Церковная старина в современной России

Для графа Алексея Бобринского охрана памятников церковной старины и взаимоотношения с «ведомством православного исповедания» с самого начала стали приоритетом в его деятельности по спасению российской культуры. Впоследствии один из его сыновей вспоминал: «Часто отец ездил в другие места России, где были старинные храмы и монастыри. Приходилось иметь дело с духовенством, разные епископы и архиереи иногда не допускали археологов в ризницы своих церквей и противились реставрации икон и самих зданий, в каком бы плохом виде ни находились эти здания. Мой отец нашел выход из затруднений этого порядка, испрашивая благословения епископа на создание при его епархии „Архивных комиссий“ причем сам епископ становился покровителем и почетным председателем. Таких „ученых архивных комиссий“ мой отец создавал много в разных городах. Ученой архивной комиссии было трудно отказать в просмотре старинных Евангелий и других древностей, находившихся в ведении данного епископа…»[71 - Бобринский А. А. Граф Алексей Александрович Бобринский. 1852—927. Сын об отце / Подгот. к публикации, предисл. и примеч. И. Л. Тихонова // Культурное наследие Российского государства. Вып. IV. СПб., 2003. С. 491.] Воспоминания, написанные не ранее конца 1950-х гг., явно смешивают архивные комиссии и церковно-археологические общества. Однако строки воспоминаний хорошо описывают непростую ситуацию взаимоотношений Церкви и культуры в конце XIX в., которая мало чем отличается от ситуации начала XXI в.

31 октября 1890 г. Министерством Двора были учреждены особые правила рассмотрения Археологической комиссией и Академией художеств поступающих от различных ведомств ходатайств о восстановлении или ремонте монументальных памятников. Ходатайства должны были сопровождаться тщательным проектом реставрации с чертежами и обоснованием, которые впоследствии оставались в архиве комиссии. Реставрационные заседания ИАК должны были проходить в присутствии представителей Академии, заинтересованного ведомства и других компетентных лиц. Так, в начале XX в. постоянными представителями от Синода в ИАК были А. Померанцев, Г. Котов и М. Преображенский. Явным недостатком правил было то, что надзор за работами осуществляло само ведомство, а не Археологическая комиссия, которая лишь «принимала» выполненные работы, хотя и могла отправлять своих представителей для проведения инспекций.

Отношения Археологической комиссии, епархиальных архиереев и Святейшего Синода складывались непросто. Существует два подхода к описанию истории охраны памятников культуры. Можно многозначительно перечислять принятые меры и сделанные распоряжения, подчеркивая этим заботу ведомства о сбережении культурного наследия. Можно посмотреть, как эти меры и распоряжения выполнялись на местах. Историческая правда находит свое выражение не только в реальном состоянии охраняемых предметов, но и в регулярности принимаемых мер и в периодичности настойчивых требований исполнить изданные ранее распоряжения. Регулярность, с которой Святейший Синод издавал распоряжения о необходимости сотрудничества епархий с Археологической комиссией и охраны церковной старины, свидетельствует не об их эффективности, а о печальном положении дел в этой области.

Определение Синода 10 октября—16 ноября 1890 г. подтверждало Указ 1879 г. о необходимости санкции Синода и согласия одного из археологических обществ на реставрацию памятников старины. Этим же Определением от духовенства требовалось ведение описей богослужебного имущества и стимулировалось развитие епархиальных древлехранилищ, куда не используемые за богослужением вещи могли передаваться с согласия духовенства, братии и прихожан. Интересно, что прошло более года со времени Указа 11 марта 1889 г., но он ни словом не упоминается в настоящем Определении. 4 ноября 1893 г. граф А. Бобринской был вынужден писать в Синод, дабы тот издал распоряжение по духовному ведомству об исполнении этого Указа и об обязательном обращении в ИАК. Синод оправдывал свою медлительность тем, что ему, в отличие от Сената, это повеление так и не было доложено. Начиная с 1894 г. в Археологической комиссии на специальных заседаниях все же началось «рассмотрение ходатайств о восстановлении, ремонте, сохранении и упразднении древних церквей». В этом году сюда поступило 12 проектов [72 - Отчет Императорской Археологической комиссии (далее: Отчет ИАК) за 1894 г. СПб., 1896. С. 51–76.]. Первым, кто в 1889 г. обратился в ИАК с просьбой согласовать реставрацию храма, был причт Преображенского собора в Переславле, а также епископ Черниговский Вениамин (Быковский), задумавший ремонт своей домовой церкви [73 - РО НА ИИМК РАН, ф. 1, оп. 1, 1889, д. 68.].

В 1895 г. таких проектов было подано в ИАК уже 15, в 1896 г. – 17 [74 - Отчет ИАК за 1896 г. СПб., 1898. С. 144–145.], в 1897 г. было 24 ходатайства [75 - Отчет ИАК за 1897 г. СПб., 1900. С. 85–86.]. С этого времени их число стабилизировалось, но в 1903 г. резко подскочило до 39 [76 - Отчет ИАК за 1903 г. СПб., 1906. С. 181–183.]. В 1905 г. ИАК рассматривала уже 48 проектов [77 - Отчет ИАК за 1905 г. СПб., 1908.]. В 1914 г. к рассмотрению в ИАК было принято 217 дел, связанных с ремонтом и реставрацией древних зданий. В 1915 г. в Комиссию поступило 122 дела, в 1916 г. – 81, в 1917 г. – 25; всего за 1907–1917 гг. – 1498 дел (причем больше всего их пришлось на период 1912–1914 гг. – каждый год в Комиссию поступало более двухсот дел). Если в 1898 г. дела ИАК, связанные с вопросами церковной старины, занимали чуть более 4 %, то в 1916 г. это количество поднялось до 30 %. Основные категории дел, приходящих в ИАК, касались создания нового иконостаса, разборки ветхого храма, присылки архитекторов для составления сметы и проекта на ремонт церкви. Корреспонденция приходила в основном на бланках духовных консисторий, в редких случаях в Комиссию обращался церковный причт, еще реже – при необходимости ускорить дело – сам епархиальный архиерей. Кроме проблем церковной реставрации, Комиссия давала оценку уставам церковно-археологических учреждений, которые окончательно утверждались Синодом. В 1900 г. в ИАК были присланы уставы Воронежского церковного историко-археологического комитета и Калужского общества, в 1902 г. – Бессарабского общества и т. д.

