Созерцатель

«Рай» на земле

Дальше события понеслись с вихревой скоростью. Часто психика и воля давали сбой, погружая меня в беспамятство. Сначала мы ехали на электричке домой, потом на такси – в аэропорт. Потом летели в Ту-154 в Симферополь, оттуда – на троллейбусе доехали до Гурзуфа. Старая знакомая Игоря выдала нам ключи от комнат на втором этаже дома. Все эти стремительные перемещения для меня проходили будто во сне. Я читал, молился, спал, ел, садился и вставал…

…И вот мы с Игорем сидим на пляже и, мокрые после купания, с аппетитом доедаем копченую курицу с розовыми помидорами. Перед нами шуршит волной ласковое море, над головами сияет яркое солнце, слева – гора Аю-Даг, похожая на медведя, пьющего воду прямо из моря. На западном склоне горы, у самого моря, белеют корпуса некогда знаменитого пионерского лагеря «Артек».

Рядом с нами сидели две тучные мамы шоколадного цвета с сыновьями-подростками, разговаривали они на украинском языке. Я спросил сидящего рядом со мной мальчика, откуда они? Он меня не понял и посмотрел на мать. Она ему перевела мои слова на украинский, и тот недружелюбно посмотрел на меня и сказал:

– Ни «откуда», а «видкиля»! Зрозумив, дядько? Мы з Львова.

– Ах, «западэнцы», – «зрозумив» я, и лишь пожал плечами: по старой памяти считал Крым исконно русской землей, незаконно подаренной Украине бесноватым гонителем Церкви – Хрущевым. Пару раз выходил я на набережную, посещал места общего пользования, ужасно вонючие; покупал виноград, свежевыжатый сок, мороженое. За спиной дважды услышал «москаль поганый», оглядывался и напарывался на взгляд молодого парубка, наглый и злой. И всюду: давай баксы, гривны…

По пути с пляжа нам попалась странная тройка длинноволосых мужчин: двое ослабших тащили на плечах третьего, обессилевшего. Свернув за угол, мы с Игорем поняли, откуда они такие – на маленькой площади рядом с автостанцией стояли две металлические бочки с вином, вокруг толпились люди, некоторые с мольбертами. «Здесь дом творчества художников» – объяснил Игорь.

Чуть позже я их видел повсюду – они по-домашнему заселили волнорезы, набережную, старинные улочки; они стояли перед раскрытыми этюдниками на длинных ножках и водили по картонам и холстам кистями. Вечером художники со товарищи собирались на набережной у кафе, стилизованного под исполинскую бочку. Внутри этого сооружения стояла дородная женщина с цепкими глазками и разливала крымское вино, сзади неё на полках выстроились десятки образцов знаменитых марочных и столовых вин. Кто мог купить, тот покупал себе и обязательно еще кому-то, например тем, у кого деньги кончились.

Странные волосатые и лысые люди сидели на камнях набережной, на гальке пляжа, на деревянных топчанах, тихо говорили, бренчали на гитарах, читали стихи, спорили о течениях, стилях, озарениях. А над ними, и над нами, в черном небе мерцали россыпи звезд, ритмично скрежетали цикады, вскрикивали птицы, тихо шуршала морская волна, в которой купался растущий месяц. Мы расположились на теплом каменном парапете, дегустировали вино «Черный доктор» из пластмассовых стаканчиков и слушали, как рядом, за бамбуковой перегородкой беседки кто-то нараспев гнусавил:

– Мы сюда не на разборки приехали, братан. Отдыхай. Вернемся в столицу и тогда состыкнёмся на стрелке. А сейчас отдыхай! – Из-за бамбука пахнуло страхом и сладковато-горьким дымом конопли.

Вечером я понял, что сильно обгорел, меня бил озноб, кусали москиты, мухи и слепни. В своей комнате я обнаружил двух скорпионов и рой москитов в углу у форточки. Ночью почти не спал. Меня тошнило, кожа чесалась, москиты звенели у самого уха и больно кусались. Завернулся во влажную простыню с головой, меня бросало то в жар, то в холод. Наутро меня пронесло. Хозяйка в качестве лекарства предлагала самогон из инжира, от одного запаха которого меня тошнило. Слава Богу, с утра прошелестел дождь, и мы вместо пляжа пошли в храм. Хозяйка сказала, что его недавно построили и объяснила, как туда пройти.

Храм святителя Николая выглядел великолепно, сиял белыми стенами и золотом иконостаса. Видимо, я так усердно молился, что мне полегчало и, когда мы оттуда вышли, я чувствовал себя намного лучше. Потом гуляли по городу, обедали в кафе борщом с пампушками и варениками.

