Неизвестный со станции Титлин

Верчеенко натянуто улыбнулся.

– Еще со студенческой скамьи…

12.

– Я в душ!

Не успели они войти в свою жилую комнату, как Верчеенко сбросил одежду и кинулся в ванную. Комнаты на станции были спроектированы на одного или двух человек. Им досталась с двумя койками.

– Не удивлен ни на секунду, – буркнул Корвин и начал раскладывать содержимое своего наплечного рюкзака.

В общем-то, вещей у Корвина оказалось немного: основную часть занимал бесформенный, угловатый, наполовину металлический, наполовину кевларовый7 предмет. Он осторожно вытащил его из сумки и поставил на свою тумбочку. Остальное место в рюкзаке занимали парочка маек и штанов, внушительный набор черных носков и трусов, предметы личной гигиены и всякие мелочи. В конце концов, он выудил из кармана рюкзака черные самодельные ножны из черно-зеленой плотной ткани. Внутри них покоился старый армейский нож. Корвину в свое время пришлось пободаться с руководством станции, чтобы ему разрешили пронести на нее «холодное» оружие, которое находилось при нем постоянно вот уже многие годы, со смерти его отца. Этот нож покинул его лишь однажды на целый год, когда он вынужден был прозябать свой талант и знания в солдатской шинели, маршируя под команды сержантов на плацу. Возможно, именно после этого у него появилась стойкая нелюбовь к военным, однако, она граничила с таким же стойким уважением. Как бы то ни было, после телефонных переговоров подполковник Смирнов разрешил ему иметь личное оружие под свою ответственность. Тем более что до сих пор оно использовалось только в технических задачах.

– Ничего себе! – за спиной послышался высокий голосок, говоривший по-английски.

Корвин, вздрогнув, оторвался от своих дел. В дверях их с Олегом комнаты стоял мальчик лет двенадцати. Короткие темные волосы отблескивали при свете ламп, худощавое, как и у большинства подвижных пацанов его возраста, тело было облачено в широкую майку со знаменитой фотографией Эйнштейна и длинные, до колен шорты – приблизительно в то же самое планировал переодеться сам Корвин. Мальчик не сводил глаз с ножа, который лежал на пружинящей поверхности матраса.

– Что там случилось? – крикнул Верчеенко сквозь заглушающий его шум включенной воды.

Мальчик поглядел на дверь в ванную, потом на Корвина.

– Так вы русские? – сказал он на этот раз по-русски с легким заграничным акцентом.

– Да, – послышался голос Верчеенко. Он успел влезть в махровый халат и вывалиться из ванной. – Я – Олег Верчеенко, а это Александр Корвин, мой коллега и помощник. А вы, молодой человек?

– Меня зовут Питер Хартли, – произнес мальчик, гордо выпятив грудь вперед.

– Откуда же Питер Хартли научился так прекрасно говорить на иноземном языке? Да, еще и таком сложном. Может он тоже ученый?

– Нет, – засмеявшись, мальчик махнул рукой. – Мой папа – он ученый.

– А откуда же такие знания русского языка? – поинтересовался Верчеенко.

– Моя мама была русской. А папа – британец.

– Мощная смесь, – усмехнулся Олег.

– Была? – наконец-то подал голос Корвин.

– Она умерла два года назад, – спокойно ответил Питер.

Лицо Корвина почернело.

– Ладно, – продолжил мальчик. – Я пойду. Кстати, классный нож…

И с этими словами он скрылся из виду.

– А ты отлично умеешь ладить с детьми, – Верчеенко сбросил халат и начал надевать чистую одежду.

– Да пошел ты, – буркнул Корвин.

13.

Через полчаса Акайо пришел, чтобы провести ознакомительную экскурсию по станции и параллельно разъяснить правила безопасности, режимный распорядок работы и все, что было с этим связано. В общем, провести нечто вроде начального брифинга. Верчеенко и Корвин воодушевленно слушали низкий быстрый говор японца, его английский был хорош – чувствовалось, что Акайо приложил немало усилий и, скорее всего, средств, чтобы звучать практически без акцента.

