Литературоведческий журнал № 32

А Гиляров в этой своей статье действительно сумел взглянуть на дело жизни Каткова под иным, может даже неожиданным для самого себя, углом зрения – и увидел личность, вклад которой в русскую культуру и в политическое самосознание народа неоценим. При этом надо учитывать, что Гиляров всегда был противником этикетного принципа «о мертвых либо хорошо, либо ничего» и обычно давал сошедшим с жизненного поприща деятелям самые нелицеприятные характеристики. Катков для него уже не адепт «аракчеевщины» и «всякой реакции», а «явление небывалое, беспримерное», поскольку «постоянное соединение государственного деятеля и публициста в одном лице <…> самое понимание обязанности публициста как стража государственных интересов – это явилось с Катковым и, должно полагать, с ним прекратится». И далее: «Нужно было польское восстание, нужна была анархистская пропаганда, чтобы голос со Страстного бульвара получил силу трубную архангельского гласа, который будил мертвых в обществе и от которого содрогались даже власть имущие»[37 - Гиляров-Платонов Н.П. Сборник сочинений. – М., 1900. – Т. II. – С. 522.]. И то, что раньше раздражало Гилярова в Каткове («до десятка перемен декорации в quasi-убеждениях»), теперь оказалось наполненным новым, благодетельным смыслом. Он писал: «Катков был не догматик, не творец, а боец <…>. Отсюда нередкие противоречия в его частных положениях: их должно судить с точки зрения общей идеи, которой они подчинялись. А идея эта – единство Русского Государства и его мощь. Частные факты, теоретические права и интересы преклонялись пред ней, исчезали в ней»[38 - Там же. – С. 523.].

Известно, что смерть Каткова вызвала в неославянофильских кругах и другие оценки, граничащие с мстительностью и злопыхательством, – так, О.Ф. Миллер говорил об «увлечении» Каткова «чуждым нам строем немецкого полицейского государства» и о том, что он якобы «мог только подрывать политическую мощь России, лишать ее голоса в международных делах всякой силы и всякого веса, а тем самым действовать в руку нашим врагам…»[39 - Миллер Ор. Славянофилы и Катков // Русский курьер. – 1887. – 28 сент. (№ 267). – С. 2.]. Гиляров, таким образом, шел «против течения», но в исторической перспективе его слова были куда более справедливы. Он указывал на заслугу Каткова как раз в деле социальной либерализации, риторически вопрошая при этом: «Если кому казался Катков силой, задерживающею движение вперед, то не покатимся ли мы назад с неудержимою быстротой по кончине того, кому всякая общественная свобода многим обязана, а свобода печати, как она ни умеренна, обязана даже всем?»[40 - Гиляров-Платонов Н.П. Сборник сочинений. – Т. II. – С. 524.].

Так прощался с Катковым человек, которому впору было бы затаить обиду на него, – ведь последние четыре года, которые им были отсчитаны (они умерли один за другим, с промежутком в три месяца), оказались для их многолетних отношений настоящим испытанием. Все началось с публикации в 1884–1885 гг. в «Русском вестнике» воспоминаний Гилярова «Из пережитого». 23 ноября 1886 г. в письме к Романову-Рцы Гиляров кратко описал, почему их печатание прервалось на 53-й (из 63-х) главе: «Вы полагаете, что я мог бы писать в “Русском вестнике”. Скрепя сердце я писал свою Автобиографию (деньги были нужны); но подвергался таким глупым вычеркам (от собственной руки Михайла Никиф<оровича>), что только руками разводил. Я терпел, имея в виду, что в издании книгою воспроизведу зачеркнутое. Но потом вынужден был взять рукопись из редакции по следующему случаю. Помните, я обличил Мисаила, что произнес под именем своим чужую и притом уже напечатанную речь? За это в “Московских ведомостях” буквально меня обругали и даже назвали антихристом (sic), и потом я услышал, что решено не печатать моей Автобиографии в “Русском вестнике”. Видите, какие отношения!»[41 - «Многое тут разбросано искрами глубокой мысли…». – С. 306.]. Сличение журнальной и книжной публикаций показывает, что Катков убирал отдельные слова и выражения и даже целые абзацы в мемуарах Гилярова главным образом в двух случаях: если в неблаговидном свете изображались представители дворянства (например, рассказы о любовницах старого князя Черкасского из числа его дворовых девушек или о «дворянах-прихлебателях» при его доме), либо если, с точки зрения редактора «Русского вестника», не соблюдалась должная мера благоговения при описании явлений и событий церковной жизни (например, обращение Гилярова к легенде о святых Касьяне и Николае или описание им неправедного духовного суда над протоиереем В.И. Груздевым). Всего же, по нашим подсчетам, Катковым было сделано 18 существенных «вычерков» по идейным соображениям. Конфликт же разгорелся из-за передовицы Гилярова, в которой он рассказал о «психологическом факте»: викарий Московской епархии, епископ Михаил (Крылов), открывая публичные собеседования со старообрядцами, «произнес чужую речь, сказанную при подобных же обстоятельствах в Калуге преосвященным Владимиром Калужским за год назад и даже напечатанную»[42 - Современные известия. – 1885. – 10 сент. (№ 231). – С. 2.]. Катков тут же откликнулся статьей, где «Современные известия» именовались «органом общественного безобразия»[43 - Московские ведомости. – 1885. – 13 сент. (№ 253). – С. 2.], а также поместил заметку, содержавшую личные оскорбления в адрес Гилярова[44 - А.М. Письмо в редакцию // Там же. – С. 3. Подробнее об этой истории см.: Дмитриев А.П. Н.П. Гиляров-Платонов и его «автобиографические воспоминания» // Гиляров-Платонов Н.П. Из пережитого: Автобиогр. воспоминания: В 2 т. – СПб.: Наука, 2009. – Т. 2. – С. 315–317. (Лит. памятники).].

