Доброе имя

Лев Сергеевич слушал доклад секретаря о заявках на гранты.

– Объединение «Друзья» подало заявку на получение частичного финансирования на организацию праздников в центрах временного содержания детей и подростков в кризисной ситуации.

– Люба, я этих друзей помню с прошлого года. Им тогда отказали.

– Они хорошо в этот раз подготовились: у них рекомендации комитетов по социальной политике местных администраций и трех наших попечителей. Отказать будет против наших правил.

Лев недовольно поджал губы.

– А что это вообще за деятельность?

– Дети в центры попадают с улицы или после изъятия из семей. Изъятия разные бывают: кого-то забрали – спасли, не дали покалечить, а кого-то против воли забрали. На изъятых детей программа и рассчитана: они в любом случае в тяжелом стрессе, праздник должен облегчить им переживания.

– А уличные тоже на этих праздниках будут?

– Вероятно. Центры обычно смешанные. Детей не делят. Как это, одних поведут на представление, а других нет? Затраты на шоу все равно не меняются, – Люба была отлично вышколена и обучена не включаться эмоционально в суть обсуждаемых вопросов. Но какая-тот мелочная придирчивость младшего Соловейчика ее удивила.

– Мне не нравится. А если мне не нравится, надо отказать.

– Лев Сергеевич, директор уже согласовал.

Согласование директора фонда было предварительным этапом, и могло быть отозвано. Но причины для этого должны были быть достаточно серьезные. Не станет же Лев унижаться, чтобы воспрепятствовать этим проходимцам получить деньги на свои нелепые праздники! Лев разозлился.

– Куда он торопится? – повышая голос произнес он.

Люба решила, что Соловейчик не в настроении и стала стараться не смотреть на него. Он это заметил сразу.

– Люба, что с вами? – проговорил он тем спокойным голосом, за которым обычно следует взрыв.

– Лев Сергеевич, может быть, перерыв сделать? Кофе хотите?

– Вы не ответили.

– Ничего.

– Это не правда! Я что-то не так сказал? – Лев чувствовал, что зацепился за пустяк, но уже не мог остановиться.

– Лев Сергеевич, позвольте мне ненадолго выйти.

– Зачем? – зловеще тихо произнес он.

Из этой нелепой ситуации, в которую себя и Любу загнал своим неожиданным упрямством Лев, уже не было достойного выхода. Он показал себя капризным самодуром перед женщиной, которую уважал за ум и деловые качества и ценил за красоту. Какой-то демон-капризный ребенок распалял его злость на себя и на нее. Люба сидела напротив него через широкий стол. Она попыталась подняться.

– Ну-ка, сядь! – рявкнул Лев.

Люба опустилась и, потупив взгляд, покраснела.

Он, сам не понимая, что и с какой целью делает, поднялся и, обойдя стол, приблизился к ней, встав наискосок сзади. Он смотрел на нее, проникаясь незнакомым прежде чувством полной власти над беззащитным существом при полной безнаказанности. В какой-то момент это переживание достигло такой интенсивности, что он стал задыхаться. И тут же он испытал прилив неудержимого желания и взрывной силы, схватил Любу, порвал на ней одежду и так легко овладел ею, будто она была не человеческим телом, обладающим массой и мышечной силой, а небольшим куском мягкого теста.

На следующий день он заехал в фонд без предупреждения и, проходя мимо Любы, сказал ей как ни в чем не бывало:

– Вчера мы не закончили обсуждение. Жду вас с материалами.

А когда она вошла в кабинет, Лев оглядел ее и без предисловий приказал:

– Раздевайся!

