Семья Звонаревых. Том 1

– Ну и отлично. Можете съездить посмотреть, а можете переезжать сразу. Вот адрес и ключ.

Когда подруги открыли дверь театра, Андрей уже говорил. – Крупное сражение, которое пролетариат дал царизму, закончилось нашей первой победой, – гремел его сильный голос. – Царь пошёл на уступки и выпустил манифест, где была обещана свобода слова и печати, союзов и собраний, обещан созыв законодательной Государственной думы с привлечением к выборам всех классов населения. Но это оказалось лишь уловкой царского правительства, чтобы выиграть время и собраться с силами для наступления на революцию. Банды черносотенцев вместе с полицией по указанию жандармов и самого царя убивают наших лучших, передовых людей – революционеров, студентов, сознательных рабочих, нападают на собрания и митинги. Так на деле выглядит дарованная манифестом «неприкосновенность» личности и «свобода собраний». Политическая стачка нанесла царскому правительству серьёзный удар, она сплотила нас. Пролетариат почувствовал, что он – сила. Но одной забастовкой стереть с лица земли царское правительство нельзя. Надо идти дальше – на открытую борьбу с царской монархией с оружием в руках. Пролетариат не боится вооружённой борьбы, как бы трудна она ни была.

Люд, восставший за свободу, сокрушит твой царский трон, Долю лучшую народу в битве завоюет он.

Долой самодержавие… Да здравствует революция!

– Браво, браво, Андрей, – воскликнула Оля. – Он и вправду оратор.

– Послушаем, что этот господин нам скажет, – тихо проговорила Клава.

Место Андрея на трибуне занял невысокого роста, худощавый, с гладко зачёсанными волосами человек.

– Подумайте, прежде чем вступать с борьбу с войсками царя, – взмолился он, простирая к народу руки. – Солдаты вооружены ружьями и пушками, а у вас, дружинников, и ножей нет. Объективно восстание не имеет никаких шансов на успех. Оно обречено на разгром и поражение, а его участники – на истребление, поголовное истребление…

– Меньшевистские песенки. – Глаза Клавы презрительно сощурились, злая усмешка искривила губы.

Как всегда, стремительно подошла Наташа, взяла Клаву под локоть, тихо и отчётливо проговорила:

– Театр окружён войсками. Приказ – немедленно уходить. Наши знают. За мной.

Уже в дверях до Оли донесся растерянный голос председателя:

– Прошу не волноваться… Мы окружены войсками… Недоразумение…

Последние слова потонули в гуле возмущённых голосов:

– Вот тебе и свобода!

– Что за безобразие!

– Надо жаловаться…

– Бить их надо, а не жаловаться!

Наташа быстро прошла через двор к забору. В нём оказалась разобранная большая брешь. В проломе стоял человек.

– Скоренько, товарищи, не задерживайтесь. В Комиссаровское училище, оттуда в Благовещенский переулок.

В Комиссаровском училище среди дружинников Оля увидела Андрея. Он горячо говорил, положив руку на плечо коренастому человеку в поношенном демисезонном пальто. Сдвинутая со лба шапка открывала его с сильной проседью густые волосы.

– Здравствуй, Клавдия, – мягко проговорил он, пожимая протянутую руку Клавы. – Вот Андрей говорит, что в воздухе запахло порохом. – Он крепко пожал руки Наташи и Оли. – Как ты думаешь?

– Как я думаю, Иван Герасимович, вы знаете. Думаю так же, как вы. И думаю так давно. Хватит разговоров. Пора браться за оружие. И чем скорей, тем лучше. Если Московский комитет не призовёт к вооружённой борьбе, рабочие завтра сами пойдут на баррикады. Видите, царь-батюшка уже пошёл в наступление…

– Да, товарищи, вы правы, тысячу раз правы, – размеренно, веско бросая слова, сказал Иван Герасимович. – Надо действовать, и мы будем действовать. Сегодня же, немедленно. Надо запасать оружие – разоружать городовых, полицейских, захватить оружейные магазины… Пресня готова к борьбе. Пусть это будет нашим ответом на арест товарищей.

– Какое всё-таки несчастье! Лишиться руководителей – Марат, Южин… И когда! Когда они больше всего нужны. – Андрей, закуривая, зажёг спичку.

– Что и говорить… – Отблеск маленького пламени вырвал из темноты осунувшееся, в крупных морщинах лицо Ивана Герасимовича. – Что и говорить, – повторил он с горечью и болью. – Однако незаменимых людей нет. Будем решать сообща. А сейчас, девушки, по домам. Андрей, ты проводи их в Благовещенский переулок. А сам потом на Пресню. Соберёмся у тебя, Клавдия.