Потом, в 1886 г., уже не могло быть и речи о том, чтобы Гиляров заменил Клюшникова в заведовании редакцией «Русского вестника». Не помог Катков собрату по перу и с кредитом тысяч в десять, хотя его личное состояние, как было известно Гилярову, достигало тогда трех миллионов рублей[45 - См. письмо Гилярова к Д.Н. Шубинскому от 24 сентября 1887 г. (РО ИРЛИ. Ф. 71. Д. 49. <№ 10>. Л. 1).].

Кончина же его тоже оказалась роковым образом связана с Катковым. Гиляров мечтал взять в аренду осиротевшие «Московские ведомости», его кандидатуру поддерживали, помимо вдовы С.П. Катковой, московский градоначальник князь В.А. Долгоруков и ряд петербургских сановников. Гиляров предпринял две утомительные поездки в Петербург, чтоб заручиться поддержкой влиятельных чиновников[46 - См. об этом подробно: Гиляров-Платонов Н.П. Письма к Анне Михайловне Гальперсон: <Эпистолярный дневник 1887 года> // Гиляров-Платонов Н.П. Из пережитого. – Т. 2. – С. 220–247, 497–539.]. Здесь 13 октября 1887 г. он и скончался – в номере гостиницы, находившейся у самой Дворцовой площади – в том месте, куда сходились токи русской государственности, над проблемами которой он размышлял всю жизнь и в практическом осуществлении которой деятельно участвовал Катков.

ФЕДОР ТЮТЧЕВ И МИХАИЛ КАТКОВ В ЛИТЕРАТУРНОЙ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ РОССИИ 1860-х ГОДОВ

    Т.В. Федосеева

Аннотация

В статье рассматривается вопрос о характере взаимодействия Ф. Тютчева и М. Каткова в литературном и общественно-культурном пространстве России 1860-х годов. Уточняется вопрос о степени общности мировоззренческих установок и жизненной позиции. Особое внимание уделяется отношению к наиболее острым проблемам современности: свободы печати, российской государственности, народного просвещения.

Ключевые слова: «Московские ведомости», переписка, вопрос о совпадении мировоззренческой позиции, сотрудничество, вопрос о печати, российская государственность, народное просвещение.

Fedoseeva T.V.Fedor Tutchev and Michael Katkov in Russian literary and public life of 1860-th years

Summary. The article deals with the nature of Tyutchev's and Katkov's interaction in the literary, public and cultural space of Russia in 1860 s. It analyzes the degree of commonality of their worldviews and life philosophies. Special consideration is given to their attitude to the most pressing problems of modernity: freedom of press, Russian national identity, public education.

Ф.И. Тютчев в русский период своего творчества проявлял чрезвычайную заинтересованность в вопросах внутренней и внешней политики Российского государства. Он был сосредоточен на вопросах философии истории, много размышлял о прошлом, настоящем и будущем своего отечества, о тех духовных и нравственных ценностях, которые составляют основание национального самосознания. Именно эти ценности, по твердому убеждению поэта, должны определять собою отношения власти и народа. «После возвращения в Россию в 1844 г. Тютчев, оказавшись на Родине, испытывая искренний патриотический подъем, – пишет В.Н. Аношкина, – осмысливал заново мировой исторический процесс и судьбу России в нем»[1 - Аношкина В.Н. Заключение // Россия и славянский мир в творческом наследии Ф.И. Тютчева. – М.: Пашков дом, 2011. – С. 555.]. В сложной политической ситуации, которой была отмечена середина века, поэт-патриот и сотрудник Министерства иностранных дел был заинтересован в том, чтобы политика правительства корректировалась общественным мнением.