В 1897 г. Синод должен был вновь напомнить духовному ведомству распоряжение обер-прокурора о представлении в ИАК проектов реставрации храмов, что надлежало делать до конца января наступавшего года. Но уже 20 января 1898 г. А. Бобринской пишет в Министерство двора рапорт о постоянном нарушении императорского указа от 11 марта 1889 г. духовным ведомством, особенно в Москве. При этом граф упоминает имевшее место изъятие из ведения Императорской комиссии проектов по реставрации Мирожского монастыря во Пскове и Софийского собора в Новгороде самим обер-прокурором К. Победоносцевым в 1895 г. [78 - РО НА ИИМК РАН, ф. 1, оп. 1, 1882 г., д. 31, л. 233.]

Начинается бюрократическая чехарда и юридическая неразбериха. Принятый в 1900 г. Строительный устав оказывается исполненным внутренних противоречий. Если статья 78 предписывала проводить реставрацию «монументальных памятников древности» по предварительному соглашению с ИАК и Академией художеств в полном соответствии с указом 11 марта 1889 г., то статья 95, касающаяся подавления древних памятников, основывалась на синодальном распоряжении 1879 г. и предполагала участие археологических обществ. 2 декабря 1901 г. издается новое распоряжение обер-прокурора о точном исполнении повеления 11 марта 1889 г. и Определения Синода 21 сентября—16 ноября 1894 г. При этом отмечается, что некоторые консистории, вопреки распоряжению, продолжают согласовывать свои действия с археологическими обществами, что, как это ни парадоксально, соответствовало новому строительному уставу.

Дополнительная сложность в построении внятных правовых норм церковной реставрации была связана с деятельностью Московского археологического общества. На основании статьи 4 своего Высочайше утвержденного Устава 1864 г. общество имело право профессионального осмотра церквей, что дополнительно подтверждалось синодальным указом 1879 г. [79 - РО НА ИИМК РАН, ф. 4, д. 110, л. 182 об.] Оспаривая полномочия ИАК, МАО 3 мая 1894 г. ходатайствовало перед Синодом о подтверждении прежнего порядка ремонта древних храмов. Еще в 1879 г. в рамках общества была создана «Комиссия для осмотра древних церквей». В 1882–1883 гг. она стала именоваться «Комиссией по сохранению древних памятников», в нее входили К. Быковский, И. Забелин, А. Мартынов, Н. Никитин, А. Попов, В. Румянцев и др. 23 апреля 1890 г. для этой Комиссии были утверждены специальные правила. Уже их первый пункт грубо вторгался в полномочия ИАК, нарушая императорский указ и присваивая МАО право рассматривать проекты о пристройках, перестройках, возобновлении и разборке памятников архитектуры на предмет предупреждения возможного ущерба произведениям, имеющим археологическое значение.

С 1891 г. протоколы Комиссии стали публиковаться в виде отдельного тома «Древностей» – официального издания МАО. Комиссия действительно вела работу огромного масштаба, о которой ИАК со своим ограниченным штатом и финансовыми возможностями не приходилось и мечтать. В 1909 г. на Комиссии рассматривалось 323 дела, посвященных вопросам архитектурных работ, в 1911 г. – 331, в 1912 г. – 477, в 1913 г. – 325, в 1914 г. – 360 г. Впрочем, отношения МАО и графини Уваровой складывались сложно не только с ИАК. Московский митрополит свщмч. Владимир (Богоявленский) в 1912 г. отказал членам общества в праве войти в комиссию по реставрации Успенского собора Троицкой Лавры, а еще ранее, 12 сентября 1902 г., была создана Комиссия по осмотру и изучению памятников церковной старины Москвы и Московской епархии при Обществе любителей духовного просвещения под председательством А. Успенского, очевидно, как некая альтернатива Комиссии МАО.

На укрепление позиций ИАК графиня Уварова вновь отреагировала письмом к императору (14 декабря 1901 г.), содержащим просьбу даровать МАО особые полномочия по реставрации памятников церковной старины, «по крайней мере», в районе Московского учебного округа, поскольку эти вопросы требуют «ближайшего надзора и быстрого рассмотрения дел». 4 января 1902 г. Государь ответил обществу через Синод. Суть ответа сводилась к тому, что повеление 11 марта остается в силе, но не служит к ограничению деятельности Общества, так как на местах консистории могут запрашивать мнение и отзывы МАО, а в исключительных случаях на заседания ИАК приглашаются и члены Общества. Графиня Уварова поняла ответ Государя по-своему и вновь написала в Синод письмо с просьбой разослать циркуляр о том, что синодальное распоряжение от 2 декабря 1901 г. о правах ИАК не служит к уничтожению силы Указа 1879 г. о правах МАО [80 - Древности. Труды ИМАО. 1904. Т. 2, вып. 1. С. 174.]. Вообще же царь-мученик обладал удивительно трепетным отношением к древности и постоянно подчеркивал, что Церковь обязана в своей реставрационной деятельности следовать указаниям Императорской археологической комиссии.

В феврале 1905 г. последовало очередное распоряжение обер-прокурора о соблюдении Указа 11 марта, причиной чему стали безграмотные ремонты в Кирилло-Белозерском монастыре и в церкви свв. Козмы и Дамиана во Пскове. Однако 30 октября 1908 г. Московская консистория вновь предписала благочинным производить ремонт древних храмов только с согласия МАО. Борьба московской общественности с петербургской государственностью была неравной.

