Алфавит

– А я в море бы искупался, – прервал тишину Ванечка. – Ни разу в море не купался. Говорят, там красиво.

– Красиво, – подтвердил Сан Саныч.

– Ты видел? – заинтересовался Ванечка.

– Видел, – вздохнул Сан Саныч. – У нас дом прямо возле моря был. Летом я каждый день купался. Придёшь со школы, уроки сделаешь и на пляж. У нас там знаешь какие волны бывают? Стоишь, вроде по колено, а потом бац, и с головой накрыло. Но самый кайф, когда подальше заплывёшь. Ляжешь на спину, руки-ноги раскинешь «звёздочкой» и лежишь. А тебя волнами качает: вверх-вниз, вверх-вниз.

– А я плавать не умею, – признался Ванечка.

– Как же ты купаться собрался? – хихикнул Петька.

– Не знаю, – смущённо ответил Ванечка. – Как-нибудь возле берега.

– Я тебя научу, – пообещал Сан Саныч. – В море плавать легче. Оно тебя само держит.

– А там правда вода солёная? – спросил Ванечка.

– Правда, – кивнул Сан Саныч. – Только не солёная, а горько-солёная.

– Гадость, наверное? – скривился Петька.

– Не мороженое, конечно, – улыбнулся Сан Саныч, – но жить можно. Главное, рот под водой не раскрывать.

Петька попытался представить, как раскрывает рот под водой, и скривился от отвращения.

– Не. Море точно не моё, – прокомментировал он свои мысли.

– Наверное… – согласился с ним Ванечка.

– А я бы, наверное, на лошади хотел прокатиться, – мечтательно сказал Сан Саныч. – У нас в парке лошади были. Я как-то катался. Прикольно так. Сначала страшно, а потом привыкаешь. И ещё хочу с парашютом прыгнуть.

– Ага. Сан Саныч – парашютист-кавалерист, – рассмеялся Петька.

Сан Саныч представил себя на лошади и с парашютом за спиной и тоже рассмеялся. Следом заржал Ванечка – «за компанию».

– Эскадрон конных десантников! – подливал масло в огонь Петька, смешно размахивая рукой с невидимой саблей.

Вволю насмеявшись, ребята снова замолчали. Через двор, прихрамывая, прошёл дворник в грязной оранжевой жилетке. На секунду остановившись напротив окна, он поднял с земли какую-то бумажку, аккуратно развернул её и внимательно прочитал, смешно шевеля губами. Потом плюнул и, смяв, засунул её в мусорный пакет, привязанный к поясу.

– Интересно, обед скоро? – спросил Петька. – Жрать охота.

– Тебе всегда жрать охота, – грустно улыбнулся Ванечка.

– Ещё собаку свою хочу. Большую, – продолжил Сан Саныч. – Чтоб вот прям моя. Большая такая и лохматая. Чтобы можно было прямо так в шерсти закопаться. Я бы играл с ней. У нас у одного была собака. Блэк. Клёвая была собака. Он даже купался с ней.

– Классно, – согласился Ванечка.

– Я бы, наверное, дома ни минуты не просидел, – вдруг заговорил Петька. – Пошёл бы куда-нибудь в лес или на речку. А вечером костёр бы разжёг. И на звёзды бы смотрел. У нас в деревне звёзд много. Здесь, в городе, звёзд совсем нет, а у нас залезешь на сеновал. Трава пахнет… И звёзды…

Ванечка представил, как лежит рядом с Петькой на сеновале, раскинув руки, а сверху на него смотрят миллиарды звёзд. На душе стало спокойно и так уютно, что он даже закрыл глаза.

– А комары? – выдернул его из мечтаний Сан Саныч.

– Я вот не помню, чтоб у нас прям так много комаров было, – возразил ему Петька. – Ну, прилетят два-три, так это фигня.

Где-то этажом выше хлопнула дверь, и по лестнице зашаркали чьи-то шаги.

– Похоже, пора, – вздохнул Ванечка.

– Да всё нормально будет, – положил ему руку на плечо Сан Саныч.

– Угу, – нервно сглотнул Ванечка.

– Ты, главное, не бойся ничего, – твёрдо сказал другу Петька, положив ему руку на другое плечо. – Мы с тобой.

– Спасибо… – хлюпнул носом Ванечка.

Шаги стихли за спинами обнявшихся друзей. Лёгкая рука Татьяны Ивановны легла на лысую голову Ванечки.

– Пора, Ванечка, – вздохнула медсестра. – Доктор ждёт.

Ребята ещё теснее прижались друг к другу, как будто прощаясь навсегда. Через секунду объятья распались, и Татьяна Ивановна, взяв Ванечку за руку, повела его по ступенькам вверх.

На улице светило яркое осеннее солнце, играя в начинающих желтеть листьях. Они любили это «их место». Здесь раскрывались самые страшные тайны и рождались самые сокровенные мечты.

Ёлка.