В печати Тютчев видел эффективное и действенное средство воздействия на власть, силу, способную изменить состояние дел в стране и мире. Не случайно в творческом наследии поэта заметное место занимает публицистика, которая, по словам Б.Н. Тарасова, органично сочетала в себе «злободневное» и «непреходящее», интерес к событиям и явлениям современности – «внешним политическим столкновениям», «дипломатическим конфликтам» – с глубокой мыслью, обращенной к основам бытия[2 - Тарасов Б.Н. Историософская основа публицистики Ф.И. Тютчева // Там же. – С. 290–291.]. Мысль Тютчева распространялась от событий далекого прошлого к сегодняшним впечатлениям и грядущим перспективам. Политика в его сознании существовала не отдельно, а как одно из проявлений извечного противостояния добра и зла в мире, христианского самоотвержения и эгоистического самоутверждения в человеке.

Политическая, философская, идеологическая сфера интересов русского поэта, мыслителя, патриота сблизила его в начале 1860-х годов с московским публицистом, издателем и журналистом М.Н. Катковым.

Катков был лицом, заслужившим в русском обществе второй половины XIX в. большую известность. Ко времени знакомства с Тютчевым он был автором целого ряда научно-исторических и художественных переводов с европейских языков, а также оригинальных работ о русском народном творчестве и национальной словесности, в частности успешно защищенной магистерской диссертации «Об элементах и формах славяно-русского языка». Начиная с 1856 г. и до конца жизни (умер в 1887 г.) Катков был издателем и редактором одного из ведущих литературных и общественно-политических журналов в России – «Русского вестника». В первые годы своей издательской деятельности был далек от политики, занимался «литературным вопросом», возглавляя отдел «Литературное обозрение и заметки»[3 - М.Н. Катков. Его жизнь и литературная деятельность: Биографический очерк Р.И. Сементковского. – СПб.: Тип. Ю.Н. Эрлих, 1892. – С. 24.]. В первых выпусках журнала в январе-марте 1856 г. им была опубликована концептуальная статья о творчестве А.С. Пушкина. В ней было дано теоретически аргументированное обоснование пониманию национального таланта поэта. Эта статья стала продолжением мысли, высказанной в 1828 г. С.П. Шевыревым и И.В. Киреевским о зрелости пушкинского гения и его национальном характере. В условиях развернувшейся полемики о «пушкинском» и «гоголевском» направлениях в русской литературе слово Каткова было замечено и по достоинству оценено как «капитальный» труд даже его идеологическими противниками в лице Н.Г. Чернышевского. Основным тезисом статьи «Пушкин» было утверждение, что в таланте поэта «впервые со всею энергиею почувствовалась жизнь в русском слове и самобытность в русской мысли[4 - Катков М.Н. Пушкин // Русская эстетика и критика 40–50-х годов XIX в. / Подгот. текста, сост., вступ. статья и примеч. В.К. Кантора и А.Л. Осповата. – М.: Искусство, 1982. – С. 400.]. Именно способность мыслить самостоятельно и служить отечеству более всего ценил Катков. Известно, что он со всей страстностью своей натуры демонстрировал то и другое, наживая личных врагов.

В творческой судьбе Тютчева имя Пушкина тоже заняло особенное место. Со времен созданной Иваном Аксаковым первой биографии поэта его справедливо считают продолжателем Пушкина. Небезынтересны в связи с этим рассуждения В.В. Кожинова о наследовании пушкинской традиции не только в творчестве, но и в той жизненной позиции, которую занимал поэт. В монографии приведены биографические факты, свидетельствующие об этой общности[5 - Кожинов В.В. Пророк в своем отечестве. Федор Тютчев / Вадим Кожинов. – М.: ЭКСМО: Алгоритм, 2002. [Электронный ресурс]: URL: http://lib.rus.ec/b/ 172701/read/ (дата обращения 01.09.2012).]. В условиях занявшего наступательную позицию в литературе «реализма» и восторжевавшего в умах и сердцах прагматизма идеал гармоничной личности, воплощенный в творчестве Пушкина и его жизненной философии, оказался одинаково привлекательным для Тютчева и Каткова.