А потом дошли до пирса, у которого величаво раскачивались белоснежные яхты. Огромный загорелый дочерна мужчина окликнул Игоря, и мы взошли по трапу на борт судна. Михаил оказался москвичом, изредка заглядывал в клуб «Спящий лев». Он объявил, что завтра выходит в море, и пригласил нас в круиз. Мы согласились.

Дома я сказал Игорю, что чувствую на душе камень: мне с работы прислали тексты двух повестей страниц на триста, а я всё никак не могу приступить к редактуре.

– Не проблема! – сказал Игорь, и мы встали на молитву. Через полчаса он сказал:

– А вот теперь работай.

И я сел за ноутбук. Вообще-то, скажу без ложной скромности: редактирую я быстро. Триста страниц для меня – неделя работы. Но в тот вечер мне удалось справиться с недельным объемом за… три часа. Я листал текст с немыслимой скоростью, останавливаясь именно в тех местах, где имелись ошибки. Будто невидимый гениальный помощник сам указывал мне, куда необходимо обратить внимание.

Завершив редактуру, я еще раз стремительно пролистал текст и на этот раз увидел его цельным, как огромный кристалл, без чужеродных включений. Поделился наблюдением с Игорем, на что он ответил:

– Слава Богу. А теперь давай поблагодарим. – И мы встали на благодарственную молитву. Отправив тексты по интернету в редакцию, я прочел вечернее правило и заснул с приятным чувством выполненного долга. А ночью тот, кто помогал мне в работе, водил мою душевную составляющую по небесным красотам, а я просто подчинился ему и отдался на волю безграничной светлой радости.

На рассвете вышли в море. Над серовато-зеленой тихой водой слоился утренний туман, который медленно поднимался к небу. Я бросил последний взгляд на Гурзуф и понял, что никогда больше по своей воле сюда не приеду.

Как ни странно, шли мы не под парусом, а на мощном двигателе, с ветерком. Михаил все время возбужденно шутил, перекрикивая рёв двигателя, шум рассекаемой волны и свист ветра в ушах. Через два завтрака и один легкий сон в каюте, мы оказались в Цемесской бухте Новороссийска. Сошли на берег и гуляли по набережной. После качающейся под ногами палубы твердая земля производила странное впечатление: словно чего-то не хватало. Затем наблюдали швартовку океанического лайнера и заливку нефтью огромного нефтяного танкера. Прошлись по каштановому бульвару, пили кофе в открытом кафе и наблюдали странное зрелище – девушек в морской курсантской форме. Видимо, принцип «женщина на корабле – к беде» отменен и сдан в архив. На многолюдном рынке, занимавшем целый район города, купили продуктов – свежей рыбы, огромных помидоров, вишни, молодой картошки. Загрузили покупки в такси, привезли в порт. Закат солнца застал нас на борту яхты. Рассекая золотисто-сизые волны, наше судно летело белой морской птицей по линии горизонта вдоль берега.

Рано утром я проснулся и выглянул в большое округлое окно. Мы стояли у причала Сочинского морвокзала. На палубе Михаил командовал заправкой горючего, а Игорь – спокойный, как гора Казбек, – улыбался утреннему солнцу. Он вежливо-занудно напомнил мне о выполнении молитвенного правила, и я на час вернулся в душную каюту. Прогулка по Сочи запомнилась стадами машин, чадящих голубоватым смогом, множеством бритых затылков и дамочек весьма легкого поведения. Отдыхающие трудящиеся, казалось, попрятались по переполненным пляжам, квартирам «под ключ» и гостиничным номерам. Я еще помнил Сочи моего детства – по большей части одноэтажные домишки в зарослях кипучей зелени и редкие острова домов отдыха, больше напоминающие дворцы с толстыми белыми колоннами и фонтанами, неторопливо гуляющие семьи, мужчин в пижамах, дамочек в домашних пестрых халатах под китайскими зонтами. По полупустому Черноморскому шоссе тогда проезжали открытые автобусы, везущие весело поющих трудящихся на озеро Рица, к Агурским водопадам, на гору Ахун, в Ново-Афонские пещеры. На широких дорожках и лестницах ботанического парка «Дендрарий» голосистые экскурсоводы рассказывали, из какой тропической страны завезены сюда это длиннохвойная сосна, пробковое дерево или толстенная лиана, а передовики производства аккуратно записывали это в блокноты.