Станция оказалась намного обширнее, чем они считали. Внешне она выглядела, как груда металла, заключенная в бетонные оковы. Окруженное аккуратными парковыми аллеями и вертолётными площадками, цельными каменными скамейками и статуями знаменитых ученых, продвигавших вперед науку вот уже многие сотни лет, многоэтажное здание, подсвеченное изнутри в лучших традициях смешения стимпанка8 и киберпанка9, посреди смешанных сибирских лесов выглядело футуристично. Оно состояло из множества сросшихся комплексов разной величины, где перед входом красовалась величественная статуя атома, которую держали в сложенных ладонях мужчина и женщина – творцы прогресса – Адам и Ева науки. Их руки тянулись к небу, а атом, словно путеводная звезда, освещал им путь. В основном, крыши комплексов представляли собой плоские площадки, усеянные различными антеннами, тарелками, блоками коммутации и прочей аппаратурой. Будь вместо плоских крыш остроконечные шпили, станцию можно было бы принять за западноевропейскую церковь в готическом исполнении с налетом фантастической новизны – своеобразная Мекка будущего, куда могли бы стекаться паломники со всего мира, провозглашая новую современную религию. Религию науки. Над всем этим великолепием возвышалась огромная тарелка с внушительным шпилем, она была стилизована под крышу самого высокого комплекса. Казалось, такое оборудование может ловить сигналы по всей земле, но это было далеко не все – станция поражала своими размерами, но все же и половины не было заметно на первый взгляд. Во многом за счет схожести с айсбергом. Семьдесят процентов лабораторий и полигонов станции пускали свои корни под землю, вполне осязаемая «корпорация «Амбрелла»10.

Верчеенко и Корвин уже к своим годам заработали репутацию (иначе их бы здесь просто не было) и капитал. Но глядя на технологии Титлина, они поражались все больше и больше, как и большинство ученых и изобретателей они были уверены, что идут впереди планеты всей. Станция Титлин наглядно демонстрировала их ошибку – они толкали вперед лишь малую долю инженерной мысли. Прогресс давно с ними поравнялся, а местами даже убежал за горизонт. Это было прекрасно и волнующе. В общем, Корвин, который всегда находился в тени Верчеенко, понял, что тот сам находится в еще большей тени, и не мог точно понять радует его это или печалит, поэтому просто наслаждался тем, что ему будет позволено прикоснуться к будущему. А Верчеенко потонул в зависти и желании прикоснуться к разработкам Титлина.

Акайо же в свою очередь старался донести до каждого свою роль в текущем проекте. И, если Верчеенко откладывалась роль правой руки ответственного за проект, то Корвину оставалось довольствоваться стезей простого инженера, повязшего в черновой неблагодарной работе. К слову, ни тот, ни другой не протестовали.

14.

– Уэлен Хартли, – высокий широкоплечий мужчина в квадратных очках без оправы протянул Корвину руку.

– Александр Корвин, – ответил тот и пожал руку британца. Пожатие, как и следовало ожидать, оказалось уверенным и крепким. – Я знаю вашего сына…

– А-а-а, – протянул тот, пройдясь рукой по редеющим темно-рыжим волосам. – Вездесущий Питер… Надеюсь, он не причинил вам неудобств?

– Нет, что вы. Какие могут быть неудобства!

– Я один из немногих на этой станции, кто приехал с семьей, – продолжил Уэлен – видно было, что тема для него неудобная, но он предпочитал прямолинейно объясниться.

– Не на кого оставить?

Хартли широко по-доброму улыбнулся. Он был старше Корвина лет на пятнадцать, но выглядел довольно подтянутым и не таким уж старым, а его улыбка обладала располагающим даром, превращая его в душевного громилу с умными глазами.

– Он вам уже рассказал?

Корвин виновато, как будто это он причина всех бедствий, кивнул. Его язык опять выдал неудобную информацию не в то время.

– Разговорчивый малый… Его мамы не стало, – пояснил Уэлен. – А его старшая сестра, несмотря на свой возраст, сама еще ребенок. Уверен, конечно, что она смогла бы позаботиться о нем – Айли ответственная, но не хотел ее обременять и отвлекать от учебы. Так что, я здесь с Питером один на один.

Корвин многозначительно кивнул, скорее от того, что не знал, что ответить или что дальше делать, а какой-то реакции от него ждали. Он никогда не умел общаться с людьми, особенно с малознакомыми. Он умел четко, не сворачивая, идти к своей цели, оживлять машины, делать такие вещи, которые другие считали нереальными или, по крайней мере, маловероятными. Но общение с себе подобными вызывало у него ступор, если не панику. Ему нужно было пристраститься к человеку, сработаться с ним, чтобы начать общаться открыто, не бояться сказать лишнего, не волноваться о чужих мыслях.

– Лабораторию ты увидишь завтра, – тем временем сказал Уэлен. – Я же могу общаться с тобой на «ты»?

– Конечно, – спохватился Корвин – он уже успел забыть, зачем его послали к этому британцу. – Можешь звать меня Алекс…

Акайо забрал Верчеенко с собой, а к Корвину приставил Хартли, таким образом, четко разграничив обязанности каждого. Проталкиванием науки вперед займется Олег, а он будет реализатором – верным помощником Игорем11, прихрамывая говорить «Да, хозяин» и нажимать рубильник по команде. Как итог: прогулка по внутреннему ботаническому садику станции с Уэленом Хартли – инженером-конструктором с неслабым послужным списком, который также, как и он, вынужден играть на вторых ролях.

– Акайо говорил уже, чем вы будете заниматься?

– Нет.

– О, это будет не по-христиански, практически бредово и невероятно весело, – улыбнулся Хартли.

– Мой любимый набор.