Нет, Оле не забыть этого дня. Всегда она будет вспоминать его с благодарностью. В этот день она почувствовала себя не одинокой, в кругу друзей. С ней говорили, шутили, о ней думали. Её приняли в свою семью. Не забыть ей и следующего дня – девятое декабря. Кровавым заревом витает он перед глазами…

Глава 4

В тот день они встали рано. Наташа, наскоро поев, отправилась на Пресню в Совет, Оля собралась идти на вокзал – узнать, когда прибудет поезд с порт-артурскими солдатами. С большим трудом разыскала начальника вокзала, но узнать ничего не удалось:

«Почитай, сами ничего не знаем, чистая карусель идёт».

Ещё на вокзале Оля услышала тревожные разговоры, что в центре, у Страстного монастыря на Тверской улице, идёт целое сражение. «Палят из ружей, убитых валяется – страсть, а кровищи – видимо-невидимо, пожарные смывают». Сердце заколотилось, стало трудно дышать.

«Наверное, там наши, надо идти». Открыла сумочку, посмотрела: пропуск «Борейко О. С., жена офицера…» лежал на месте. В него вложила адрес. Прочитала: «Патриаршие пруды, дом 8, Смирнова Анна Ильинична. Вход со двора». «Доберусь до Мясницкой, а там по бульварам…» Но уже на Трубной стало тревожно, слышались выстрелы, люди собирались во дворах около лавочек, испуганно прислушиваясь. У Петровских ворот путь преградила толпа народа.

– Сердешная, куда же ты идёшь? Не слышишь, что ль, что творится? Басурманы-то, погибель на их голову, в честной народ палят. Видано ли это дело?

Отчётливо слышалась перестрелка.

– Стреляют… Драгуны, говорят…

– Но и дружинники молодцы. Показали им кузькину мать…

– Убитых, кажись, много. Царствие им небесное.

– Да, мать, лучше бы это царствие на земле.

Оля попыталась подняться выше, к Малой Дмитровке. На пути стоял разъезд драгун. Пьяные, красные рожи.

– Ты куда, пули спробовать захотела?! А ну вертайсь, вертайсь, говорят!..

Уже вечерело. Но света не зажигали. Магазины были закрыты, окна припёрты деревянными щитами.

Пройти к площади Старых Триумфальных ворот, а оттуда к Патриаршим прудам тоже не удалось: на площади, у «Аквариума», на Большой Садовой появились баррикады. Строили из камней, ящиков, ворот, повалили несколько телеграфных столбов, фонарей, сняли железную решётку вокруг фонтана… Городовые, засевшие в верхнем этаже углового дома, выходящего на Садово-Триумфальную и Оружейный переулок, обстреливали дружинников и прохожих. Драгуны избивали всех встречных.

«Да, Клава права: царь-батюшка наступает», – подумала Оля. Надо было что-то делать, как-то найти Наташу, узнать, по крайней мере, что происходит. И, повернув к Цветному бульвару, Оля бросилась бежать обратно.

Когда добралась до Чистых прудов, было совсем темно, ноги подкашивались от усталости. Ольга вспомнила, что с утра ничего не ела.

Ярко светились окна реального училища Фидлера. «Зайду – может, здесь наши. Или, по крайней мере, узнаю, какие новости». У входа её остановили, спросив пропуск. Она назвала имя Страховой, Ивана Герасимовича. Этого оказалось достаточно. Внутри здания в ярко освещённом электричеством зале она увидела несколько гимназистов, реалистов, были студенты и курсистки. За роялем сидела девушка с пышной косой, пела, ей охотно подпевали. В углу тихо разговаривали несколько дружинников. Оля спустилась в подвальное помещение, где была столовая, принялась закусывать. Рядом за столиком ужинали двое рабочих из Казанских мастерских. По их встревоженным, возбуждённым лицам Оля поняла, что говорили они о событиях сегодняшнего дня.

Вдруг вбежал юноша и срывающимся голосом, испуганно крикнул:

– Мы окружены войсками! Нам предъявили ультиматум о сдаче!

Помня историю в «Аквариуме», Оля заторопилась к выходу. Но в вестибюле она увидела уже расположившихся полукругом жандармов и городовых. Около лестницы, заложив руки за спину, расхаживал офицер. Оля бросилась наверх.

В зале закипел митинг.

– Вы подумайте, какая наглость: предложить сдаться свободным гражданам! Будто здесь война, а они победители, – кричал гимназистик, то и дело поправляя буйную шевелюру.