24 июня 1908 г. МАО обратилось в ИАК с предложением содействия в решении вопросов о ремонте и реставрации. Граф А. Бобринской ответил 2 декабря в достаточно уклончивой манере. Комиссия «не преминет просить предварительного заключения» МАО в тех случаях, когда сочтет специалистов Общества более компетентными.

24 января 1908 г. ИАК разослала в епархии новый циркуляр по вопросам реставрации памятников старины. Новый циркуляр был связан, как следует полагать, с инициированным Синодом обсуждением проекта преобразования Комиссии по разбору и описанию синодального архива в Архивно-археологическую комиссию, состоявшимся 6 марта 1908 г. Проект предполагал, что сама Комиссия и церковно-археологические общества на местах, подконтрольные епископату, будут самоуправно решать вопросы «охранения, описания и реставрирования памятников старины, находящихся в ведении св. Синода, в чем бы эти памятники ни заключались» (пункт 2.1), вне контроля со стороны ИАК и археологических обществ. Это обеспокоило МАО, и Прасковья Уварова в апреле 1908 г. написала озабоченное письмо в ИАК. В ответном письме 13 апреля А. Бобринской успокоил графиню тем, что право ведомственного надзора за реставрацией из проекта Устава уже изъято. Действительно, в правилах Комиссии, утвержденных Синодом в мае 1909 г., ее археологический отдел (пункты 9 и 12) решал частные вопросы, связанные с «охранением, описанием и поддержанием» предметов старины, находящихся в духовном ведомстве, а также должен был способствовать изысканию мер и средств к распространению интереса к старине.

На этом документе следует остановиться более подробно. Правила Архивно-археологической комиссии при Святейшем Синоде и Положение о Церковно-археологических комитетах на местах, утвержденные 25 апреля—5 мая 1909 г., предполагали, что почетным председателем комитета должен быть епархиальный преосвященный, хотя музеи, древлехранилища и архивы из непосредственного ведения владыки переходили в подчинение комитетам. Постановления синодальной комиссии становились обязательными для комитетов, а уже учрежденные церковно-археологические общества были поставлены перед выбором: становиться комитетами или оставаться обществами. При этом архиерей был обязан финансировать деятельность комитетов. В результате правила так и не были посланы на утверждение в Совет министров, и в период 1911–1916 гг. Синод занимал выжидательную позицию и более к этому проекту не возвращался, предпочитая обходить закон иными средствами[81 - Российский государственный исторический архив, ф. 796, оп. 190, отд. 2, стол 2, д. 87, л. 167.].

Попытка создания ведомственной комиссии была связана с инцидентом 1907–1908 гг., в результате которого был издан синодальный Указ 30 ноября 1909 г. по Определению Синода от 28 сентября—2 ноября 1909 г. за № 7788, вновь запрещающий перестраивать и реставрировать древние церкви без согласования с Археологической комиссией[82 - РО НА ИИМК РАН, ф. 1, 1903 г., д. 50, л. 347–347 об.]. Поводом для него послужил запрос «одного из епархиальных архиереев» о предоставлении ему права самостоятельно решать вопросы перестройки и ремонта без сношений с Синодом. Речь шла о конфликте вокруг некоего храма 1670 г., когда ИАК обвинила архиерея в его самовольном переустройстве и разрушении. Синод постановил, что вопрос о перестройке древних храмов не может входить в компетенцию местных консисторий, и вновь подтвердил Указ 11 марта.

Нам удалось установить, что указанный конфликт связан с свщмч. митрополитом Московским Владимиром и Богоявленским монастырем в Москве. В свое время монастырская братия во главе с епископом Дмитровским Трифоном (Туркестановым) начала сносить древний надвратный храм в честь свт. Николая ради постройки четырехэтажного доходного дома. Работы были остановлены МАО, и 17 августа 1907 г. монастырское руководство сняло с себя всякую ответственность за сохранность полуразобранной церкви на Никольской улице. В то же время свщмч. Владимир 15 августа пишет, что ворота не были разобраны, а была сломана лишь их западная стена. Однако еще 3 августа осмотр установил, что митрополит был кем-то введен в заблуждение: к этому дню были снесены уже три стены и крыша храма. История 1907 г. закончилась тем, что МАО обратилось к митрополиту с запросом, не сочтет ли тот возможным предотвратить повторение подобного[83 - Древности. Труды комиссии по сохранению древних памятников Императорского Московского археологического общества. Т. 1. М., 1907. С. 40.]. Однако уже на будущий год преосвященный Трифон задумал устроить Никольский придел в галерее Богоявленского собора, используя для этого престол только что разрушенного храма. Поскольку это предусматривало серьезное переустройство галереи, МАО, а затем и ИАК ответили отказом. Св. митрополит Владимир обратился в Синод, что и вызвало постановление 12 января 1909 г. об обязательности согласования вопросов ремонта и реставрации в ИАК.

Это постановление было тут же опротестовано МАО как якобы не соответствующее закону. Графиня Уварова, используя расплывчатость юридических формулировок, выдвинула свое толкование статьи 78 Строительного устава, которая предписывала согласовывать с ИАК лишь реставрацию монументальных памятников, тогда как статьи 91 и 95, охватывающие, по ее мнению, все остальные случаи реставрационных работ, предписывают духовному ведомству контакты с МАО[84 - Древности. Труды комиссии по сохранению древних памятников Императорского Московского археологического общества. Т. 4. М., 1912. С. 154–160.]. Она и не подозревала, что через 5 лет именно это толкование позволит Синоду фактически избавиться от контроля государства над реставрацией памятников церковной культуры.

