Новый век начался с понедельника

С этих пор, периодически в их коллектив и стала как-то незаметно и естественно вливаться комендант здания Нона Петровна Барсукова (до замужества Приходько).

Это была уроженка казачьего края – брюнетка лет пятидесяти, которые ей было затруднительно и дать-то.

Когда-то она была очень красива, фигуриста, шикарна и даже фундаментальна. Но с годами она несколько растеряла былые формы и форму, но всё ещё сохраняя сексуальную привлекательность.

Недаром многие мужчины, особенно крупного и крепкого телосложения, посещавшие здание медицинского центра и общавшиеся с, внешне немного похожей на Мэрилин Монро, Ноной, мечтали с удовольствием и наслаждением предаться с нею любовным утехам.

Но и не только они, а и более субтильные мужчины также были бы не прочь окунуться в её заманчивые формы и ощутить все её прелести.

Из всего коллектива ООО «Де-ка» Нона Петровна поначалу больше дружила с Инной Иосифовной.

Они дружили не так, как дружат красивые, зрелые, интеллигентные женщины средних лет, не обременённые взаимными обязательствами и личными интересами. Они дружили, как дружат красивая женщина, не знающая, что она королева, с некрасивой, как раз считающей себя оной.

Но совершенно по-другому дружили Надежда Сергеевна и Инна Иосифовна.

Платону часто приходилось слышать, поначалу шокирующее не только его, но и изредка приходящих к ним посетителей, слишком панибратское, дружеское и даже излишне любовное, если только не лицемерное, их взаимное обращение друг к другу, как «Инусик» и «Надюсик».

Внешне можно было подумать, что здесь царят мир, дружба, порядок, взаимоуважение и любовь.

Однако на деле всё было не так просто. Оказывается ещё до прихода Платона, внутри этого коллектива медленно и верно зрел конфликт между Инной и остальными сотрудниками.

Первые, слабозаметные признаки этого начали тускло проявляться ещё со дня рождения Инны, а затем и других.

Во время таких мероприятий Платона больше всего поражали довольно дорогие ежегодные подарки, которые в советское время дарили работникам только на большие юбилеи или при уходе на пенсию.

Очевидно, изменились времена, нравы и возможности.

Но изменились не только они, а и культура поведения и общения, приняв в себя больше пошлости и развязности.

Именно почувствовав это во время празднования дня рождения Инны, Платон, чтобы несколько разрядить обстановку был вынужден выйти из-за стола, якобы, по нужде.

Этим он предоставил возможность Инне, задавшей уже изрядно выпившим коллегам вопрос о вышедшем на минутку из комнаты Платоне, перевести разговор на его персону:

– «И почему ему всегда удаётся уговорить женщин? По всем вопросам! Почему он пользуется неизменным успехом у них?».

Марфа, совершенно без задней мысли, желая показать свою мудрость и осведомлённость, непринуждённо ответила:

– «А потому, что у него есть волшебная палочка!».

– «А! попиралочка!» – уточнила всегда догадливая Инна, переводя разговор во фривольную плоскость.

– «Щаз!» – почему-то раздражённо отреагировала Марфа.

Тут же эту половую тему подхватил Иван Гаврилович, предложив соответствующий давно затёртый тост.

Поддатая Марфа, в ответ на этот похабный призыв уже сильно захмелевшего Гудина: «Выпьем за счастье тех ворот, откуда вышел весь народ!», не злобно, но с ехидцей, спросила, невольно повторяясь:

– «Гаврилыч! А ты сам-то, из каких ворот вышел? Какое всё-таки твоё гинекологическое дерево?».

Уже вернувшийся на место Платон, удивившийся повтору, тут же органично подключился к общей теме:

– «Марф! Память у тебя прям девичья! Как у той, которая после дефлорации спросила: «Я девушка?».

Марфа задумалась непонятно на что, тут же не стесняясь вопрошая:

– «А что такое дефлорация?».

Платон, теперь уже смеясь, разъяснил старухе:

– «Ну, это, когда девственности лишают!».

Понятливая Марфа тут же поправила слишком заумного коллегу:

– «Ну, да! Это когда целку ломают!».

Платону, опешившему от такой её откровенной бесцеремонности, осталось только поддакнуть Марфе.

Вообще говоря, Марфа Ивановна, в той или иной мере, никого по работе не любила и не уважала. И было, за что. И каждого – за своё.

Поэтому общение с Платоном, их совместное зубоскаление, было для неё своего рода психотерапией.

Одно время у Марфы и с Платоном тоже сложились сложные, натянутые отношения.

Видя в нём конкурента, опасаясь его, она невольно ревновала коллегу к безусловным успехам в работе, к быстро заработанному авторитету среди сотрудников и посетителей, была недовольна его советами и, в конце концов, сорвалась на нудное его подкалывание, граничащее с простым хамством.

Когда Платону надоели Марфины наскоки, он возвёл своё отношение к ней в матерную степень.

Не ожидая такого от, как она считала, паршивого интеллигентишки, Марфа поначалу даже потеряла дар речи, а потом уже и вовсе прослезилась от обиды. Старуха поплакала над своим разбитым хамством, но постепенно успокоилась, затихнув, как мышка, спрятавшись в свою психологическую норку.

Это, в итоге, надолго выбило Марфу Ивановну из седла её любимого, старого, матерщинного конька.

Как-то раз Гудин в присутствии Платона поругался с Марфой.

Он орал на неё, при этом невольно тужился, став красным, как рак.

Язвительная Марфа, тут же стараясь остудить оппонента, просто ошарашила его:

– «Ты чего это воздух испортил? Старый пердун!».

Вмешавшийся в разговор Платон вместо сглаживания конфликта невольно подлил масла в огонь, неожиданно для себя прокомментировав:

– «А это он свой адреналин выпустил со злости!».

Обиженный и опозоренный Гаврилыч срочно был вынужден выбежать покурить.

К счастью для Платона, да и для всех сотрудников, других куряк в их коллективе не было.

После дней рождения Гудина и Тороповой в празднованиях наступал перерыв аж до декабря – до дня рождения Алексея.