И смех, и грех, и обученье

– «Очень даже хорошее!» – вторила ей Оксана, поглядывая на пальцы правой руки сразу понравившегося им мужчины.

От такого комментария у Платона, возбудив тело, разыгралось воображение.

Но он решил, что сейчас пока не место, ничего не ответив подругам – подходила его очередь, и надо было выбирать первое блюдо.

От такого диалога и предвкушения более тесного общения с девушками Платон, дождавшись своей очереди, игриво спросил симпатичную совсем молоденькую раздатчицу, не сводившую с него своих красивых серых глаз:

– А у Вас рассольник есть? Вчера очень вкусный был!».

Раздатчица, слышавшая предшествующий диалог между ним и девицами, и приревновавшая Платона к ним, немного растерявшись, без задних мыслей, радуясь, что Платон с ней заговорил, наивно ответила:

– «Да! Есть! Как раз вчерашний, но мало!».

– «Жалко, что его мало! Всем не достанется!».

– «Да хватит! Мы его разбавим!» – чистосердечно призналась девушка, машинально помешивая большой поварёшкой в огромной кастрюле с супом на дне.

Теперь уже грохнули от смеха не только девчонки, но и стоявшие позади Платона мужчины. А раздатчица, густо покраснев, со слезами на глазах быстро скрылась в подсобке.

Платон, сдерживая смех, передал её сослуживице, пожилой поварихе:

– «Да что она смутилась-то? Мы здесь все свои, всё понимаем!».

– «Да ничего!» – махнула та рукой.

За обедом Платон не смог сесть к понравившимся ему девушкам.

Свободных мест было мало и те сами были вынуждены к кому-то подсесть.

Но Платон не отчаивался, так как прекрасно понимал, что это даже к лучшему. Необходимо было выждать паузу перед знакомством, чтобы не выглядеть навязчивым и сильно влюблённым.

Девушки таких ухажёров почему-то не любят.

Да и в случае продолжения разговора могли возникнуть варианты, мешающие ему в осуществлении такого важного для него теперь плана.

Однако настроение было приподнятое, и он надеялся, что вечером, после ужина, у него может быть возникнуть интересное продолжение.

Так весело начинался его второй день путешествия по Киеву.

С этим настроением Платон зашагал по новому маршруту, созерцая всё вокруг, радуясь увиденному, записывая всё новые и новые строчки.

Но особенно на него в этот момент произвело впечатление начало цветения каштанов – этого вечного символа Киева:

Стоят каштаны вдоль аллеи.
Кто их сажал – рук не жалели.
И время нужно, чтоб траву посеять,
И тополя. Уж не отклеить…

Как полетит их нежный пух,
То ты не будь, дружок, лопух.
Глаза ты закрывай скорей.
Не бойся пуха тополей…

Тут они стоят грядой
Вдоль дорог красивых.
А за ними чередой
Потянулись ивы.

А каштанов стройный ряд
Вдоль шоссе томится.
Словно вышли на парад.
Им бы распуститься.

Но неожиданно изменилась погода. Похолодало. Стало пасмурно и ветрено. Вскоре пошёл и мокрый снег, заметно укрывший собой всё вокруг.

Он был на ветках деревьев и кустов с их нежной листвой, и на траве, и на цветах. И только асфальту кое-где, на ветреных местах, удавалось остаться голым.

Наверно мы с собой привезли московскую погоду? – решил романтик.

И этот факт он тоже отразил в своих стихотворных записях:

Опять вдруг что-то холодает.
Наверно близится отъезд.
Природа то не понимает,
Что я не спрячусь ведь в подъезд…

Снег выпал, выпал белый снег.
Почти, как в сказке лёг.
Наверно был здесь снегопад.
И кто ему не рад?

Да, для Киева это было редкое событие.

Платон теперь словно на время возвратился домой, в московскую погоду.

Но уже к вечеру от былой белизны не осталось и следа.

Солнце нещадно нагревало серый асфальт и топило талые снега.

А начинающий поэт продолжал:

Университета тёмно-красный бок
Мелькнул, когда свернул за поворот.
Я вверх по улице подняться всё же смог.
И снова повернул за поворот…

С Владимирской свернул налево я,
И увидал большой собор Софийский.