Пантеон великих. – ТЫ КТО? – А ТЫ?

Короче, плюнули и к чуваку по фамилии Чувак. Там поначалу всё обещающе. Как говорят в правительствах – перспективно.

– Принесите мне банку воды, три литра.

Принесли ему банку. Это не трудно. Тот руками над ней поводил и говорит:

– Вижу.

– Что видишь? Кого?

– Его.

Все вскочили :

– Где?

А чувак опять:

– Вижу.

– Что? Кого?

– Его.

– Где?

А тот снова за свое – «Вижу». И так по кругу. Что за человек. Видишь если, скажи. Или голову не морочь. Неадекват какой-то.

Позвали главного домоуправляющего – чином высоким, умом так себе. Тот к Чуваку подъезжает, намекает, дескать, «свобода лучше, чем несвобода…» А Чуваку нипочем, ему, видать, всё равно, что пляж в Адлере, что утренние поверки на семидесятой широте. Привели к нему тогда другого домоуправляющего – чином поменьше, умом побольше. Тот потоньше, похитрее: денег обещал, говорит, если надо Чувак, центр под тебя освоим, хочешь многопрофильный, хочешь узкоспециализированный. Не реагирует!

Ну, что называется, каждый кузнец своего счастья. Или несчастья. Это уж каждый сам выбирает. Пришел начальник безопасности. Человек, надо сказать, тихий, немногословный и верующий. Голова холодная, а сердце горячее. Руки моет. Ходит в одном костюме.

Тот посмотрел на чувака, помолчал, взял того за руку и отвел его в домик для уточки. И там подключил его к току. Ну, и вытряс (прям-таки в буквальном смысле) кое-что. Кое-как удалось расшифровать, что Путятин вроде там, где одна вода сливается с другой – так чувак поэтически выражался, пока его не трясло.

Подумали, прикинули – по всему получается, что имеется в виду устье ручья у озера. Ручьев-то в лесу, конечно, много, не один, но проверить можно. Снарядили собачек, и в путь. К вечеру нашли. Точно, как Чувак обещал. Сидит Путятин на бережку у озера, где ручей в него втекает, и окушков тягает. Довольный такой, умиротворенный, можно сказать.

– Чего, – говорит, – вы такие взъерошенные, или случилось чего?

Слуги растерялись :

– Нет-с, ничего-с, – отвечают, —Только ждут-с вас. Ищут-с. С. Многие-с. Все-с. Практически-с. С.

– Да кто там ждет-то. А если и ждет, то подождет. Чай, не Папа Римский, а даже если и Папа. Я тут окушков тягаю, видите. Клюет. Так и передайте. Или вообще ничего не передавайте. Всё. Свободны.

И точно, братцы, свобода всё-таки лучше, чем несвобода. Хозяину оно виднее. Даже если он спит или в лес по-грибы по-ягоды пошел. Хотя зачем вам свобода. Вот лес, вот ягоды. Грибы опять же. А вот хозяин. Хорошо!

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ

Из жизни писателей. Лев Толстой и женщины

Эссе: Несколько слов о мировом литературном процессе

Лев Николаевич Толстой любил баб. Я специально употребила здесь это просторечное слово, чтобы подчеркнуть определенный аспект этой любви. Эта любовь причиняла Толстому много беспокойства и приводила его к нравственным исканиям. Нравственные искания же воплощались в рукописях, чтобы поражать затем читателей глубиной психологизма в печатном виде. Таким образом, вдумчивый исследователь творчества писателя не может не отметить важную роль в формировании всем известных классических текстов таких волнующих любого здорового мужчину выдающихся форм женского тела, как наши бедра, грудь (титьки) и еще кое-что, что все знают, но соблюдая приличия, молчат. Я тоже промолчу.

Женское тело чрезвычайно волновало писателя, отвлекая его от планомерной литературной работы с одной стороны, но с другой стороны эти волнения, и я бы сказала, терзания мужской плоти, производили в классике глубокую внутреннюю работу, которую он так гениально отображал в жизни, поступках, в движениях души своих героев. Да, бывало, конечно, и трудновато. Бывало и невмоготу.

Я часто представляла себе картину в Ясной Поляне, как Лев задирает подол широкобедрой костистой бабе где-нибудь на заднем дворе, в каретнике, и оба, громко сопя, приносят жертву на алтарь богини Венеры. Эта картина, признаться, волнует и возбуждает меня, особенно если я вспоминаю о том, что деревенские бабы не носили женского белья и трусиков. Я думаю, вы, мои читательницы, способны оценить и понять весь спектр этих моих переживаний: от смутных эротических до подводящих к предоргастическому состоянию ярких и предметных порнографических.

Надо сказать, что Толстой не был крепостником, и я категорически не согласна с теми исследователями, которые предполагают, что крепостных девок водили к нему в графские покои. Некоторые идут дальше, и в предположении этого делают вывод о том, что, например, гениальные «После танцев» имеют такой глубокий надрыв как результат, как реакция комплекса вины на эти приводы юных селянок. Нет! Я категорически не согласна с этим! Где доказательства!? А где же тогда была Софья Андреевна? При всей необузданности и широте мужской натуры Льва условности дворянской среды соблюдались им в полной мере.

В подтверждение моей позиции о гуманистическом отношении Л. Толстого к крепостным (а затем и просто к деревенским) бабам напомню известный, но не афишируемый факт: когда одна из таких баб родила от него чудесного мальчика, то Толстой позаботился о нем, определил его на двор и сделал затем кучером семейства Толстых. Это благородно!

А терзания, конечно, как я говорила уже, были. Опосредованно они отражались в духовных исканиях его героев, а непосредственно – в интимных дневниках и в некоторых воспоминаниях близких к Льву Николаевичу людей.

Известны, хотя и отрывочные, но характерные воспоминания А.С.Пушкина, гостившего в Ясной Поляне летом 1857 года: