Обожжённое сердце

– Ну, давайте, смелее. Что-то вы сегодня вялые, вчера были прыткие, а сегодня вялые.

Поэт улыбался открыто и будто непринуждённо, но в его глазах уже разгоралось пламя драки. Точно такое, как прошлой ночью, когда он рвал меха гармони и, встряхивая золотыми кудрями, выкрикивал срывающимся голосом: «Сыпь, гармоника! Скука, скука!» И вся кабацкая публика в экстазе вторила ему, отстукивая пьяными каблуками по заплёванным истёртым половицам.

Предчувствуя беду, Лёха поспешил выйти из тени.

– Ага! – радостно воскликнул поэт. – Двое на одного? Или там ещё кто-то прячется? Сколько вас есть – все выходите!

– Мы обознались! – Лёха сходу попытался выправить ситуацию. – Другого поджидали. Вас не станем задерживать, идите на здоровье!

Кажется, поэт был разочарован.

– Обознались… Ну, бывает.

Синее пламя в его гипнотических глазах опадало, успокаивалось, гасло. Он пристально посмотрел на Лёху.

– А ведь мы с вами давеча за одним столом сидели! Вы с барышней были. Послушайте, раз такое дело, то вы… Запамятовал, как вас? Ах, да! Алексей, передайте своему товарищу, вот этому, который насупился, мои извинения по поводу вчерашнего, пусть зла не держит. Вы слышите? – поэт через Лёхино плечо обратился к Сизому. – Не держите на меня зла!

Лёха обернулся и никого не увидел. Приятель уже отступил в тень, где лишь на мгновение, озарив углы подворотни, вспыхнула зажжённая им спичка.

На другом конце улицы показались какие-то люди, они начали выкрикивать:

– Сергей! Это вы? Мы вас ищем! Эй! Кто там ещё?

Лёха облегчённо выдохнул:

– Это за вами. Можно я вас провожу?

Они повернулись и пошли навстречу шумной компании, туда, где непрестанно что-то выкрикивали, валили друг друга в снег, хохотали.

Какое-то время Лёха не решался начать разговор, а затем вдруг выпалил:

– Мне очень понравились ваши стихи! Я, правда, других не знаю, но уверен, ваши – лучшие! Как вы находите нужные слова? Откуда их берёте? Почему врозь они звучат обыкновенно, а вместе становятся как песня? Скажите, чтобы стать поэтом – душу обязательно обжигать? Как это бывает? И чем обожгло вашу?

Сергей посерьёзнел, казалось, от его хмеля не осталось и следа.

– Мою? А мою, Лёша, обожгло любовью. Напрочь выжгло! Теперь на этом месте язва открытая зияет…

Он хотел добавить что-то ещё, но в этот момент к ним подлетели две раскрасневшиеся барышни и, подхватив поэта под руки, увлекли его за собой. На Лёху никто не обратил внимания. Он немного потоптался на месте и пошёл обратно.

– Ну что, нагулялся?

Сизый был взбешён.

– Из-за тебя такого фраера упустили! У него же денег полные карманы! Ты всё испортил, не дал за вчерашнее поквитаться! Сволочь малахольная, нашёл себе ровню?! – захлебнувшись гневом, Сизый махнул рукой в сторону уходящей компании.

– Они же ноги об тебя вытрут и не заметят!

И тут Лёха взорвался:

– Замолчи, ты, судьба никчемная! Нельзя его трогать! Поэт он! С обожжённым сердцем живёт! Что ты вообще об этом знаешь? А я? Ну что хорошего я в жизни видел? А тут такое! Впервые что-то настоящее! Человек настоящий! Слова настоящие! Ведь он пишет про меня, про тебя, про всех нас! А мы вчера так ничего и не поняли: всё пили да кривлялись, всё потешались над его горечью! Ты и сейчас ничего не понимаешь, потому что не способен понять, потому что тебя интересует лишь грязь и пошлость! – из Лёхиных глаз покатились слёзы. Словно испугавшись своей слабости, он разозлился ещё больше.

– Да провались ты! А может, и моё сердце обожжено! А может, и я думаю так же, как он, и у меня в голове стихи, только мне слов не хватает! – Лёха решительно шагнул вперёд. – Довольно с меня! Не могу так жить! Видеть тебя не могу! Уйди с дороги!

В горячем запале Лёха не заметил, как Сизый украдкой опустил руку в карман пальто, а затем резко выбросил её вперед. В сумраке подворотни холодной искрой блеснула стальная полоска.

Лёхины ноги подкосились, и он стал заваливаться на товарища. Не понимая, что произошло, Лёха схватил Сизого за плечи и, медленно сползая вниз, всё смотрел и смотрел на него удивлёнными глазами. Сизый бесцеремонно стряхнул с себя Лёху:

– Ну что, обожгло сердце-то?

Затем он грязно выругался и торопливо зашагал вдоль улицы прочь.

Утопая щекой в горячем сугробе, Лёха слушал, как сухо скрипит снег под ногами приятеля, как удаляется шумная компания, как затихает, теряется в снежной круговерти звонкий голос, читающий в ночь:

А месяц будет плыть и плыть,

Роняя вёсла по озёрам…

И Русь всё так же будет жить,

Плясать и плакать у забора.

И летели вдоль тёмных улиц зарифмованные строки, и бились они о стены замёрзших домов, и рассыпались мириадами колких снежинок. Всё тише и тише становились произнесённые поэтом слова. Всё тише и тише стучало обожжённое этими словами Лёхино сердце.