Люба послушно стала снимать одежду. Лев разглядывал ее стройное тело, ее прекрасное лицо и волосы, опять наслаждался полной властью над ней. Но в этот день, в отличие от предыдущего, он почувствовал, как разогнал в ней горячую волну, и как эта волна стала захлестывать и лишать сознания его самого. Ничего подобного он не испытывал с Верой. И Вера это сразу поняла. Внешне ничего не изменилось. Лев все также жил с Верой, все также они были близки. Но как чай, заваренный после того, как заварка уже была один раз слита, отличается от свежего ароматного настоя, так стали отличаться их отношения до и после измены Льва. Лев, конечно, прекрасно понимал, что произошло непоправимое, но его мотивы и действия казались ему понятными и объяснимыми, а, значит, по-другому и не могло быть. Он был очень занят делами и почти не переживал. Поначалу он думал, что эпизод, который он считал случайной глупостью позабудется без последствий. Но получалось иначе. Люба, которую Лев ценил и уважал за ее деловые качества и женское обаяние, разом рухнула в его глазах до положения бессловесного животного, вещи, которой можно распоряжаться. Но она стала необходима ему именно в этом качестве, и день за днем все больше заполняла его память и воображение в свое отсутствие и мутила разум в минуты, когда они были вместе. Отношение к Вере менялось противоположно. Для Льва она оставалась частью его самого, самой лучшей частью. Ему были дороги воспоминания о беде и счастье, пережитом ими вместе. Он был благодарен ей за успех, стремление к которому пробудила в нем любовь. Его продолжала восхищать ее внешность: полное достоинства и спокойной мудрости лицо, в котором эта мудрость потрясающе гармонично сочеталась с еще детскими чертами. Он помнил, что они вместе сотворили чудо. Но как женщина, она стала ему неинтересна. Вера принадлежала ему всем своим существом, но она не умела дарить той телесной радости, на какую была с избытком способна Люба. Их близость высохла.

Веру жег непрекращающийся огонь. Ей нужна была, если уж не надежда на возврат к прежнему, то хотя бы ясность в отношениях, ей был необходим честный разговор. Сначала она решила понаблюдать и выбрать наиболее подходящее время для выяснения отношений. Но с каждым днем Лев был все дальше от нее, и к боли от разрыва их единого тела добавлялся ужас от размеров этой рваной раны. Ждать стало невозможно. Несколько раз она собиралась с духом, чтобы начать разговор, но слезы душили ее, и чтобы не показать этого, она уходила к себе. Лев, конечно, это замечал, и его это только раздражало, а не смягчало. В один из вечеров он пошел за ней, плачущей, чтобы прекратить это тягостное положение уже все равно с каким исходом.

– Что случилось, Вера? – спросил Лев, стараясь быть спокойным, отчего его голос стал холодным.

Вера прекратила плакать.

– Я уезжаю к маме.

– Зачем?

– Чтобы не жить с тобой.

– Ты меня разлюбила? – все это говорилось убийственно спокойным голосом.

Слезы высохли от удивления перед таким безразличием.

– Это ты меня разлюбил.

– Нет, я люблю тебя.

– Зачем ты мне лжешь? Неужели ты думаешь, что я ничего не понимаю? Или ты таким образом успокаиваешь совесть? Зачем? Разве она у тебя есть? Ты достаточно хорош, чтобы обойтись без нее.

Лев наклонил голову набок и устало рассматривал Веру. «Как странны человеческие чувства!» – думал он, – «Еще недавно он был готов воевать со всем светом только по одному слову этой девочки. А теперь ее слезы раздражают».

– Зачем ты позвал меня оттуда? Я ведь уже была готова умереть. Знаешь, какую свободу дает готовность умереть? А ты привязал меня к жизни. Что я буду делать без тебя?

– Оставайся. Зачем ты так драматизируешь?

Вера была бы готова спорить о том, изменял ли Лев, она готова была быть обманутой вторично, но она не могла переносить такого спокойствия. Она не смогла даже остаться сидеть.

– Драматизируешь? Драматизируешь?

Лев покивал головой.

– Да ведь ты же умер для меня только что! Неужели я смогу хоть сколько-нибудь быть рядом с остывающим телом того, кого раньше любила? Ты помнишь Сашу? Он, пока лежал в реанимации, просил передавать мне, что обязательно скоро поправится, а потом попросил передать мне его катера. Он беспокоился об этом, пока не умер, – Вера достала из кармана платья Сашины катера и показала их, как и он тогда – на раскрытой ладони.

Острым прутом боль стегнула Льва по лицу. Он даже невольно дернулся.

Вера встала, собрала что-то из своих вещей, позвонила водителю и отправилась к маме. Лев не удерживал ее.