За фасадом империи. Краткий курс отечественной мифологии

С подобной эмоциональной глухотой я столкнулся и сам, пробивая идею эвтаназии. Помню, на одной радиопрограмме мне оппонировал какой-то пожилой не то психотерапевт, не то психиатр, не то просто псих, который утверждал, что люди, которые находятся в терминальной стадии рака и испытывают нечеловеческие мучения, все равно не имеют права на эвтаназию и должны мучиться. Потому что… И далее шли какие-то слова, с помощью которых этот Айболит пытался обосновать, почему люди должны испытывать нечеловеческую боль.

Боль… Это самое страшное, что может выпасть на долю человеческую. Однажды пошла моя жена выдирать зуб. Заморозили ей. А заморозка не подействовала. И доктор Менгеле из районной поликлиники начал рвать зуб на живую. На уверения пациентки, что ей больно, он только кряхтел: «Не может быть!»

– А у меня чуть болевой шок не случился, – плакалась потом жена.

Боль… Она одна может с вести с ума и убить. Превратить разумное существо в скулящее, воющее, обезумевшее животное.

Я рассказал на той радиопрограмме один реальный случай, произошедший в России. Только представьте. Два пожилых супруга, проживших вместе целую жизнь. Небольшая квартира. Скромный быт. Она заболевает раком. Они оба борются с ее болезнью. Безуспешно… И вот в терминальной стадии болезни, когда страшные боли уже не могут купировать никакие болеутоляющие, женщина ложилась на кровать и выла. Вскоре она сорвала голос и уже просто хрипела. Ее муж, будучи не в силах помочь, ложился рядом, обнимал ее, воющую, и выл вместе с ней. Так продолжалось месяц, пока она не умерла от болевого шока.

Я рассказал эту историю своему собеседнику и слушателям. Я рассказал ее в черную пустоту. Выслушав меня, и радиослушатели, и мой собеседник, помолчав секунду, снова продолжили говорить пустые слова и выстраивать какие-то теоретические конструкции, обосновывающие, почему эвтаназию пытаемым болезнью людям дозволять ни в коем случае нельзя. Они просто не услышали! Пропустили мимо ушей. Не прочувствовали. Чужие крики боли и ужаса пролетели мимо их равнодушного сознания. Как с гуся вода.

Ноль эмпатии.

Мне как-то довелось прочесть об одном исследовании маньяков. Специалисты, его проводившие, утверждали, что люди, которые совершили самые страшные и кровавые преступления – садистические насилия над детьми и пр., – на самом деле очень больны: у них то ли недоразвиты, то ли просто блокированы те зоны мозга, которые отвечают за эмпатию. То есть за сочувствие к другим живым существам.

Россия больна именно этой болезнью. У нее атрофирована эмпатия.

Зато у нас очень любят выстраивать разные теории и транслировать всяческие мифологемы, оправдывающие абсолютное бездушие. И обвинять при этом в бездушии «бездуховный Запад». Эвтаназия невозможна, поскольку жизнь человеческая принадлежит богу… Эватанзия невозможна, поскольку вдруг больной потом передумает? Пусть уж лучше помучается… Эвтаназия невозможна, поскольку будут какие-нибудь злоупотребления!.. А вдруг произойдет чудо, и больной в терминальной стадии, когда начались предсмертные боли, неожиданно выздоровеет? Пока таких случаев не было, но вдруг!..

Они не слышат криков. Они развивают теории. И поносят «жестокий к людям Запад, где все думают только о деньгах, а о людях не заботятся».

Действительно не заботятся. Вот Швейцария. Горы. Висит табличка на нескольких языках: «Осторожно! Впереди пропасть».

– Почему перила не поставили? – возмущается инфантильный русский турист. – А вдруг кто-нибудь пойдет и свалится?

– Зачем же он пойдет, если табличка написана? Взрослому человеку достаточно предупреждения, – отвечают руссо-туристу. – Взрослый человек сам за себя отвечает. Хочет – пусть рискует, он предупрежден.

