоки и художники только пожимали плечами, глядя на последние его работы. А некоторые, знавшие Чарткова прежде, не могли понять, как мог исчезнуть в нем талант, которого признаки оказались уже ярко в нем при самом начале, и напрасно старались разгадать, каким образом может угаснуть дарованье в человеке, тогда как он только что достигнул еще полного развития всех сил своих.

Но этих толков не слышал упоенный художник. Уже он начинал достигать поры степенности ума и лет: стал толстеть и видимо раздаваться в ширину. Уже в газетах и журналах читал он прилагательные: почтенный наш Андрей Петрович, заслуженный наш Андрей Петрович. Уже стали ему предлагать по службе почетные места, приглашать на экзамены, в комитеты. Уже он начинал, как всегда случается в почетные лета, брать сильно сторону Рафаэля и старинных художников, не потому, что убедился вполне в их высоком достоинстве, но потому, чтобы колоть ими в глаза молодых художников. Уже он начинал по обычаю всех, вступающих в такие лета, укорять без изъятья молодежь в безнравственности и дурном направлении духа.

Уже начинал он верить, что всё на свете делается просто, вдохновенья свыше нет и всё необходимо должно быть подвергнуто под один строгий порядок аккуратности и однообразья. Одним словом, жизнь его уже коснулась тех лет, когда всё, дышащее порывом, сжимается в человеке, когда могущественный смычок слабее доходит до души и не обвивается пронзительными звуками около сердца, когда прикосновенье красоты уже не превращает девственных сил в огонь и пламя, но все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку золота, вслушиваются внимательней в его заманчивую музыку и мало-по-малу нечувствительно позволяют ей совершенно усыпить себя. Слава не может дать наслажденья тому, кто украл ее, а не заслужил; она производит постоянный трепет только в достойном ее. И потому все чувства и порывы его обратились к золоту. Золото сделалось его страстью, идеалом, страхом, наслажденьем, целью. Пуки ассигнаций росли в сундуках, и как всякой, кому достается в удел этот страшный дар, он начал становиться скучным, недоступным ко всему, кроме золота, беспричинным скрягой, беспутным собирателем, и уже готов был обратиться в одно из тех странных существ, которых много попадается в нашем бесчувственном свете, на которых с ужасом глядит исполненный жизни и сердца человек, которому кажутся они движущимися каменными гробами с мертвецом внутри на место сердца».

Знакомая картина, не правда ли? В портрете, нарисованном Гоголем, можно без труда узнать певцов, писателей, телеведущих, кинорежиссеров – творческих людей, сделавших своим творческим кредо компромисс.