Идеологическая основа, на которой базировалась деятельность Каткова, до последнего времени трактовалась как крайне реакционная[6 - См.: Кантор В.К. М.Н. Катков и крушение эстетики либерализма // Вопросы литературы. – 1973. – № 5. – С. 173–212; Твардовская В.А. Идеология пореформенного самодержавия (М.Н. Катков и его издания). – М.: Наука, 1978. – 278 с.]. Ему было отведено место среди авторов, занявших охранительную по отношению к имперской политике российского правительства позицию, что в значительной степени обедняло представление о значении этой яркой фигуры в литературной и общественной жизни России второй половины XIX в. Для современного уровня осмысления мировоззренческих оснований деятельности Каткова эта оценка неприемлема. В последние десятилетия успешно преодолевается односторонность трактовки его общественной позиции, выраженной в журнально-публицистической деятельности[7 - Репников А.В. Русский консерватизм: Михаил Никифорович Катков. [Электронный ресурс]: URL: http://www.perspektivy.info/history/russkiy_konservatism/ (дата обращения: 19.10.2011).].

Уже в 1992 г. С.С. Ванеян предложил основанный на отечественных, зарубежных источниках и архивных материалах развернутый очерк жизни и творчества Каткова как публициста, издателя, критика. В очерке был воссоздан образ цельного и глубокого человека, для которого «нравственно и метафизически оправдано только личное служение монарху как воплощению власти народа»[8 - Ванеян С.С. Катков Михаил Никифорович // Русские писатели. Биографический словарь. Т. 2: Г – К. – М.: Большая рос. энцикл., 1992. – С. 506–513.]. С. Лебедев в статье, опубликованной в исторической энциклопедии, пишет о нем как о человеке большого ума и образованности, горячем патриоте и талантливом филологе[9 - Лебедев С. Катков Михаил Никифорович // Славянофилы. Историческая энциклопедия / Сост. и отв. ред. О.А. Платонов. – М.: Ин-т русской цивилизации, 2009. – С. 263–269.]. Ф. Селезнёв и М. Смолин убедительно говорят о последовательности его позиции в отношении к наиболее острым вопросам современной ему русской жизни. Пишут о характерном для Каткова сочетании «искренней религиозности», глубокого патриотического чувства и убежденности в том, что истинный прогресс состоит в наращивании положительных явлений жизни[10 - Катков М.Н. Имперское слово / Составл., примеч. М.Б. Смолина; вступ. статья Ф. Селезнёва и М. Смолина. – М.: Москва, 2002. – С. 38.].

Степень общности взглядов Тютчева и Каткова до сих пор определяется устоявшейся в науке прошлого века точкой зрения. Самую суть ее выразил К.В. Пигарёв, объяснявший интерес первого популярностью изданий второго. Исследователь писал, что хотя «ни со стороны Тютчева, ни со стороны других славянофилов полного единомыслия с издателем “Московских ведомостей” не было», «в вопросах внешней политики славянофилы близко соприкасались с Катковым, и этого было достаточно, чтобы Тютчев считал необходимым всячески поддерживать последнего»[11 - Пигарёв К.В. Ф.И. Тютчев и проблемы внешней политики царской России // Литературное наследство. Т. 19–21. – М.: Журн. – газетн. объединение, 1935. – С. 201.]. Этой точки зрения придерживается большинство современных исследователей жизни и творчества поэта. В сравнительно недавно изданной монографии В.В. Кожинова вопросу о взаимоотношениях Тютчева с Катковым уделяется значительное внимание[12 - Кожинов В.В. Пророк в своем отечестве. Федор Тютчев. – М.: ЭКСМО: Алгоритм, 2002. – 510 с.]. При этом сохраняется резко негативное отношение к личности Каткова и акцентируются критические замечания в его адрес, имевшие место в некоторых письмах поэта. Г.В. Чагин тоже пишет об активном участии Тютчева в политической жизни России, о поддержке им вступившего после поражения России в Крымской войне в должность министра иностранных дел А.М. Горчакова. Стремясь повлиять на российскую политику, Тютчев, по словам ученого, «нередко внушал ему [Каткову. – Т. Ф.] под видом горчаковских свои мысли»[13 - Чагин Г.В. Горчаков Алексей Михайлович. (1798–1883) // Ф.И. Тютчев. Школьный энциклопедический словарь / Сост. Г.В. Чагин. – М.: Просвещение, 2004. – С. 244.].

В том же ключе трактуется наступившая в конце 1860-х годов взаимная отстраненность поэта и публициста. В комментариях к шестому тому Полного собрания сочинений Тютчева отмечено: Катков бывал излишне категоричен и прямолинеен в выражении своих взглядов. Влиять на него было крайне сложно. «Постепенно нараставшее несогласие Тютчева с Катковым, – пишет Л.Н. Кузи-на, – привело к окончательному охлаждению отношений в 1867 г., когда Аксаков возобновил свою издательскую деятельность. Не в “Московских ведомостях”, а в “Москве” нашли отражение взгляды поэта на внешнюю и внутреннюю политику России»[14 - Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. Письма: В 6 т. Т. 6. Письма 1860–1973 / Отв. ред. Л.Д. Громова-Опульская. – М.: Классика, 2005. – С. 436. Далее ссылки на это издание обозначены в тексте статьи указанием тома и страницы в круглых скобках.].