– Так нельзя, – упирается русский, не привыкший к подобной степени свободы и самостоятельности. – А вдруг человек дурак? Дураков-то полно! Я, допустим, не пойду, но другой непременно попрется и упадет. Надо ставить перила, надо ограждать… Не заботитесь вы о людях! У нас в России все по-другому!

Это правда. У нас все рассчитано на дураков. На инфантов, которых нужно хватать за руку и оттаскивать от пропасти. Которым нельзя доверять. По опросам, 70 % россиян не доверяют друг другу, полагая окружающих опасными и глупыми. Такого показателя нет больше нигде в мире! Отчасти это недоверие к согражданам распространяется и на самих оценивающих: «Нельзя давать нашим людям оружие! А вдруг я кого-нибудь убью?!»

При этом в «не заботящейся о людях», «бездуховной» Швейцарии когда церковь инициировала всенародный референдум об отмене эвтаназии и «смертельного туризма», швейцарцы законопроект о запрете того и другого прокатили. В этой стране эвтаназия узаконена давно. И потому в Швейцарию стремятся люди из тех стран, где она пока еще вне закона. Это и называют «смертельным туризмом» – когда люди едут, чтобы не вернуться, взяв билет в одну сторону. Едут, чтобы культурно умереть, а не вышибать себе мозги на стену из двустволки, будучи не в силах терпеть боль. Так вот, люди идеи – церковники, которым наплевать на чужие страдания, решили положить конец гуманной практике эвтаназии. Их законопроект был вынесен на всенародное обсуждение и, как я уже сказал, провален. Потому что швейцарцы полагают: каждый сам вправе распоряжаться своей жизнью без оглядки на церковь, чиновников, партию и правительство. И еще они слышат крики боли. А у нас в духовной и «встающей с колен» России очень любят поговорить о боге и прочих абстрактных идеях. При этом совершенно не замечая конкретной боли конкретных людей.

Почему мы такие?

Почему Тойнби назвал русскую историю «абортированной культурой»?.. Почему социолог, доктор философских наук, директор Аналитического центра Юрия Левады Лев Гудков с ним согласился, сказав, что в России происходит «периодический сброс сложностей социального устройства и редукция социальных систем и самого человека к более простым и архаическим моделям»?.. Почему публицист Илья Мильштейн в порыве публицистического прозрения написал, будто Россия все время «выламывается из самой себя и из собственной истории»?..

Многие исследователи смутно догадываются, что корни наших сегодняшних ментальных бед в недавнем тоталитарном прошлом. Но в чем корни наших вчерашних и позавчерашних бед? Ведь история Россия – такая ломаная-переломанная – началась не вчера!.. Такое ощущение, что единственный закон истории России – постоянно взламывать, не соблюдать законы исторического развития, которым подчиняются другие страны. Поэтому там строят сооружения (в широком смысле этого слова), а у нас хотят строить сооружения, а получаются каждый раз макеты?

Социолог Анна Шор-Чудновская пишет: «О российском обществе трудно сказать что-то более точное и правдоподобное, чем то, что оно «постсоветское». Прошло почти двадцать лет без Советского Союза, но и социальная, и политическая жизнь все еще отмечены состоянием «после», состоянием, в котором настоящее соотносится с советским опытом и в котором нужно делать непростой выбор о принятии или непринятии последнего».

Это верное наблюдение. Верное, несмотря на то, что многие западные исследователи отрицают самое существование человека постсоветского как особой разновидности или «подвида» homo sapiens. Чудновская полагает, что отрицание – это следствие необычности проблемы: «Мучительный процесс выяснения отношений с опытом советского тоталитарного, позднее авторитарного государства – явление совсем новое, социальными и политическими науками до сих пор плохо описанное. Теоретическая формула, которая объясняла бы влияние такого опыта на дальнейшее общественное развитие, пока неизвестна».

Однако, как верно замечает социолог, именно оставшиеся от прошлого мемы[1 - Мем – единица культурной информации, распространяемая от одного человека к другому посредством имитации, научения и др.] оказывают губительное влияние на нас и наших детей, транслируя то, с чем жить невозможно. То, живя с чем, – точнее, болея чем, – трудно улыбаться: «…особенности масштабного советского эксперимента и оставленного им в наследство опыта (политического, социального, духовного) до сих пор формируют доминанты политической культуры и влияют на социализацию подрастающего поколения. Поэтому пока к постсоветским гражданам можно в той или иной мере отнести все население России, то есть даже тех, кто в СССР никогда не жил».