Ёлка в семье Семёновых была обязательным атрибутом каждого Нового года. Тридцать первого декабря отец семейства заносил в квартиру хвойную красавицу, и начиналось священнодействие. Полдня она лежала, обмотанная верёвкой, в углу комнаты, наполняя их старый дом лесным ароматом. После обеда мать начинала пилить отца на тему установки лесной красавицы на её законное место. Отец, успевший уже тайком выпить первую стопку за Старый год, начинал пилить ёлку. Почему нельзя было отпилить от ёлки всё лишнее до того, как нести её в дом, никто не знал, поэтому каждый год процесс укорачивания дерева под размер комнаты повторялся. Сопровождался он всегда беззлобными ругательствами на смолу и падающую хвою, исколотыми пальцами и путешествием к соседу за другой, «правильной» пилой. Ещё через час начиналась самая сложная часть – установка ёлки в вертикальное положение. В доме Семёновых никогда не было специальной подставки или хотя бы крестовины, ожидающей своего часа целый год где-нибудь на дальней полке антресолей. Отец, в отличие от матери, считал заготовленные приспособления забавой для слабаков. Каждый год он конструировал новую подставку. Ёлки всегда были разные, поэтому и подставки не походили друг на друга от слова «совсем». Полёт конструкторской мысли отца напрямую зависел от выпитого за уходящий Старый год, поэтому зачастую эти конструкции походили на бред безумного профессора дизайна интерьеров. В ход шло всё, от старых вёдер до запасной летней резины от их старенького москвича. После пары часов конструкторского безумства и очередного скандала матери всё разбиралось подчистую, и устраивался мозговой штурм с призванным на помощь соседом дядей Витей и остатками последней в уходящем году бутылки водки. В конце концов к восьми часам вечера ёлка, слегка покачиваясь в унисон с отцом, водружалась на своё законное место, и начиналась вторая часть «марлезонского балета» – распутывание гирлянд. Гирлянды никогда не включались сразу. Казалось, что в этом отказе работать именно тридцать первого декабря состоял весь смысл их существования. Из кладовки извлекалась коробка с запасными лампочками, и начиналась долгая операция по реанимации светящихся звёздочек и фонариков. Дядя Витя после обязательного удара током смачно матерился, поминая всуе всех изобретателей лампочек, проводов и розеток, и протрезвевший, но непобеждённый, уходил домой, оставляя отца в неравном бою с «гирляндским злом». Отец после очередной встречи с двухсот двадцатью вольтами тоже трезвел, но всё же побеждал коварные фонарики, и к девяти вечера развешивал гирлянды на ёлку. И вот тогда наступало ЕЁ время. Лиза с раннего детства с трепетом ждала этих минут, когда открывалась большая картонная коробка с ёлочными игрушками. У каждого стеклянного зайчика и шарика была своя история, которая обязательно вспоминалась и рассказывалась матерью, прежде чем игрушка занимала своё место на ветке. Это было волшебное время, и если бы не подгорающие на кухне котлеты, то процесс наряжания мог продолжаться до самой полуночи. Но в конце концов к десяти часам вечера тридцать первого декабря ёлка была полностью подготовлена к встрече Нового года, сверкая гирляндами и разноцветными шарами. И каждый год, повесив последнюю игрушку, Лиза отходила в дальний угол комнаты и, любуясь зелёной красавицей, пела ей песенку:

– Маленькой ёлочке холодно зимой.

Из лесу ёлочку взяли мы домой.

……..

Весело, весело встретим Новый год.

Мать почти всегда подпевала ей из кухни. Иногда к ним присоединялся и отец, и последние строчки этой детской песенки означали, что семья Семёновых готова к встрече очередного Нового года!

Так происходило всегда!

Вплоть до этого года.

Два года назад Лиза окончила школу и поступила в университет в другом городе. И если в прошлом году ей удалось встретить Новый год с семьёй, то в этом уехать домой никак не получалось. Семья Лизы была небогатой, и выбор стоял между приобретением билетов до отчего дома и новой зимней курткой. Куртка была шикарная, к тому же из-за новогодних скидок к ней прилагались новые зимние сапоги, поэтому выбора, по сути, никакого не было. Куртка победила. И Лизе предстояло впервые встречать Новый год одной. Скудных студенческих сбережений хватило на бутылку шампанского и четыре апельсина, так что для полноценного праздника не хватало только оливье и ёлки. Лиза была готова отказаться даже от оливье и шампанского, но встречать Новый год без ёлки вся её сущность отказывалась напрочь.

Ёлок в городе было много. Практически на каждом углу гости из южных республик предлагали зелёных красавиц на любой вкус. Но цена на хвойную радость была для Лизы неподъёмной, и нужно было искать другой выход. Самым простым было напроситься на встречу Нового года к кому-нибудь, у кого ёлка уже была, но Лиза была не очень общительной девушкой, и круг её знакомств ограничивался соседями по этажу в институтском общежитии. Часть её знакомых благополучно уехали домой встречать праздник в узком кругу, другие, как и Лиза, надеялись на чудо и своей ёлки не имели. До Нового года оставались считаные дни, и надежда встретить его полноценно таяла с каждой минутой.

Утром тридцать первого декабря Лиза поняла, что чудо нужно творить своими руками, в противном случае Новый год из сказочного праздника рискует превратиться в скучное поедание оливье перед общим телевизором в коридоре общежития.