В тот жаркий день нас окружал совсем иной город, больше напоминающий нелепую карикатуру на французскую Ниццу или, скажем, американский Майами. И всё здесь было – шикарные коттеджи, отели с зеркальными фасадами, роскошные рестораны и поющие фонтаны, отравленный автомобильными газами воздух, пробки на дорогах, энергичные брюнеты, кующие капиталы на приезжих, наркоторговцы и сутенеры – словом всё, кроме того, что так притягивало сюда в прежние времена: ароматной южной неги в тени буйной тропической зелени. Домашний уют заменила вездесущая криминальная тревога. Этот город перестал быть оздоровительным курортом, его превратили в огромный насос по откачке денег у приезжих.

Завернули мы в Кудепсту, где навестили давнего приятеля Михаила. Этот печальный грек по имени Апостолос устроил ужин на веранде и рассказал, как по просьбе приезжего полковника ФСБ повёз его на озеро Рицу. Полковник захотел съездить в шашлычную, что метрах в пятистах от озера, выше в горах. Там действительно подавали прекрасный шашлык на косточке из свежайшей баранины и домашнюю изабеллу, густую и пахучую, как мёд. И все бы хорошо, только на обратном пути их машину остановили вооруженные автоматами дикие абреки. Они отняли у гостей все ценное, вплоть до запасной канистры бензина, зажигалки и носового платка. Громко смеялись над словами полковника ФСБ о личном знакомстве с президентом Абхазии и офицерами Девятого управления. Отобрали у него красное удостоверение с золотым гербом и – слава Богу – отпустили живыми. На прощанье гостеприимные горцы приглашали приезжать почаще, только денег с собой просили брать в следующий раз побольше.

Этих дикарей, конечно, можно понять: они живут в нищете, питаются кукурузной кашей, работы нет – а тут белые люди с «кучей» денег, на сверкающей лаком иностранной машине! Ну как таких богатеньких да не попросить поделиться с нищими горцами сокровищами? К тому же наблюдательный полковник сказал чуть позже, когда они вернулись в Россию и успокоились, что глаза у грабителей были безумными, с расширенными зрачками. Видимо, ребятки, накурились крепкой абхазской конопли. Когда грек узнал, что Михаил направляется в Абхазию, он замахал большими крестьянскими руками:

– Ой, ребята, не надо туда ехать! Ограбят…

Мы, не сговариваясь, пожали плечами: ну, ограбят, значит, судьба такая.

А чтобы успокоить старого грека, Михаил рассказал историю о вине. Как-то пригласил его очень нужный человек в гости на юбилей. Миша заглянул в магазин французских вин и с помощью тамошнего сомелье выбрал в подарок «Шато Петрюс» урожая 1964 года по цене десять тысяч долларов за бутылку. Эта драгоценность возлежала в сафьяновой коробке на соломке в специальной салфетке, тщательно укрывающей зеленоватую пыль, осевшую на стеклотаре в тиши подвала за долгие годы выдержки. Прилагался так же сертификат на пяти языках, удостоверяющий подлинность вина. Понимаете, человек ну очень нужный и к тому же знаток и любитель коллекционных вин, пояснил рассказчик. Старик Апостолос долго еще чмокал сухими губами и возмущенно закатывал глаза к фиолетовому звездному небу. Юбиляр оценил подарок, горячо поблагодарил Михаила, но раскупоривать бутылку благоразумно воздержался и аккуратно поставил её на почетное место в роскошный резной бар с подсветкой и музыкой. Как говорится, прошли годы… И вот однажды компаньон уже на его, Михаила, юбилей подарил ему бутылку «Шато Петрюс» урожая 1964 года. И Миша сразу узнал то самое вино, которое он давным-давно самолично вручил юбиляру. Можно представить, сколько праздников и юбилеев обошла эта бутылка в зеленоватой плесени, прежде чем вернуться к первому хозяину! Тогда Михаил решился прервать цепь круговращения и к всеобщей радости открыл её и разлил гостям.

– Ну и как вино? – спросили мы хором, вытянув шеи.

– Да, честно сказать, – вздохнул рассказчик, – обычная терпкая кислятина с привкусом пробки и серы. На мой вкус, домашняя изабелла нашего добрейшего Апостолоса ничуть не хуже! – И он обнял хозяина за плечи, чуть не доведя его до стариковских слез.

С наступлением ночи мы спустились к морю. По дороге напевали старую добрую песенку, звучавшую некогда в исполнении Эдуарда Хиля: «Адресованная другу, ходит песенка по кругу, потому что круглая Земля, ля-ля-ля-ля!». На пустом берегу сидела компания из трёх человек, зачарованно смотревших на лунную дорожку. Она жидким серебром разлилась по черной морской воде, которая далеко-далеко сливалась с таким же черным небом. Мы сбросили одежды и прямо по лунному серебру вошли в жутковатую прохладную черноту. Когда привыкнешь, вода кажется теплей воздуха. Звезды теперь окружали нас: плескались вокруг и высоко в небе.