Таким образом, сближение Тютчева с Катковым в начале 1860-х годов объясняется односторонне – стремлением первого повлиять на издательскую деятельность и публицистику второго. Эта позиция оставляет, на наш взгляд, недооцененной общность их взглядов, пристрастий и гражданственных устремлений. Был ли вызван интерес Тютчева к деятельности Каткова лишь возможностью использовать его издания в качестве рупора идей Министерства иностранных дел и стремлением повлиять на политику Российского правительства, или причина глубже, в их единомыслии и общности взглядов? Чем было вызвано последовавшее после 1866 г. отдаление двух единомышленников? Действительно ли «нараставшее несогласие» в вопросах внутренней и внешней политики России предопределило взаимное отдаление поэта и издателя?

Попытаемся взглянуть на вопрос, расширив поле зрения за счет более полного раскрытия содержания деятельности Каткова. Опираясь на публикации последних лет – полной переписки Тютчева, исследований его творческого наследия, материалов о жизни и литературной деятельности Каткова, – сопоставим отношение двух выдающихся деятелей непростого момента русской истории к самым животрепещущим проблемам современности. Надеемся, что проведенный анализ поможет до некоторой степени восполнить пробелы в раскрытии темы «Тютчев и Катков».

Вопрос о печати

Тираж возглавляемого Катковым журнала «Русский вестник» быстро рос. В конце первого года его издательской деятельности 28 ноября 1856 г. И.С. Аксаков писал родителям из Харькова: «Сочувствие к “Русскому Вестнику” в провинции растет все сильнее и сильнее и ослабляет влияние Петербургских журналов». Успех журнала особенно ценен для Аксакова тем, что заслужен «не дрянными повестями и рассказами, не задором критики, а больше всего тем, что отзывался на все живые современные вопросы»[15 - Аксаков И.С. в его письмах. Т. 3. Письма 1851–1860 гг. – М.: Тип. М.Г. Волчанинова, 1892. – С. 305.]. С 1863 г. Катков вернулся к редактированию газеты «Московские ведомости». С этого момента его имя стало известным в самых широких кругах. Его знали как автора ярких публицистических статей, в которых обсуждались самые острые вопросы российской действительности.

Личное знакомство поэта, жившего в Петербурге, с московским издателем и публицистом произошло, очевидно, во время поездки Тютчева, которая датируется 25 апреля – 1 мая 1859 г. Целью этой поездки, судя по содержанию писем Тютчева, было участие в заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете, действительными членами которого были, в числе других, его единомышленники М.П. Погодин и А.С. Хомяков. В письме к жене Эрнестине Федоровне от 27 апреля Тютчев упоминает о том, что собирается обедать вместе с ними у общего приятеля писателя Н.Ф. Павлова и там «будет редактор “Русского вестника”» (5; 291). Судя по письмам, встрече с представителями московской печати Тютчев придавал большое значение.

После состоявшегося знакомства Катков становится одним из адресатов Тютчева, к которому тот обращается с развернутыми, подробными посланиями. Эти письма посвящались определению позиции российского правительства, в условиях «приближающегося европейского кризиса», во внешней и внутренней политике. Они всегда завершались уверениями в уважении к адресату и выражением душевной преданности. Расположение поэта было так значительно, что он предлагал Каткову в планируемый им летом 1866 г. приезд в Санкт-Петербург «сделать честь и особенное удовольствие», остановившись в его доме (6; 159). Очевидно, что такое предложение не могло поступить человеку, в котором Тютчев был заинтересован лишь как в рупоре своих идей. В нем, как и в тоне письма, ощутимо выражение теплого дружеского чувства.

Нередко имя Каткова упоминалось также и в письмах к другим адресатам, самым близким поэту лицам, жене Эрнестине Федоровне и дочери Анне, А.М. Горчакову и А.И. Георгиевскому. Неизменно в первой половине 1860-х годов Тютчев отзывался о Каткове как о «симпатичной личности», «прекрасном человеке», в котором «непреклонность духа и большая проницательность ума трогательно сочетаются с превосходным нравом» (6; 29–37). Всегда давалась высокая оценка профессиональной деятельности Каткова и оказывалась поддержка при возникновении конфликтных ситуаций во время выносимых властями предостережений и запретов в адрес газеты «Московские ведомости».

