Покушение

– У нас в комендатуре прекрасная приемная для разного рода посетителей, оберштурмбаннфюрер. Можно оттуда всех выгнать, закрыть ее. А «этих», – Эгерт употреблял только это слово, – можно провести туда через запасной вход, так что их не заметит ни одна живая душа.

– Прекрасно, Эгерт, – обрадовался Грейфе. – Там, надеюсь, есть стол? Стулья?

– Там все есть и все в лучшем виде, герр оберштурмбаннфюрер.

– Туда и препроводите их. А мы со штурмбаннфюрером подойдем позднее, – окончательно решил вопрос Грейфе.

У него еще оставалось немного времени до встречи, и он снова принялся перелистывать характеристики отобранных ими кандидатов. За этим занятием и застал его Скорцени. Штурмбаннфюрер ввалился в кабинет, и тот сразу перестал казаться таким просторным. Чин у Скорцени был невелик. И Скорцени всегда старался держаться подтянутым и корректным. Но после того как он, выполняя личный приказ Гитлера, выкрал в сентябре у итальянцев Муссолини и на самолете привез его в Германию, после того как все газеты и имперское радио провозгласили его героем номер один, он позволил себе несколько расслабиться, чувствовать себя в любом обществе посвободней. И от этого при его крупной фигуре стал казаться еще более могучим.

Поприветствовав Грейфе и по-приятельски поздоровавшись с ним, штурмбаннфюрер с удивлением спросил:

– Мы одни? Или все отменяется?

– Все в порядке, дорогой Отто, и нас уже ждут, – поспешил успокоить его Грейфе и рассказал о том, какая мысль неожиданно пришла ему в голову и почему он изменил место встречи с кандидатами.

Скорцени этих тонкостей не понял, но разбираться в них не стал и согласно кивнул:

– Конечно, можно и так. Но я-то думал, мы с ними где-нибудь в тире знакомиться будем. Или в спортзале. Я даже форму не хотел надевать.

– Это самое общее знакомство. Надо же хоть взглянуть на них? – объяснил Грейфе. – А потом обязательно и в тире, и на ковре, и на ринге… и в бассейне!

– А машина? А мотоцикл? А парашют? Должны они уметь ими пользоваться?

– Непременно, дорогой Отто! И еще тысяча дел, которым мы должны будем их обучить, – добавил Грейфе.

– Реакции и смелости не обучишь. А без них идти на риск равносильно тому, что заранее всё провалить, – высказал свою сокровенную мысль Скорцени.

Грейфе в ответ только развел руками. Насколько всем этим требованиям мог ответить хоть один из ожидающих их внизу «этих русских», он не имел ни малейшего представления.

В кабинет вошел Эгерт, доложил о том, что все готово, уловил благосклонный кивок начальника, забрал со стола характеристики и пригласил Грейфе и Скорцени следовать за ним.

Они спустились на первый этаж и какими-то, совершенно незнакомыми Грейфе коридорами и переходами, минуя несколько постов охраны, прошли в приемную, оказавшуюся просторной, чистой, обставленной строгой официальной мебелью комнатой. В одном углу ее стоял бюст Гитлера. В простенке между окнами висел его портрет. В приемной стояло также несколько столов, а возле каждого из них стулья. За одним из столов сидели трое средних лет мужчин: двое одеты в штатское, один – в форму рядового вермахта. Форма была чисто выстирана и отутюжена, но уже порядком поношена. На это сразу обратил внимание наметанный глаз Грейфе.

Увидев высокое начальство, все трое кандидатов немедленно вскочили со своих мест. Прозвучало нацистское приветствие, и три пары глаз впились в эсэсовцев. Грейфе и Скорцени ответили вполголоса и некоторое время молча разглядывали прибывших. «“Эти русские”, – невольно вспомнил выражение своего адъютанта Грейфе, – на фотокарточках, однако, выглядели куда более привлекательно. Особенно этот в форме. Филь-ча-коф, кажется. Эти странные русские фамилии».

– Садитесь, господа. Садитесь вот сюда, поближе. Нам хотелось бы познакомиться с вами, – предложил Грейфе кандидатам и указал, за какой стол им следует сесть.

Трое незамедлительно сели. Особенно проворным оказался кандидат в военной форме. Он занял место за столом быстрее всех и снова уставился на Грейфе. И это также не понравилось начальнику восточного отдела. «Нельзя чувствовать себя таким забитым», – мысленно уже начал оценивать кандидатов Грейфе.

– Эгерт, объясните господам русским, пусть они говорят на своем родном языке. А вы будете нам переводить. Иначе мы и наполовину не поймем друг друга, – попросил Грейфе.

Эгерт, блестяще знавший русский, польский и сербский языки, сейчас же перевел.

– Я буду задавать вам самые общие и простые вопросы, а вы отвечайте. Спокойно отвечайте, господа. Вот вы, господин Филь-ша-коф, – заглянув в характеристику, обратился к кандидату в форме Грейфе. – Скажите, в каких больших городах России вы бывали?

Фильчаков вскочил, как только оберштурмбаннфюрер ткнул в его сторону пальцем.

