Дочь генерала

Ночей бессонных испытал круженье
Пока сумел озвучить предложенье,
Пока ответ обратно получил.

Она была тиха и простодушна,
Стояла близко – руку протяни.
Но, лишь касаясь ступнями земли,
Парила в иномирности воздушной.

Встречались наши руки и глаза
И опускались, будто от ожога.
Я знал, что ты робка и недотрога —
– в себе такого не подозревал.

Ты освещала и преображала,
Все, чего рука твоя касалась.
Воздухом твоим легко дышалось,
И вокруг тебя жила весна.

Когда мы были вместе, всё вокруг
Живое, гибкое ? тянуло к нам ладони
И солнце выходило из заслона,
И ночью звезды завершали круг.

Мы проживали день за целый год,
Неслись недели, обгоняя свет.
Минута, замирая, длилась век.
И знали мы, что это ненадолго.

… Она меня тогда впервые обняла,
прижалась так, как будто умирала,
и плакала, и руки целовала.
Все объяснила и… к нему ушла.

А я кричал ей вслед!
А я вздыхал ей вслед.
А я шептал ей вслед:
«Хоть сердце и болит,
Прости, любимая,
что я
…не инвалид!..»

– Только, чтобы написать такой стих, стоило родиться, – прошептала девушка, в полной тишине.

– О, несчастная! – прогудел Борис, но взглянув на Наташу, спешно пояснил: – …Девица та, что к Васькиному коллеге ушла. Уходить, так к прозаику! Красивому и подающему надежды…

– Сережа, это автобиографично? – спросил Василий, шмыгнув носом и промокая рукавом глаза.

– О чем вы! Бросьте препарировать тайну! – взревел чей-то голос, и все резко оглянулись. В дверях, опершись плечом на дверной косяк, стоял высокий блондин в элегантном белом костюме с мужественным загорелым лицом.

– Валентин! Брат! – хором закричали сожители.

– Вот решил соскучиться. Заглянул на огонек, и кажется не зря. Серега, если бы это для тебя что-нибудь значило, – сказал Валентин, шагая к поэту, раскрыв объятья, – я бы тебе белый «мерс» подарил за эти вирши.

– Если поэту машина не нужна, могу я получить, – заботливо предложил Борис.

– А теперь что-нибудь эдакое, родное! – сказал Валентин. – Чтобы душу согрело!

– Вот это я, Валь, тебе написал. Называется «Разговор с другом» – поэт опустил голову и задумчиво, немного нараспев прочитал:

Вино густое, как кровь, как эта июльская ночь, пью сегодня с тобою
На теплом камне, где прежде сидели вдвоем и подолгу молчали.

С тобою и только с тобой мне спокойно молчалось всегда.
Зачем ты меня не учил жить без тебя и молчать без тебя?

Славка! Не бойся, слышишь, друг, я не забуду тебя. Обещаю.
В своей непутевой, пьяной жизни пустой не забуду тебя никогда.

В чаду и безумном кружении дней не забуду тебя никогда,
Потому что нет у меня никого и не было ничего. Ты один! Вот так…

Так как ты, умела смотреть на меня только мать, пока я не вырос.
Из глаз твоих лучилось тепло, тепло, которое так согревало.

А ты шаркал рядом со мной, припадая на ногу с осколком,
А ты сидел и молчал, ? и тепло разливалось в душе.

Ты отдавал мне последние деньги и жил непонятно на что,
Ты не спрашивал о долгах никогда и прощал, забывая.

Ты протягивал книги, хорошие книги, и тихо шептал: прочти.
Диктовал ты мне письма друзьям и отцу: им будет приятно, пиши.

Вино пряное, как слезы, пью и на небо смотрю,
И звезды – ты их любил – стекают по скулам и бьют по груди.

Славка! Почему твое сердце оказалось слабым таким?
Ведь оно столько лет терпело ложь мою и боль от предательств моих.

А теперь… как мне жить без тебя, когда не с кем молчать?
И кто меня будет прощать, если я не прощаю себя?

И кто, не ожидая взамен ничего, будет смотреть на меня
Глазами, из которых струится тепло и светлая боль?

И что теперь мне это вино без тебя, холодный гранит и могильный холм?
Зачем прихожу я сюда, как побитый и брошенный пес?

И как я забуду тебя, Славка, забуду твой взгляд,