С моментом вступления на престол Александра II в общественных кругах России все отчетливее формируется недовольство политикой государства по отношению к печати. Шел, по словам Б.Н. Тарасова, «своеобразный поиск адекватного отношения к нарождавшимся в России феноменам общественного мнения, гласности, свободы журналистики» (3; 490). Ф.И. Тютчев был одним из первых, кто обратил внимание властей на этот вопрос[16 - О перипетиях этой деятельности см.: Г.В. Чагин, Л.Е. Петрова. Служба в российской цензуре // Литературоведческий журнал. – 2004–2005. – № 18. – С. 45–79.]. «Письмо о цензуре в России» (1857) было представлено министру иностранных дел А.М. Горчакову и, судя по сделанной рукой Эрнестины Федоровны надписи, прочитано императором (опубликовано лишь в 1873 г., когда поэт находился на смертном одре). В периодической печати Тютчев видел реальную силу, способную повлиять на решение острых политических вопросов. В частном письме Горчакову от 21 апреля 1859 г. поэт прямо говорил о том, что не только правительство, но и «сам государь» в создавшихся условиях «нуждается в более твердой точке опоры, в национальном сознании, в достаточно просвещенном национальном мнении» [выделено мною. – Т. Ф.] (5; 287). Печати придавалось значение силы, способной «противодействовать» тому направлению, которое служит интересам правительственной элиты и европейской коалиции государств в ущерб национальным.

Почти в то же время Катков, стремясь прояснить назначение цензуры и ее функции в обществе, становится автором нескольких записок, из которых нам известны две. Первая посвящена вопросу о духовной цензуре. Она была вызвана необходимостью объяснения по поводу опубликованной в 1858 г. в «Русском вестнике» анонимной статьи «Турецкие дела» (в результате изысканий историка-слависта С.А. Никитина было предположительно установлено, что принадлежала она перу А.В. Рачинского, известного в то время писателя и публициста, одного из соучредителей Славянского благотворительного комитета, хотя и подписана была буквой «Д.»[17 - Никитин С.А. Славянские комитеты в России. – М.: Изд. МГУ, 1960. – С. 188.]). В статье шла речь о двойном гнете, под которым оказались балканские славяне, турецких военных и чиновников, с одной стороны, и «фанариотских митрополитов и архиереев», назначенных Константинополем, – с другой. Главная опасность такого двойного притеснения, по мнению автора статьи, – в стремлении подавить нравственную и духовную жизнь народов. Препятствуя отправлению службы священниками из болгар, фанариоты попирают «священнейшее достояние – язык и народность»[18 - Никитин С.А. Очерки по истории южных славян и русско-балканских связей в 50–70-е годы XIX в. – М.: Наука, 1970. – С. 186.]. От Каткова по этому поводу потребовала объяснений церковная цензура, однако он доказывал неправомочность этого требования, поскольку статья «Д.» не содержит богословских рассуждений.

Назначение духовной цензуры автор видел в том, чтобы контролировать содержание сочинений с точки зрения их соответствия учению православной церкви. Придание же русской церкви изначально чуждых ей «инквизиционного начала и полицейского духа», по его мнению, значило «низводить ее на арену человеческих страстей и преходящих мнений, унижать ее достоинство, оскорблять ее характер, затемнять ее святую сущность и скоплять против нее напрасную горечь в умах»[19 - М.Н. Катков. Его жизнь и литературная деятельность… – С. 31.].

Во второй подробной записке со ссылками на множество фактов из русской жизни и жизни других государств речь шла о роли официозной печати. Она была направлена в адрес тогдашнего министра народного просвещения Е.И. Ковалевского, вынесшего предостережение издателю «Русского вестника». В записке Катков «самым решительным образом высказался против правительственного вмешательства в журналистику путем субсидий, внушений и тому подобных средств». Она, по словам Р.И. Семент-ковского, оказалась столь убедительной, что «всякие дальнейшие меры против Каткова были признаны излишними»[20 - Там же. – С. 31–32.].

Ф.И. Тютчев в эти годы неоднократно в письмах к разным адресатам утверждал действенное для общества значение свободного печатного слова, выражающего глубинные, из народной среды идущие мнения и призванного обеспечить государственный прогресс. Эти мнения он считал важными и для государственных чиновников, и для верховной власти. В 1865 г., когда в правительственных кругах обсуждался новый закон о печати, поэт делился с А.И. Георгиевским своими горькими мыслями о том, что «вопрос о печати поставлен у нас криво и косо» и что у «большинства наших законодателей» по отношению к печатному слову «одни глупые страхи и невежественные предположения» (6; 93).