Отношения ведомства православного исповедания и ИАК продолжали поступательно развиваться. До начала 1915 г. ничто внешне не предвещало нового кризиса. 23 декабря 1914 г. Московская Духовная консистория сообщала в Комиссию, что ею вновь разосланы особые циркуляры об обязательности разрешения епархиального начальства на любые работы на памятниках после необходимого сношения с ИАК. 1 декабря 1915 г. Комиссия разослала консисториям статью архитектора Петра Покрышкина «Краткие сведения по вопросам ремонта памятников старины и искусства», которые епархиальные издания с удовольствием напечатали. Впрочем, случались и проблемные ситуации. 5 августа 1914 г. А. Бобринской с сожалением писал в Тульскую Духовную консисторию о ее нежелании представлять в ИАК нужные сведения, что делает ее «печальным исключением из других епархий»[85 - РО НА ИИМК РАН, ф. 1, 1903 г., д. 50. л. 298–299.]. Главой епархии в это время был архиепископ Парфений (Левицкий).

Однако 20 июля 1915 г. был издан новый синодальный Указ о порядке разрешения споров между консисториями и Археологической комиссией[86 - РГИА, ф. 797, оп. 86, д. 98, л. 7.]. В основу Указа лег доклад Комиссии по вопросу «об устранении затруднений при перестройках и ремонтах церквей, имеющих археологическое значение», созданной Определением Синода от 28–29 января 1915 г. за № 702 и возглавляемой архиепископом Новгородским Арсением (Стадницким). Доклад был датирован 6 марта 1915 г. В нем отмечалось, что ИАК вступает в пререкания с духовным ведомством при разрешении вопросов «удовлетворения духовных потребностей православных прихожан», под которыми имелись в виду подавления и перестройки древних храмов. Археология настаивала на сохранении памятника в неприкосновенном виде, тогда как «духовные потребности» – на приспособлении храма для удобств паствы. Таким образом, ИАК лишала архипастырей возможности исполнять свой пастырский долг. В тексте доклада содержался прямой шантаж и передергивание фактов: церкви остаются без ремонта из-за запретов ИАК. Определение предполагало, что Синод должен иметь большее значение в подобных вопросах, чем ИАК, а «археологические потребности», в отличие от духовных, могут быть удовлетворены через фотографирование останков старины. В результате было определено, что епархиальные преосвященные в спорных случаях должны представлять дело в Синод, где председатель Строительного комитета сам решает этот вопрос со своим археологом, назначенным обер-прокурором.

Такая практика, по мнению Синода, соответствовала статье 91 Строительного устава 1900 г. и статье 47 Устава Духовных консисторий 1883 г. Эта была явная натяжка, поскольку в случае с древними памятниками, имеющими археологическое значение, должна была действовать статья 50 Консисторского устава, упоминающая археологические общества и статья 95 Устава строительного.

Синод пытался использовать лазейки в законодательстве, его несовершенство и несогласованность.

Граф А. Бобринской узнал о новом указе даже не из столичных, а из волынских газет. Председатель ИАК дважды, 30 сентября 1915 г. и 28 января 1916 г., писал в канцелярию Синода, прося подтвердить факт такого указа и прислать его полный текст. Очевидно, чувствуя юридические проблемы своего решения, Синод всячески затягивал с ответом. Лишь 12 февраля 1916 г. циркулярный указ № 20, разосланный во исполнение Определения Синода 24 апреля—19 июня 1915 г., был препровожден в ИАК [87 - РО НА ИИМК РАН, ф. 1, 1903 г., д. 50. л. 346–346 об., 351, 352, 353.]. В ответ на это председатель Комиссии написал в Синод в марте 1916 г., возражая против принятого решения и ссылаясь на Закон 11 марта 1889 г. Ответом на это явилось письмо из синодальной канцелярии от 16 августа 1916 г. [88 - РО НА ИИМК РАН, ф. 1, 1903 г., д. 50. л. 354–356 об.; РГИА, ф. 797, оп. 86, отд. 1. д. 98, л. 14–18.]

Письмо отличается запутанным стилем и логикой бюрократической отписки. Оно начинается с упоминания о том, что уже в 1909 г. в Синоде рассматривался вопрос об отмене статей 78 и 95 Строительного устава и статьи 50 Устава консисторий. Напомним, что статья 78 предписывала производить реставрацию монументальных памятников древности по предварительному соглашению с ИАК и Академией художеств, статья 91, дублирующая статью 47 Устава Духовных консисторий, определяла, что постройка, перестройка и распространение храмов могут производиться с разрешения епархиального начальства, тогда как для столичных и древних церквей требуется разрешение Синода или Высочайшее соизволение, а статья 95 Строительного устава, аналогичная статье 50 Устава консисторий, напоминала, что обновления в древних церквах без Высочайшего соизволения запрещены. Согласно двум последним статьям, на исправление, возобновление и изменение живописи и других предметов древнего времени требовалось разрешение Синода после предварительного сношения с археологическими обществами.

Далее перечислялся целый ряд синодальных указов и определений (1894; 1908; 1909), где духовному ведомству предписывалось обязательное сношение с ИАК при осуществлении ремонта и реставрации. Рассказывалось о деятельности Комиссии 1915 г., передавалось содержание Указа от 20 июля 1915 г., и вновь подтверждалось, что все спорные дела должны поступать в Синод для решения их в последней инстанции, что якобы как раз и соответствует статьям 91 и 47. Однако, по сравнению с текстом Указа 1915 г., письмо содержит дополнительную информацию о работе Комиссии. К числу ее рекомендаций относилось пожелание, чтобы в состав ИАК входил один из епископов по назначению Синода. Однако, поскольку вхождение архиерея в Комиссию затруднено из-за штатного расписания, это было признано невозможным.

