Странствующий

Оглядываюсь и действительно вижу присевшего на траве худощавого мужчину лет пятидесяти с выгоревшим рюкзачком за спиной, с иконой на груди. Да и сам он напоминает мне кого-то иконного. Только кого, сейчас не вспомнить. Радость от пережитого и от этой нежданной встречи наполняет меня.

– Экий ты колоритный, брат, – открываю рот от восторга. – Дай-ка я тебя рассмотрю… Силён, силён!

– А теперь поругай, – просит собеседник, робко поглядывая на меня прозрачными глазами мудреца.

– Зачем?

– А чтобы не потщеславиться.

– Это пожалуйста, – с готовностью соглашаюсь. – Ходят тут, понимаешь! Привыкли там у себя! А здесь вам, между прочим, не там. Совсем уже всякую наглость потеряли. Ну как, хватит или еще добавить?

– Хорошо, хорошо, – слегка улыбается странник, – спасибо.

– Всегда готов. А ты кто?

– Не видишь? Странник. Вот сума, вот посох, а вот икона. Странник… Хожу из монастыря в монастырь. По благословению.

– И сколько в день проходишь?

– Обычно семь Богородичных правил.

– Это сколько ж, если в километрах?

– По-разному, брат. Иногда птичкой летишь, а иногда ползешь черепахой. Как нагрешишь…

– А сейчас откуда и куда?

– От преподобного Сергия к благоверному Даниилу.

– Можно мне с тобою рядом? Если уж не странником, то хотя бы странствующим?

– Странствующим, говоришь?.. Можно, если тихо и с молитвой.

– Тебя как величать, странник? – спрашиваю по-родственному.

– Валерий. А тебя?

– Тихон. Послушай, а ты голоса слышишь?

– Святые отцы учат нас, что в сердце и в уме человека постоянно звучат голоса. Их несколько: свой собственный, голос ближнего, молва или голос толпы, ангельские вразумления, которые называются голосом совести; ну, и… этого самого, двойника-мучителя. Чтобы знать, какому голосу верить, а какой отвергать, нужно иметь различение духов. Голос, в котором слышишь любовь и уважение к твоей свободе воли – совесть. Если голос предлагает прощать ближнего, любить Бога, смиряться, молиться и каяться – это тоже совесть. Ну, а если голос предлагает что-то страстное, тревожное, гордое или, скажем, отложить спасение назавтра – это голос того самого двойника. Отвергай его.

– Значит, бояться голосов не надо?

– А православным бояться вообще ничего не следует. Кроме греха. Помнишь в Псалтири, «тамо устрашишася страха, идеже не бе страх»? Так это относится к тем, кто «рече безумен в сердце своем: несть Бог, растлеша и омерзишася, несть творяй благое».

Говорит складно, думаю, видно, подкован странник.

И мы пошли. Вот так просто и обыденно: поднимаемся, отрясаем прах с одежд, осеняем себя крестом и трогаемся в путь. Идем, молитовки пошептываем. Прохожие на нас оглядываются. Поначалу хочется каждому сказать что-нибудь, но потом привыкаю и перестаю обращать внимание.

…Вспоминаю, как приятель позвал меня в гости – «обмыть» новую машину, на этот раз спортивный двухдверный «Мерседес». После восхищенного ощупывания автомобильного чуда сидим за обильным столом загородной виллы. На поставках французского вина Леша заработал солидные комиссионные. Его аж распирает от новостей, а поделиться кроме как со мной не с кем. Бизнес, как известно, врагов-завистников умножает, зато друзей-приятелей сильно отсеивает. Наши отношения сохранились благодаря тому, что мне от него абсолютно ничегошеньки не нужно.

Так, после бокала «Шато-д-икем» он покровительственно обнимает меня за плечи и, снисходительно заглядывая в лицо, предлагает мне чем-нибудь помочь. Зная этого парня, ничего путного от него не жду. Несколько раз пробовал с ним сотрудничать, но это оказалось невыносимым: чуть что – истерики, угрозы на ровном месте. А уж если бы случилось что неровное… Вы думаете, многотысячные состояния можно заработать без насилия? Я давно уже так не думаю.