Самый большой вред запретительных, «полицейских» мер по отношению к печати поэт видел в том, что они препятствуют выработке в обществе осознанного неприятия ошибочных мнений и ложных теорий. Поэт сетовал на ложно поставленный вопрос о печати, на ошибочное его понимание не только в правительственных кругах, но и широкой общественностью. Общество далеко от знания истинного положения вещей, еще не сформировалось сознание того, что «всякое вмешательство власти в дело мысли не разрешает, а затягивает узел». Даже самые просвещенные люди, писал Тютчев, не замечают очевидного – запретительная политика приводит к тому, что «пораженное ею ложное учение – тотчас же, под ее ударами изменяет т<ак> с<казать> свою сущность и вместо своего специфического содержания приобретает вес, силу и достоинство угнетенной мысли» (6; 118). Поэт считал именно недальновидную политику правительства в области печати одной из причин активного распространения в 1860-х годах в России нигилистического учения.

Природа нигилизма и результаты его воздействия на общественное сознание интересовали также и Каткова. На нежизнеспособность отрицания как мировоззренческой базы он обратил свое внимание в связи с публикацией на страницах «Русского вестника» романа И.С. Тургенева «Отцы и дети» (февраль 1860 г.). Нигилизм он считает большим злом, но предостерегает против всяких репрессивных мер. Подобно Тютчеву считает нигилизм болезнью, запрет без лечения может «сделать ее хроническою». Распространение нигилистических взглядов в молодежной среде связывал с деятельностью А.И. Герцена. Ошибочной он считает позицию издателя «Колокола» потому, что тот ограничивался «одною лишь скептическою критикою», это «отражается самым невыгодным образом на молодежи и делает ее неспособною к полезной деятельности в сфере реальных интересов, вызванных самою жизнью». Наилучшим средством против нигилизма он считает «усиление всех положительных интересов общественной жизни»[21 - М.Н. Катков. Его жизнь и литературная деятельность… – С. 28.].

Сам Катков был «неудобным» для властей издателем. Первый конфликт с власть предержащими возник у него еще до момента введения нового положения о печати. Недовольство в Министерстве внутренних дел вызвало опубликованное им в 1864 г. стихотворное послание «Другу Илье Ильичу» в первом номере приложения к «Русскому вестнику» «Новые стихотворения (1859–1863). А.Н. Майков». В стихотворении изобличалась недальновидная политика, направленная на разрушение сложившихся устоев общества. В иронической форме восхвалялись возможные последствия нигилизма:

И пусть кричат слепцы: ты деспот! ты тиран!
Не слушай! Это толк распущенных славян,
Привыкших к милостям и грозам деспотизма!
Тиран ты – но какой? Тиран либерализма!
А с этим можешь ты – не только все ломать,
Не только что в лицо истории плевать,
Но, тиская под пресс свободы, – половину
Всего живущего послать на гильотину![22 - Майков А.Н. Соч. в 2 т. Т. 2. – М.: Правда, 1984. – С. 342.]

В стихотворении был создан сатирический портрет некоего чиновника и общественного деятеля, вращающегося в высшем свете и намеренного перестроить все «общественное здание».

Первоначально стихи Майкова вызвали замешательство председателя Московского цензурного комитета М.П. Щербинина. Он обратился за разрешением сложной ситуации к министру внутренних дел П.А. Валуеву, в ведении которого находилась тогда цензура. Не дождавшись ответа от своего руководителя, цензор разрешил публикацию. Редакции «Русского вестника» удалось убедить его в том, что стихи «не заключают в себе ни малейшего намека на какое-либо государственное лицо, а делается обращение к другу поэта, юному либералу, толкующему с товарищами и обнаруживающему бюрократические и лжелиберальные наклонности»[23 - Там же. – С. 501.]. Валуев был недоволен решением Московского цензурного комитета. В своем письме он указывал на вредные «толки и недоразумения», которые могут быть вызваны намеками, заключенными в стихах. Ответственность за текст опубликованного послания легла и на редакцию журнала, и на Тютчева, под началом которого служил Майков.

М.Ф. Тютчева по этому поводу сделала следующую запись в дневнике: «Папа получил записку от Валуева, который требует объяснения стихотворения Майкова “Илье Ильичу”, в котором просвещенная публика видит государя описанного» (6; 445). В объяснении по поводу возникшего «недоразумения» автор стихов заверял, что в лице Ильи Ильича создал обобщенный образ распространенного в начале 1860-х годов «типа недоучившегося либерала». По его словам, в этом образе иронически высмеиваются черты молодых людей, утопистов, которые «мечтали устроить Россию по Фурье, по Луи Блану и воображали, что свободу и просвещение надобно вводить насильственными мерами». Именно такого недальновидного реформатора высмеивал поэт в своем стихотворном послании[24 - Ямпольский И.Г. К истории взаимоотношений Тютчева и А.Н. Майкова // Ф.И. Тютчев / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького; Гос. лит. Музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева. – М.: Наука, 1989. – Кн. II. – С. 487.]. Тютчев как руководитель Майкова по службе, тепло к нему по-человечески относившийся, сопроводил адресованное Валуеву объяснение собственными суждениями, в которых опроверг подозрения в политической неблагонадежности поэта, называя обвинения «нелепыми» и «гнусными», «глупейшей выдумкой каких-то злопыхателей» (6; 68).

Только на этом дело не кончилось. Майков счел необходимым писать по поводу стихотворения к редактору «Русского вестника». Он объяснял трактовку своих иронических стихов как политического памфлета происками недоброжелателей самого Каткова. «Я уверен (и многие тоже), – писал поэт, – что вся интрига направлена против Вас». Далее он передал свой разговор с Валуевым, который мог быть причислен к высмеянному в стихотворении поколению «недоучившихся лжелибералов». Получив объяснения по поводу стихотворения, он в личной беседе с поэтом допытывался: не на него ли намек в образе Ильи Ильича? Не его ли имели в виду? Этот вопрос не остался без ответа. Не самому министру, а Каткову поэт пояснил: «Конечно, во многом и его»[25 - Там же. – С. 490.].

Негативное отношение к публикации стихов Майкова, таким образом, могло быть вызвано личным недовольством министра Валуева общественной позицией Каткова и враждебным отношением к нему лично. О том же свидетельствует письмо к Майкову его тетки из Москвы. Некоторое время спустя после инцидента она писала племяннику: «Как пояснил мне один мой знакомый, хотят таким неясным заключением подрыть яму Каткову, у коего много завистников»[26 - Там же. – С. 492.]. Очевидно, что опубликованные Катковым стихи были удобным поводом к тому, чтобы воздействовать на него и других слишком, на взгляд правительственных чинов, самостоятельных и решительных в своих выступлениях московских журналистов.

Благодаря дружескому участию Тютчева конфликтная ситуация благополучно разрешилась. Очевидно, что его поддержка была оказана не только Майкову, чью репутацию как автора стихов, показавшихся в правительственных кругах опасными, пришлось защищать, но и Каткову как издателю сборника, к которому поэт в июле 1864 г. снова обращался со словами поддержки, называя его «лучшим представителем русской гласности» (6; 72–73).

6 апреля 1865 г. состоялся высочайший указ Правительствующему Сенату, который при поверхностном взгляде на его содержание должен был переменить ситуацию к лучшему. Этим указом предоставлялось право повременным изданиям выходить без предварительной цензуры, но вместе с тем вводилась система так называемых «предостережений», заимствованная из практики французского закона, введенного министром Персиньи[27 - Чулков Г.И. Тютчев и Аксаков в борьбе с цензурою // Мурановский сборник. – Мураново: Изд. Музея им. поэта Ф.И. Тютчева, 1928. – Вып. 1. – С. 9.]. В России эта система обернулась еще большим злом для печати. Предостережения и запреты посыпались, как из рога изобилия. Они относились не только к изданиям либерально-демократической направленности, как журнал «Современник», редактируемый в то время Н.А. Некрасовым, но и к тем, что могли служить лишь укреплению монархической власти в России (журнал «Русский вестник» и газета «Московские ведомости» М.Н. Каткова; газеты «День» и «Москва» И.С. Аксакова).

Катковым вмешательство в его издательское дело в виде предостережений и запретов было воспринято болезненно, он намеревался отказаться от него вовсе. В этой ситуации чрезвычайно значимой оказалась поддержка Тютчева.

Тютчев и впредь оказывал негласное содействие в издательской деятельности Каткова. Он прикладывал усилия к тому, чтобы сохранить «Московские ведомости», когда газета в 1866 г. оказалась под угрозой закрытия. В письме к Георгиевскому поэт говорил о том, что газета имеет «огромное значение для общего дела» и обладает большим влиянием на читающую публику, о том, как важно, чтобы она продолжила свое существование именно под руководством Каткова. С ней он связывал распространение истинного понимания роли печати в обществе, способного предотвратить возвращение в русскую жизнь николаевской реакции. Насильственное подавление мысли, по словам Тютчева, только раздражает и усиливает общественное зло (6; 145). Цензурные санкции он считал противоречащими «всякому национальному чувству, всякому национальному стремлению», «положительному направлению всей правительственной системы» (6; 135).