Заплыли мы далеко, казалось, до той невидимой линии, где небо падало в морскую пучину, а море восходило ввысь. Мы остановились перевести дыхание. Движения рук у поверхности и ног под водой почти не возмущали черной тишины. Сначала Игорь, потом Михаил, а следом и я – погрузились на глубину. Я открыл глаза и увидел удивительную картину: мы увлекли за собой тысячи пузырьков воздуха, они весело кружились в жемчужном вихре. Яркий лунный свет играл в каждой жемчужине, окружая наши тела светящимся облаком. Мы всплывали и глотали воздух, потом погружались на глубину, кружились и кувыркались в упругих струях воды, как птицы в тугих потоках воздуха. И смеялись, как дети. Вернулись на веранду молча, но едва присев к столу, разбудили дремавшего старика, заговорив о великих стихиях: вода, воздух, свет. Каждый из нас ощущал их по-своему. И эта тема казалась неисчерпаемой и великой, как сами эти неохватные взаимно проникающие вселенные, и над всем парил Дух и вдохновлял нас.

И все же поутру, не смотря на протесты Апостолоса, мы отбыли в Абхазию. С палубы наблюдали, как густонаселенные отдыхающими пляжи Адлера сменились пустыми абхазскими берегами, сверкающие частные гостиницы и огромные дворцы Российского побережья – полуразрушенными строениями древней послевоенной Иверии. Пристали мы к пирсу в обширной бухте Нового Афона.

Игорь повел нас к давнему знакомому – армянину по имени Гамлет, тихому, седому, но вполне еще крепкому мужчине. У него на самом берегу стоял пустой двухэтажный дом с пятью комнатами: жена умерла, дети разъехались кто куда. Мне Игорь посоветовал комнату с видом на море, которое плескалось всего в десяти метрах. Михаил занял соседнюю, но предупредил, что он задержится только на денёк – порыбачить, а потом продолжит круиз. Не теряя времени, они с Гамлетом взяли снасти и на катере укатили на рыбные места. Этот Михаил – какой-то человек-оркестр, дизель-генератор! Ни минуты покоя!

В моей комнате кроме железной кровати и дубового шифоньера имелись кресло и книжные полки. Среди прочих я обнаружил романы Жоржи Амаду и Пауло Коэльо, португальский словарь и туристический путеводитель по Бразилии, которые меня заинтересовали. Возникла догадка, что сын моего хозяина собирался переселиться в Рио-де-Жанейро. Из имевшихся источников создалось впечатление, что единственное безопасное место в Бразилии – это центральный район Рио и пляж Копакабана – да и то в дневные часы. Казалось, люди вовсе не обращают внимания на распростертые объятья Иисуса Христа, огромная статуя Которого возвышается над городом на высокой горе. В отдаленных от центра районах зверствовала мафия, сокращая продолжительность жизни местного населения до 35 лет. Лесные дебри сельвы буквально кишели ягуарами, ядовитыми змеями, пауками и скорпионами, реки – крокодилами, пираньями, огромными питонами, которые целиком заглатывают людей.

Видимо, сын Гамлета провел немало времени, мечтая о Бразилии, казалось, комната пропиталась знойным духом вожделенных тропиков. Может быть поэтому, ночью мне приснилась Бразилия. Там свистели бандитские пули, сверкали ножи, торговали девушками и детьми, наркотиками, оружием. В животном мире стоял хруст костей, которые перемалывали челюсти; раздавался треск раздираемой кожи, влажный воздух раздирали предсмертные вопли жертв и повсюду – громкое непрестанное чавканье. Ноздри обжигал острый на жаре тошнотворный смрад гниющей плоти.

Среди ночи я несколько раз в ужасе просыпался от оглушительных раскатов грома. Над бухтой между черными тучами и серебристо-черной водой змеились огромные ослепительные молнии.

Хмурым утром хозяин чинил пострадавший от ночной бури навес. Михаил спешно собрался и стал прощаться: ему предстоял путь на Кипр. Мы обнялись, попрощались, и он энергично устремился в сторону пирса, где белела быстроходная яхта. Капитанской походкой вразвалку дошел до поворота, махнул рукой и скрылся за скалистой стеной. Игорь тоже поднялся и ушел навестить друзей.