Существующее противоречие Синод полагал разрешить на более высоком уровне. Министр Двора должен был дать ИАК особое разрешение на непосредственный контакт с обер-прокурором с целью окончательного решения спорных дел. Одновременно Синод подтверждал, что Указ 1909 г., предписывающий духовному ведомству входить в сношение с ИАК, остается в силе и что новый циркуляр не предполагает ослабить закон, но лишь устанавливает контроль за деятельностью епархиального начальства со стороны Синода в случае споров между консисторией и Комиссией. Поскольку в этом случае соглашение достигается между центральными учреждениями – Синодом и ИАК, нет никакой нужды в особом циркуляре с соответствующими разъяснениями. В письме дело подается так, будто бы Синод берет на себя роль посредника в спорных делах и будет сам улаживать вопрос с археологами, тогда как по смыслу Определения 1915 г. ясно, что вопрос будет решаться без участия ИАК в Техническо-строительном комитете. Нельзя сказать, что в 1915–1916 гг. Русская Церковь вышла из общей системы государственного надзора за охраной памятников. Однако синодальная бюрократия воспользовалась тяготами страны и ослаблением государственной власти в условиях военного времени для создания себе привилегированного положения.

Подводя итого взаимоотношениям ИАК с духовным ведомством, необходимо отметить, что высокий авторитет Комиссии был обеспечен не только ее формальным статусом как «Императорской», но и возможностью непосредственно доклада министру Императорского Двора и через это – самому Императору. В целом необходимо признать, что, несмотря на традиционное равнодушие российского общества к памятникам своей истории и культуры, имперское чиновничество обладало более высокой исполнительной дисциплиной, чем современная бюрократия, что в конечном итоге и обеспечивало сохранность многих памятников культуры в Российской Империи.

Отчасти именно этим и стоит объяснить относительный успех в отношениях Комиссии с Синодом, епархиальными архиереями и духовными консисториями. Дилемма «сохранения старины» и «удовлетворения духовных нужд» прихожан, «археологической реставрации» и «сохранения памятника» зачастую решалась не столько за счет налаживания контактов с местным церковным начальством и воспитанием ответственной церковной интеллигенции из числа духовенства и членов церковно-археологических обществ, сколько за счет непосредственного обращения председателя ИАК к Обер-прокурору Синода. Распоряжения последнего становились обязательными для епархиального начальства и приходского духовенства. Парадоксально, но именно существование синодально-консисторской бюрократии оказалось в дореволюционной России фактором, обеспечивающим сохранение памятников церковной старины. К тому же стоит отметить и достаточно высокий культурный уровень дореволюционного клира, который позволял ИАК надеяться на сотрудничество и взаимопонимание в деле сохранения христианской древности. Десятилетия подобной практики создали более менее надежный механизм взаимодействия между ИАК и провинциальным духовенством и епископатом. Этот механизм оказался разрушен в 1915–1918 гг. даже не столько изменением общественной ситуации в стране, сколько амбициями высшей церковной иерархии, тяготившейся своей зависимостью от канцелярии Обер-прокурора и необходимостью согласовывать свои действия со специалистами-архитекторами из числа мирян.

Следующий этап развития церковно-археологического движения был связан с Поместным собором 1917–1918 гг. В условиях всероссийского общественно-политического кризиса Собор должен был высказаться по проблеме культурного наследия и церковного искусства, так же как он сделал это по вопросам собственности. Соборные деяния закрепили ту практику церковной археологии, которая сложилась к этому времени. Определение Собора от 8 декабря 1917 г. «О круге дел, подлежащих ведению органов Высшего Церковного управления» к вопросам Высшего Церковного Совета относило «учреждение церковно-археологических обществ, комитетов, древлехранилищ и утверждение их уставов, попечение об охране памятников церковной старины и развитии церковного искусства»[89 - Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской церкви 1917–1918 гг. Вып. 1–4. М., 1994. С. 14, пагинация I.]. К совместному ведению соединенного присутствия Священного Синода и Высшего Церковного совета относилось «наблюдение за строго православным и художественным направлением церковного искусства, зодчества, иконописи, пения и прикладных искусств»[90 - Там же. С. 16, пагинация I.].

Предполагалось создание Патриаршей палаты церковного искусства и древностей. Впрочем, эта идея принадлежала не соборянам, а думцам. Еще 13 марта 1914 г. бюджетная комиссия Госдумы, выделив деньги для строительства здания Патриаршей библиотеки в Москве, высказала пожелание о создании при ней общерусского церковного древлехранилища и даже предполагала найти сметные суммы для ее создания в 1915 г. На Соборе решению о создании палаты предшествовал концептуальный доклад В. М. Васнецова «О русской иконописи»[91 - Деяния Священного Собора Православной Российской церкви 1917—918 гг. Т. 5: Деяния LII–XV. С. 39—6.]. В частности, он призвал беречь в церквах образцы европейского искусства как искусства «искреннего» и являющегося «памятником времени».

В докладе сохранился сравнительный анализ духовного и светского участия в охране памятников церковной старины. Главную причину разрушения памятников В. Васнецов видит в отсутствии научной и культурной просвещенности, низкой исполнительной дисциплине и халатности чиновников, а так же в искусственности реставрационных и исторических концепций, довлеющих над архитекторами. Ответственность за это несет как церковная, так и светская сторона, поэтому взаимные упреки и недоверие не могут привести к счастливому для памятников исходу: «До сих пор мы слышали упреки церковному управлению в небрежении о сохранении памятников церковного искусства… большей частью справедливые… Главные причины этого небрежения – отсутствие необходимых сведений… и нерадение. Само просвещенное общество, так ретиво обличавшее и обличающее наше духовенство, только в сравнительно недавнее время обратило серьезное внимание на эту область: пока у него самого… не все обстоит благополучно…». Он утверждал, что право Церкви на ее художественное достояние неотъемлемо и непререкаемо, а государство обязано помогать Церкви оберегать ее художественные сокровища. «Патриаршая палата церковного искусства и древностей» также должна принять меры к сбережению национальных сокровищ. Особую роль епархиальных древлехранилищ художник видел в том, чтобы предоставлять мастерам образцы росписей, соответствующие канонам и высокой церковной эстетике. Интересно, что художник считал эстетической проблемой использование электричества – «мертвого света мира сего» – в храмах, которое противоречит символическому значению свечи в литургии. Он выступал за использование для свечей чистого воска вместо церезина, а также древесного масла вместо «гарного», что частично снимало проблему копоти, портящей фрески и иконы.