После моего вялого отказа Леша вскакивает и развивает любимую тему: деньги как средство обретения свободы. Слушаю, слушаю, и так мне все это опротивело!.. И я задаю ему вопрос:

– Ты можешь обойтись без вкусной еды, чистого питья, сладкого вина, доступной женщины, современного комфорта, удобной одежды, унитаза, душа, автомобиля, гаража, дома, денег? И страха, конечно?

Он смотрит на меня исподлобья, набычился, подозревая провокацию. И отвечает «нет».

– Да ты повязан с ног до головы, парень! Как буйный псих цепями! О какой свободе ты говоришь!.. Что ты способен дать, чем поделиться – кроме рабских цепей?

Кажется, поколебал тогда вавилонскую башню его жизненной философии. Но эта встреча на три года отсекла его от меня. Впрочем, потом он «нашелся» и звонит теперь раз-два в год «по вопросу обретения свободы»…

…Топаю, топаю, однообразно и нудно. Молитва то затухает, то вновь загорается. Это рассеяние. Оказывается лучше, если под ноги смотреть. После сто пятидесятой молитвы ищу, где бы присесть. Ступни ног горят, хочется пить. Только мой странный спутник шагает рядом и мне расслабляться не дает.

Свобода

Жажда нарастает. Солнце печёт, прожигая плотное сукно одежды. Под ногами скрипит влажный желтый песок. Иногда наступаю на сухую палку, она с треском ломается. Молитву шепчу с трудом. От жажды дерет глотку, шершавый язык едва шевелится. Поднимаю взгляд на спутника – ему хоть бы что. Идет бодрым шагом, хлопая развевающейся юбкой выцветшего подрясника. Посох, отлакированный ветром и выбеленный солнцем, так и летает в его руке. Сколько же может он ни пить, ни есть? И чего ради увязался я за ним? Что мне дома не сиделось? Тоже, любитель странствий нашелся! Мучайся теперь, мечтатель. Поделом тебе.

Ему-то что. Он странствует всю жизнь, привык уже. Что голод, что жажда, что солнцепек – его будто и не касается. Он оглядывается, кротко улыбается сухими губами, подбадривает внимательным взглядом.

Справа за песчаной полосой высятся серые базальтовые скалы. Ни единой травинки, ни махонького деревца… Слева перекатываются голубоватые пенистые волны. Иногда ветер срывает с них пушистую пену, рассыпает в мелкие брызги и швыряет в лицо. Только вместо желанной прохлады до губ долетает мелкая соль и оседает на лице, волосах, одежде. Кристаллики соли скрипят на зубах, жгут носоглотку, слепят глаза. От непрестанной ходьбы горят ступни, наливаются свинцом ноги, от жажды пылает все нутро. Больше не могу…

– Отче, жажду, – сиплю иссохшей глоткой.

– Что же мешает тебе напиться, чадо? – улыбается он краешком рта. – Вода рядом. Только руку протяни.

– Она же соленая, отче.

– Разве Господь не знает этого? Разве не напоит Отец жаждущего сына?

– Она соленая!..

– Ладно, остановимся.

Он вонзает посох в песок и воздевает жилистые руки к горячему небу. Его губы тихо шепчут. Борода подрагивает от едва заметных движений подбородка и набегов ветерка. Вот правая рука осеняет крестным знамением воду и опускается.

– Пей сколько хочешь.

Вхожу по колени в пенистую волну и набираю пригоршню прозрачной воды. Пробую языком. Пресная!.. Пью взахлеб, брызжу на лицо, взметаю ввысь водяные фонтаны и смеюсь от радости. Вода прохладная, сладкая, живая – впитывается в каждую клеточку моей высохшей утробы, смывает въевшуюся в кожу соль, плещется и рассыпается налету радужными звонкими каплями. Кто не жаждал до огня в груди, тот не знает, какая это драгоценность – вода!

Выбегаю на берег и развязываю котомку. Достаю пустую фляжку…

– Зачем тебе это? – спрашивает мой спутник. Он так и стоит на берегу, опираясь на посох. Хоть бы пригубил воды…

– Как же… Хочу набрать воды впрок. Она такая вкусная!

– Скажи, чадо, а разве там, куда мы идем, Бога нет? Разве не напоит Он тебя в любом месте?