«Почему демократии не получилось? Почему не происходит реального модернизационного движения, несмотря на видимые признаки нынешнего благополучия и рост материального благосостояния (а то, что оно растет, несомненно)?» – задается вопросом директор крупнейшей социологической службы России.

«Получается, антропологический тип homo postsoveticus – это человек, которому по каким-то причинам не удается покинуть советскую действительность. Он охвачен своего рода фантомным состоянием, его сознание продолжает по-родственному относиться к миру, которого больше нет, оно черпает из него ориентиры, вопросы и ответы. Почему так тяжело расстаться со страной, которой "уже давно нет"? И как это сделать?» – без устали спрашивает саму себя Шор-Чудновская да и другие исследовали русского общества.

При этом все понимают муляжный, мимикрийный (под цивилизованный Запад) характер российского социума: «Мы сталкиваемся с имитационной деятельностью политиков и основных общественных институтов – имитацией как чужого опыта, то есть различных образцов, позаимствованных у Запада или Востока, так и своего, взятого из советского времени или царской России… На сегодняшний день имитируются демократические нормы и процедуры – выборы, политический плюрализм, свобода прессы, судов, – имитируется даже гражданское общество в целом (в лице Общественной палаты). Имитируется прошлое имперское величие… Постсоветский человек пришел из общества, охваченного мифом, миражом, идеологическим туманом, так что непросто предвидеть, что из этого "затуманенного материала" получится».

Знаете, что мне это напоминает? Немецкую историю после крушения Третьего рейха. В свое время филолог Виктор Клемперер провел в послевоенной Германии масштабную работу, по результатам которой написал книгу «Язык Третьего рейха». Она о том, как язык и прошлые мемы, недавние стереотипы мешают формированию нового сознания, внешне уже освобожденного от необходимости «соблюдать двоемыслие», но еще не освободившегося внутреннее. Клемперер пишет: «…нужно еще какое-то время, ибо исчезнуть должны не только дела нацистов, но и их образ мыслей, навык нацистского мышления и его питательная среда – язык нацизма. Сколько понятий и чувств осквернил и отравил он! В так называемой вечерней гимназии Дрезденской высшей народной школы и на диспутах, организованных Союзом свободной немецкой молодежи, мне то и дело бросалось в глаза, что молодые люди – при всей их непричастности и искреннем стремлении заполнить пробелы и исправить ошибки поверхностного образования – упорно следуют нацистскому стереотипу мышления. Они и не подозревают об этом; усвоенное ими словоупотребление вносит путаницу в их умы, вводит в соблазн. Мы беседовали о смысле культуры, гуманизма, демократии, и у меня возникало ощущение, что вот-вот вспыхнет свет, вот-вот прояснится кое-что в этих благодарных умах, но тут вставал кто-нибудь и начинал говорить… о героическом поступке, или о геройском сопротивлении, или просто о героизме. В тот самый момент, когда это слово вступало – пусть и мимоходом – в игру, всякая ясность исчезала, и мы снова с головой погружались в чадное облако нацизма».

Советский аналог языка нацизма еще не исчез. Может быть, потому что в России не произошло своей декоммунизации как целенаправленного процесса? А ведь у нас тоже был тоталитарный режим, и лекарство, которое помогло одной переболевшей стране, могло бы помочь и другой. Но мы понадеялись на иммунитет. И получили хронику…

Если сравнить Россию с человеком, то его сознание сформировано нашим недавним тоталитарным прошлым. А подсознание – результат исторической эволюции страны, происходившей в определенных климатических и географических условиях. Да-да, именно так: кора и лобные доли у нас советские, а подкорка – царско-историческая. Привычки и манеры, словечки, а также мировоззрение и миропонимание у человека по имени «Россия» заложены советским воспитанием, а рефлексы – оттуда, из темного исторического прошлого. Постсоветские словечки просто маскируют столетние исторические рефлексы.

И пока постсоветский синдром и «российская генетика» не вылечены, пациент будет страдать. Как же спасти больного? Порой для излечения бывает достаточно просто объяснить человеку природу его комплексов, реакций, заблуждений. И он, поняв, что его угнетало, начинает оживать, меняясь буквально на глазах.

На чем, на каких спицах держится гнилое мясо ментальных комплексов постсоветского человека? Что дает ему опору в его заблуждениях?

Мифы.

Один из опросов «Левада-центра» показал: 44 % населения полагают, что было бы лучше, если бы все оставалось так, как было до начала перестройки.

– Какую страну просрали! – любят восклицать глуповатые граждане с незримо светящейся надписью «СССР» на лбу.

Угрюмое величие былой империи еще отсвечивает в мозгах людей, мешая жить новой жизнью. Патологичность и мифологичность этих представлений не осознаются. До сих пор многие убеждены, что «в СССР было много хорошего» и пребывают во власти многочисленных мифов. О том, что «была уверенность в завтрашнем дне». Что СССР был первой державой, которая вышла в космос. Что власть в нем была рабоче-крестьянская, а социализм строился «на благо всего общества, а не одних только нуворишей»…

Моя, как врача, главная задача – разрушить эти мифы, являющиеся опорными стержнями того патологического мировоззрения и мировосприятия, которые превращают моих соотечественников в сумрачных зомби, мешая им радоваться жизни и заставляя глядеть в прошлое вместо того, чтобы смотреть в будущее.

Можно сказать и так: моя цель – убить в русских их имперскость, если хотите. Я собираюсь выдернуть занозу – разрушить мифологемы. И я сделаю это. Причем, сделаю по всем правилам. В первой части книги разберусь с безусловными рефлексами человека по имени «Россия». Во второй – с условными. А в третьей – с тонким слоем культурных шлаков и стереотипов последней эпохи.

Расчистим площадку!

Часть первая

Убить дракона

А родиться бы мог в Новегороде или во Пскове я,
На ином рубеже, при ином повороте судьбы,
И вести новгородскую армию к стенам Московии,
Где бесчестье в чести, где предателей славят рабы.

    Юрий Нестеренко

Сколько уже говорено-переговорено про то, что менталитет народа определяют природные условия! Оно и неудивительно, кто ж не знает, что бытие определяет сознание? Каковы климатические и географические условия нашей уникальной страны, вы можете прочитать в моей книге «История отмороженных», там все это достаточно подробно изложено и разжевано. А здесь я хочу немного сместиться от природы к человеку, от «отмороженных» к «истории».

Глава 1

Проклятие Русскыой равнины

Мы чужие на этом празднике жизни. Который и праздником-то назвать – большое преувеличение… Мы чужие на этой земле. Она никогда не была нам матерью, а лишь мачехой, суровой и несправедливой.

Наши предки пришли в эти края с запада из центральной Европы примерно в VI веке нашей эры, выдавленные нашествием азиатских орд с юга. Не выдержав напора этой азиатской саранчи, славяне пошли на восток, где им почти никто не противостоял. На великой равнине, которая позже получила название Русской, жили совсем дикие финно-угорские племена, даже не сменившие охоту и собирательство на земледелие. Поскольку охота и собирательство – менее эффективный и более примитивный способ эксплуатации среды, один квадратный километр территории может прокормить меньше охотников, нежели земледельцев. Соответственно, аборигенов было гораздо меньше, чем оккупантов, поэтому первые были легко элиминированы вторыми.

Сбежавшие от сильного противника и победившие слабого, наши предки вошли в это молчаливое бескрайнее пространство и огляделись. Что же они увидели?..

Они увидели бесконечные, тянущиеся на тысячи и тысячи километров леса. На севере этот зеленый океан тайги сменялся редколесьем и тундрой. Туда соваться со своими земледельческими навыками было совсем бессмысленно. Южнее хвойные леса сменялись смешанными, а затем резко обрывались в степь. Степь – это то, что надо. Степь – мечта земледельца. Тут чернозем – жирный, плодородный слой почвы толщиной до двух метров! Но увы, степь была уже заселена кочевниками – дикими, агрессивными, мобильными. Пришлось осваивать леса, расчищая их.