«Да, он явно забит», – подумал Грейфе, пока Эгерт переводил кандидату его вопрос.

– В Куйбышеве, в Казани, в Горьком, господин оберштурмбаннфюрер. А еще в Чебоксарах и Арзамасе, – отчеканил Фильчаков.

– Насколько я понимаю, это все волжские города, – кивнул Грейфе.

– Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.

– Ну а в Сталинграде вам приходилось бывать?

– Не бывал и быть не хочу! Будь он проклят, этот город, господин оберштурмбаннфюрер! Столько солдат фюрера за него полегло! – ответил Фильчаков, но, сообразив, что, пожалуй, ответил не то, что надо, добавил: – А если бы довелось туда попасть, я бы всех этих его защитников собственными руками в Волге перетопил. Камень на шею – и в Волгу. Там им самое место, господин оберштурмбаннфюрер.

– О, конечно, вы правы, господин Филщакоф, – согласился Грейфе. – А в Харькове, Киеве вы не бывали?

– Я до Харькова не дошел, господин оберштурмбаннфюрер. Я под Харьковом доблестной немецкой армии сдался. И потом попал в лагерь в Хороле. А потом, – начал было перечислять Фильчаков, но Грейфе ткнул пальцем в характеристику.

– Да-да… я знаю. Тут написано, – сказал он. – А в каких отелях вы останавливались, господин Филь-ща-коф, в тех городах, куда вы приезжали?

Фильчаков смущенно заморгал. Судя по всему, врать он побоялся, а правду предпочел бы умолчать. Но отвечать было надо, и он сказал:

– Какие отели, господин оберштурмбаннфюрер? Так, больше у родственников, бывало, переночуешь. А то и вовсе на вокзале…

– Понятно, – многозначительно процедил Грейфе.

Дальше были вопросы другого характера. И было их много. Грейфе видел и чувствовал, что «Фильщакоф» старается. Очень старается. Он даже вспотел. И очень хочет понравиться и заслужить его, оберштурмбаннфюрерское, расположение к себе. Но на Грейфе все это действовало как раз наоборот. Антипатия к «этому русскому» у него появилась, что называется, с первого взгляда. Но не это было главным для отбора. Фильчакову явно недоставало контактности, кругозор его оказался весьма примитивным и ограниченным. Хотя, как указывалось в характеристике, он окончил среднюю школу и даже обучался в лесном техникуме. Ярко в нем просвечивало только одно – лютая ненависть ко всему советскому. Но для успешного решения той задачи, для которой подбирал исполнителей Грейфе, этого было мало.

– Хорошо, господин Фильщакоф. Мне все ясно. Я убедился, что вы искренний друг рейха. Мы подумаем, как вас лучше использовать для наведения нового порядка. А пока можете возвращаться в свое подразделение, – закончил Грейфе беседу.

Фильчаков снова, как и при встрече, вскинул руку, громко выкрикнул приветствие, щелкнул каблуками и, повернувшись по-военному, отмаршировал к входной двери. Эгерт провел его через посты охраны и выпроводил на улицу. А когда вернулся в приемную, то увидел, что его начальник оживленно беседует со вторым русским. Второй русский свободно говорил по-немецки, да еще на баварском диалекте. О, этот второй русский был совсем не похож на первого. Он происходил из очень хорошей, интеллигентной семьи из Риги. Эгерт сразу почувствовал, что его начальнику было интересно разговаривать с этим отпрыском старого дворянского рода, обучавшимся до воссоединения Латвии с СССР в Мюнхенском университете.

– Родители живы? – спросил Грейфе.

– Никак нет, господин оберштурмбаннфюрер. Мать умерла еще в тридцать шестом году. Отец репрессирован большевиками сразу после захвата Прибалтики. Сведений о нем не имею. Привык считать, что его уже тоже нет в живых, – спокойно, как и вообще он вел весь этот разговор, ответил кандидат.

– Ваш отец был царский офицер? – пожелал уточнить Грейфе. – Где служил?

– Он был полковник, герр оберштумбаннфюрер. С шестнадцатого года служил в штабе генерала Корнилова. После неудавшейся попытки установить в Петрограде власть военной диктатуры вынужден был уехать в Ригу.

– Это было?.. – запамятовал Грейфе.

– Тридцать первого августа семнадцатого года, герр оберштурмбаннфюрер.

– А потом?

– В 1919 отец служил у генерала Бермондт-Авалова. Вместе с генералом фон дер Гольцом они вырвали Ригу у красных. А когда под давлением англо-франкского союза германским войскам пришлось уйти из Риги и продажное латышское правительство заключило в двадцатом году мирный договор с Советами, отец делал все, чтобы красная зараза не проникала в Прибалтику, герр оберштурмбаннфюрер.

– Фон дер Гольц много сделал для Германии, – удовлетворенно заметил Грейфе.

– Мой отец тоже – для Белого движения, герр оберштурмбаннфюрер. За что и был репрессирован большевиками.

Эгерт заглянул в характеристику. Фамилия у кандидата была немецкая – Дреер. Звали его Паулем, хотя рядом с этим именем, правда, в скобках, стояло и другое – Павел. Отчество – Людвигович.