Определение Поместного собора о епархиальном управлении (14, 20 и 22 февраля 1918 г.) 13-м пунктом постановляет в обязательном порядке, что «в каждой епархии действуют на основании особых уставов епархиальные церковно-археологические, церковно-исторические… общества и существуют епархиальные древлехранилища»[92 - Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской церкви 1917–1918 гг. С. 18, пагинация I.]. Сами общества открывались епархиальным собранием с согласия епархиального архиерея и содержались из епархиальных источников. Ремонт древних храмов и поновление икон и иконостасов, ценных в археологическом отношении, производится только с разрешения епархиального архиерея[93 - Там же. С. 32, пагинация I.]. Однако порядок получения такого разрешения не был указан, как не была упомянута необходимость согласования этих проектов с Археологической комиссией или археологическими обществами. Воспользовавшись системным кризисом российской государственности, Собор, как и Синод в 1915–1916 гг., поспешил избавиться от «внешней» опеки, целиком положившись на «ведомственные» общества и комитеты.

В этой связи уместно вспомнить о долгом российском споре, касающемся Комиссии по охране памятников и соответствующего законопроекта. Законодательную основу для такого надзорного органа пыталась создать «Комиссия для обсуждения мер к охранению памятников древности», более известная как «комиссия Лобанова-Ростовского», товарища министра народного просвещения, созданная 26 мая 1876 г., которая к апрелю 1877 г. подготовила «Проект правил о сохранении исторических памятников».

В 1903 г. при Техническо-Строительном Комитете Министерства внутренних дел была образована особая Комиссия для рассмотрения проекта нового Строительного Устава, куда предполагалось включить отдельную главу, посвященную правилам по «сохранению и исправлению древних зданий и общественных памятников», причем ведущая роль в контроле над «сохранением и исправлением» должна была принадлежать Императорской Археологической комиссии.

В декабре 1904 г., вновь по предложению Государственно Совета, вызванному на сей раз безграмотной реставрацией храма в Муроме, была создана Особая комиссия при МВД по пересмотру действующих постановлений об охранении древних памятников и задний, которую возглавил член Совета МВД С. П. Суходольский. Предполагалось создать «центральный охранительный орган» и сеть местных учреждений, которые обладали бы наблюдательными и исполнительными функциями. Сами памятники предполагалось разделить на две категории: наиболее замечательные в художественном и историческом отношении должны были подлежать ведению центральной власти, остальные – попечению ведомств и губерний.

Комиссия, чьи занятия были прерваны в июне 1905 г. болезнью С. П. Суходольского и общественной нестабильностью в России, возобновила свою работу только 11 мая 1908 г. Председателем комиссии был назначен Н. В. Султанов, его заместителем – член Совета МВД И. Я. Гурлянд. В 1909 г. «комиссия Султанова» была преобразована в Межведомственную комиссию, уже под председательством самого Гурлянда, возглавившего эту структуру после кончины Султанова.

Главными предметами обсуждения межведомственной Комиссии стали «вопросы материального права охраны» и порядок «организации охраняющих учреждений». Для постановки памятников на государственную охрану Комиссия посчитала необходимой повсеместную регистрацию, которая бы подразумевала «изучение их на месте, классифицирование и занесение в особые реестры в точном порядке, имеющем значение юридического акта».

Результат деятельности комиссии в виде проекта «Положения об охране древностей» был 29 октября 1911 г. внесен в Государственную Думу. Статья 2 предусматривала особый порядок охраны предметов религиозного почитания, непосредственная охрана которых относилась к обязанностям Церкви. Статья 21 относила местные церковные древности к ведению церковно-археологических обществ. Статья 27 предписывала проводить регистрацию церковных памятников по согласованию с епархиальным начальством, а спорные вопросы выносить на обсуждение Синода.

В 1911–1912 гг. проект подвергся серьезной критике и так и не был принят, в том числе и из-за желания его разработчиков передать охрану церковных древностей в ведомство православного исповедания. Против него выступили Всероссийский съезд художников, комиссия Академии художеств, Общество защиты и сохранения в России памятников искусств и старины, думская комиссия Евграфа Ковалевского, а также МАО. В возражениях последнего было отмечено, что особый статус церковных памятников не означает обязательности передачи их охраны в руки лиц, «наименее в этом заинтересованных». В том же духе еще в 1908 г. высказался XIV Археологический съезд в Чернигове, который отметил, что за разрушение памятников духовенство должно отвечать наравне с другими российскими сословиями, и перед законом, а не перед своим синодальным начальством.

Защищая «честь рясы», со своими возражениями на подобную критику выступил А. И. Соболевский, председатель Комиссии по описанию Синодального архива [94 - Церковные ведомости. 1912. Прибавление к № 23. С. 943–947.]. Только этими целями можно объяснить, что авторитетный ученый отрицал факты пренебрежения церковной стариной со стороны духовенства, признаваемые не только его коллегами, в частности Н. Покровским и В. Васнецовым, но и синодальным руководством. Выступая против замалчивания заслуг Церкви в деле сбережения собственной культуры, он полагал, что она смогла бы сберечь больше, если бы государство не отняло у нее в XVIII в. монастыри и архивы. Думский законопроект, с его точки зрения, еще больше сокращал права ведомства, а также смущал церковные власти натиском на них «ученых и неученых археологов». По его мнению, ситуация лишь усугубится, когда «специалисты» почувствуют себя господами положения и начнут хозяйствовать по-своему в храмах и ризницах. При этом он не считал нужным оговорить, что упомянутые «специалисты» в большинстве своем являются членами этой Церкви с соответствующими церковными правами.

В 1913 г. следующий вариант законопроекта по охране памятников был внесен на рассмотрение Думы, однако начавшаяся через год Мировая война остановила его обсуждение. Обстоятельства военного времени значительно ухудшили состояние дела охраны отечественных древностей в России. В печати неоднократно появлялись сообщения о непрекращающейся продаже частным лицам старинных икон.

13 сентября 1916 г. министр внутренних дел А.А. Хвостов в своем докладе Николаю II сообщил о необходимости образования Особого совещания для пересмотра законопроекта об охране памятников древности во главе с председателем ИАК А. А. Бобринской. 15 сентября в Ставке император наложил резолюцию: «Согласен».

В том же 1916 г. при Министерстве юстиции образовалось Особое совещание для выработки законоположения об охране памятников древнерусской иконописи. Возглавил работу совещания товарищ министра А. Н. Веревкин. Поводом к созыву этого совещания послужил факт судебного разбирательства о «растрате икон» одной сельской церкви в Тверской губернии, где священник церкви и староста тайно продали московскому иконописцу-реставратору 15 икон, заменив их копиями. Самая ценная из икон «Лицевое Евангелие» оказалась приобретена Русским музеем. При этом было непонятно, как следовало распорядиться ее дальнейшей судьбой: вернуть в церковную собственность или оставить в музее.

Одной из основных тем, обсуждаемых на совещании, были правила об охране предметов церковной старины, зафиксированные в уставе духовных консисторий. С точки зрения сегодняшней ситуации интересно отметить, что уже тогда обсуждался вопрос особого законодательного постановления о «неотчуждаемости всех попавших в музей тем или иным путем памятников древнего искусства»[95 - РО НА ИИМК РАН, ф. 68, д. 60, л. 6.]. В течение весны и осени 1916 г. состоялось несколько заседаний нового Особого совещания, которое признало меры по охране памятников церковной старины не вполне достаточными и требующими дальнейшего развития. При этом наиболее целесообразным было признано усиление контроля за выполнением административных распоряжений Святейшего Синода с разъяснением епархиальным архиереям «значения для отечественного искусства старинных икон и прочих предметов церковной старины и с увещанием о вящем наблюдении за их сохранностью во вверенных им епархиях и принятии для сего соответственных мер». Совещание предложило также «установить в административном порядке воспрещение отчуждения без разрешения высшей духовной власти всех без исключения предметов церковной древности». Одновременно была разработан проект императорского указа, согласно которому предметы, имевшие научно-историческую или художественную ценность и приобретенные музеями, оставались бы в их собственности, даже если впоследствии судом было бы установлен факт их похищения у прежнего собственника[96 - РО НА ИИМК РАН, ф. 1, оп. 1, 1916 г., д. 175, л. 8.].

Оценивая степень уважения клира и мирян в России к древности накануне октябрьского переворота, нам важно понять, какова действительная роль епископата и церковно-археологического движения в деле сохранения памятников культуры. Для того чтобы увидеть особенности отношения русского архиерея к церковной старине, стоит вспомнить историю с описанием древних храмов, затеянную Императорской Академией художеств [97 - РО НА ИИМК РАН, ф. 1, оп. 1, 1886 г., д. 180.]. 17 февраля 1886 г. Т. В. Кибальчич обратился к президенту Академии Великому князю Владимиру Александровичу, указав на отсутствие в России цельной программы для учета и изучения русского церковного зодчества. С печалью писал он об «искажении и разрушении старины под видом усугубления благолепия храмов Божьих». Его предложение заключалось в проведении своеобразной переписи памятников как основы для будущего свода русского искусства. Для этой переписи он предложил свой образец опросного листа – «Метрики для получения верных сведений о древне-православных храмах Божьих, зданиях и художественных предметах». По сути, впервые в стране была сделана попытка создания «единого государственного реестра».

Запросы епархиальным преосвященным за подписью августейшего президента были разосланы уже 14 октября 1886 г. В письме содержалась просьба содействовать Академии в получении сведений о храмах и священных предметах до начала XVIII в. и предоставить их не позднее марта 1887 г. Самое интересное в письме – критерий предполагаемого отбора. Описанию подлежали те предметы, которые епископ «соизволит признать заслуживающими внимания как по оригинальности, так и по художественному качеству и историческим воспоминаниям». Вплоть до начала января 1887 г. архиереи, которые не могли отказать члену императорского дома в его «прихоти», присылали в Академию запросы с указанием потребного для епархии количества метрик в соответствии с количеством памятников, заслуживающих преосвященного внимания. Последней метрики запросила Олонецкая епархия – 40 штук, Тверская епархия – 1000, Рязанская – 250, Москва – 1300, Курская епархия – 1070, Архангельская – 300, а «бедный» историческими памятниками Смоленский архиерей запросил лишь 20 экз. Всего было разослано 9832 экземпляра, а получено в два раза меньше – 4563. В этой истории поражает не только отсутствие в Русской Церкви конца XIX в. четких критериев для выявления памятников культуры. Поражает осознанный волюнтаризм, отдающий эту старину на откуп не просто церковной бюрократии, а элементарной образованности и культурности каждого конкретного чиновника или архиерея. Произвол и субъективность в подходе к православной старине, преобладание личного фактора и персональной вкусовщины вместо объективных оснований, соборного мнения или элементарной коллегиальности были и остаются главной бедой церковной культуры внутри самой Церкви.

Вместе с тем, значение древности и ее музеефикации для демонстрации статуса епархии осознавалось высшей иерархией в полной мере и происходило при одобрении и поддержке православного народа. Никто не усматривал «кощунства» в перемещении церковных святынь в музей, которое, к тому же, зачастую совершалось путем выкупа. Запрещая в 1864 г. неизвестному архиерею продавать церковные сосуды и выжигать старинные облачения для добычи драгметаллов, Синод писал, что древность имеет ценность не по качеству и количеству материала, но как памятники состояния мастерства в ту эпоху, к которой относится их изготовление. Вещи, собранные в течение столетий, должны быть видимым памятником древности архиерейской кафедры и свидетельством того почитания, которым пользовались возглавлявшие ее иерархи. В качестве видимого украшения архиерейского дома, эти предметы должны быть поставлены в залах на приличном и безопасном месте [98 - Гаврилов А. Постановления и распоряжения Святейшего Синода о сохранении и изучении памятников древности (1855–1880). С. 56.].

В 1864 г. известный знаток церковных древностей Феодор Буслаев передал в дар Румянцевскому музею в Москве антиминс 1662 г.[99 - Отчет Московского Публичного и Румянцевского музея за 1864 г. СПб., 1865. С. 32.]С момента основания Русского музея имени Александра III в Петербурге в 1898 г. в составе его художественного отдела существовало Отделение христианских древностей, основу которого составили произведения, переданные из Христианского музея Академии художеств, образованного в 1856 г. по инициативе князя Г. Гагарина [100 - Сычев Н. П. Древлехранилище памятников русской иконописи и церковной старины // Избранные труды. М., 1976. С. 141–143; Вздорнов Г. И. История открытия и изучения русской средневековой иконописи. XIX век. М., 1986. С. 116–119, Обозрение Отделения Христианских древностей в музее императора Александра III. СПб., 1902.]. Христианский музей Академии во многом формировался с помощью архитектора А. Горностаева и В. Прохорова. В 1860–1861 гг. А. Горностаев, первый хранитель музея, привез много реликвий из новгородских монастырей и древлехранилищ, в частности деревянные резные надгробные изображения святых и амвон 1533 г., которые были сложены на полатях Софийского собора [101 - РГИА, ф. 789, оп. 3, 1860 г., д. 35, л. 32–45.].

В 1861 г. заведующим музеем стал В. Прохоров, при котором сюда поступили коллекции церковной утвари из Мироваренной палаты и синодальной ризницы Московского Кремля [102 - РГИА, ф. 789, оп. 6, 1869 г., д. 111; ф. 789, оп. 151, 1870 г., д. 702; ф. 797, оп. 40, отд. I, д. 49; ф. 528, оп. 1, д. 60.]. Всего Русским музеем было получено из Академии 1616 древних икон и около 3500 различных предметов церковного обихода[103 - Лихачева Л. Д. Коллекция древнерусского прикладного искусства // Из истории Русского музея. СПб., 1995. С. 91.]. С 1913 г. император Николай II ежегодно жертвовал на развитие Отделения христианских древностей 30 000 рублей из своих средств. Была создана отдельная «Иконная палата» по проекту академика А. Щусева, открытие ее состоялось 18 марта 1914 г. 23 марта 1914 г. Отделение получило название «Древлехранилище памятников русской иконописи и старины имени императора Николая II». В 1910–1912 гг., в результате экспедиций П. Нерадовского, в музей поступили на основе выкупа памятники церковной старины из ризницы Иосифо-Волоколамского монастыря. В 1913 г. В. Георгиевский, сопровождавший Николая II при посещении Покровского Суздальского монастыря, обратил внимание Государя на древние иконы, вышедшие из богослужебного употребления и хранящиеся в ризничной палате. В 1914 г., после переговоров, иконы были доставлены в музей. В 1912 г. из Благовещенского собора в Муроме также был вывезен ряд церковных древностей [104 - Нерадовский П. И. Из жизни художника. Л., 1965. С. 142–144.].

Тогда же В. Суслов (1857–1921) передал в музей резной кивот в форме церкви из храма в Романове-Борисоглебске. В 1883–1886 гг. он провел ряд экспедиций в Архангельской и Олонецкой епархиях, где собрал значительное количество памятников церковной старины. В результате этого в 1886 г. возникли не только Архангельский епархиальный церковно-археологический комитет и древлехранилище [105 - Федосеева М. В. Памятники древнерусского прикладного искусства, вывезенные академиком В. В. Сусловым из Архангельской губернии // Санкт-Петербургский фонд культуры. Программа «Храм»: Сб. материалов (ноябрь 1993– июнь 1994). СПб., 1994. С. 98.]. После соответствующей переписки 1886–1889 гг. иконы и литургическая утварь XVI–XVII вв., по личной просьбе великого князя Владимира Александровича, были пожертвованы Академии епископом Нафанаилом (Софийским) через канцелярию обер-прокурора Синода [106 - РГИА, ф. 789, оп. 10, 1878 г., д. 142, л. 188.].

В этой связи стоит обратиться к анализу конфликтной ситуации, возникшей между Синодом и МАО в преддверии VIII Археологического съезда в Москве. В намерении организовать к открытию съезда в январе 1890 г. выставку, на которой был бы представлен обширный отдел церковных древностей, графиня Уварова обратилась в Синод с просьбой разрешить епархиальным преосвященным выдать предметы православной старины «во временное хранение». Ответ Синода от 16 марта—31 мая 1889 г. был достаточно жестким. Последовал отказ, мотивированный тем, что хотя большинство предметов и не используются литургически, но освящены богослужебным употреблением, поэтому их «перенесение из ризничных хранилищ на выставку для обозрения любознательными лицами, хотя бы и в научных целях, не соответствовало бы тем благоговейным чувствам, с коими православные относятся к сим священным предметам». В связи с этим Синод не признает возможным помещение на предполагаемой выставке священных предметов, тогда как возможность отправки в Москву других вещей оставляется на усмотрение преосвященных.