Мне представилась возможность посетить главную местную святыню – Ново-Афонский монастырь. По каменистой дороге, среди стрельчатых кипарисов и садовых деревьев, виноградных лоз и огромных розовых кустов поднялся я на гору. Здесь, бежево-красный, величественно-царственный, стоял красавец-монастырь византийской архитектуры. Когда я вошел внутрь храма, меня удивили его размеры – расписной купол парил очень высоко. Снаружи он казался гораздо меньше. Там, на самой высоте, Отрок Иисус с большими глазами восседал на коленях Бога Отца. Чуть ниже в небесном пространстве парил образ Пресвятой Богородицы, обеими руками благословляющей прихожан. Когда прикладывался к иконам Богородицы «Избавительница» и великомученика Пантелеимона, за спиной услышал шепот: «Несколько дней назад во время воскресной литургии иконы мироточили». Обошел все иконы, долго разглядывал фрески, напоминающие по стилю роспись Киевского Владимирского собора. Постоял в стасидии, о которых только читал. В этих сооружениях с подлокотниками для опоры локтями и спиной монахи проводят долгие часы неспешных монастырских служб. Увы, ничего такого необычного я почему-то не ощутил, поэтому вышел из храма несколько разочарованным. Видимо, что-то я сделал не так. Ну что ж, нужно спускаться вниз, к морю.

Дома встретил меня хмурый Гамлет и сказал, что после бури до завтрашнего полудня будет сильно парить. Посоветовал растопить печь и просушить постель и белье, а заодно погреться самому: при стопроцентной влажности и холодном ветре простыть ничего не стоит. Приподняв несколько верхних поленьев, я увидел свернувшуюся в клубок змею и отшатнулся. Пришлось переждать, пока аспид уползёт подальше. Развешивая бельё в натопленной комнате, в стопке белья обнаружил большого черного скорпиона. Где-то невдалеке завывал шакал. Что-то мне подсказывало, что тропики и вообще юг – не для меня.

Я сидел на береговых камнях и смотрел на пузырящиеся мутно-желтые волны. На сером небосводе не было видно ни единого просвета. Ко мне подошел старый пёс в кудлатой волчьей шерсти и с достоинством присел в трех метрах от моих кроссовок. Он смотрел на меня не в упор, а как-то сбоку. Вспомнилось, что взгляд в упор в животном мире расценивается, как угроза. Сбегал я домой и принёс колбасы, сыра и остатки вчерашней рыбьей требухи. Положил в метре от собачьей морды. Он едва заметно втянул ноздрями воздух, вежливо вильнул хвостом и осторожно подошел ко мне. Я протянул руку и потрепал его горячую пыльную шерстяную холку. Тогда он придвинулся вплотную и впервые взглянул мне в лицо. Казалось, пёс благодарно улыбнулся. Он положил морду на передние лапы и прикрыл глаза. Я погладил его большую голову, шею, спину. Пёс глубоко вздохнул и едва слышно заскулил. И только после этого проявления уважения ко мне, он поднялся, потянулся и лениво, как бы нехотя, подошел к еде. Ел он весьма аккуратно, хоть наверное, непросто ему было сдерживать себя, чтобы не наброситься на еду и не проглотить одним махом. Аристократ, подумал я.

Наконец, пёс доел всё до последней крупицы, облизнулся и опять, смотря куда-то вбок, подошел и улёгся у моих ног. Благодарно взглянул в мою сторону и учтиво отвел глаза. Теперь он зорко оглядывал окрестности, охраняя меня от возможных врагов. Я сходил в комнату за молитвословом, вернулся и стал прочитывать молитвенное правило. Пёс продолжал свой дозор, но уши теперь повернул ко мне. Он ловил каждое слово и, казалось, понимал всё, о чем я читал вслух. Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне… (Рим. 8, 19–22)

…И в сон желанье смерти вселено

Итак, совершив познавательный «тропический круиз», мы вернулись домой. Снова звонили мне друзья-товарищи и буквально требовали, чтобы я поделился, наконец, своей жилплощадью. Снова стоял я крепко, оберегая возможность в тишине разобраться с теми событиями, которые вошли в мою жизнь. Но не всегда это удавалось. Первой прорвала блокаду соседская девочка по имени Диана. Но перед этим я получил нечто вроде предупреждения…

Включил как-то в приступе задумчивости телевизор, а там – кино.

Вернисаж под открытым небом в Питере. Таинственный Покупатель в черных очках и с волосяным хвостом выбрал картину. Ему Художник предлагает еще одну, с тучной женщиной у ручья:

– Смотрите: красиво, эротично.

– Красота и эротизм, молодой человек, – понятия разнополярные, – говорит назидательно Покупатель профессорским тоном. – Эротизм – это проявление агрессии и страха, а красота – это покой, умиротворение.

– То есть, вы против эротики? – удивляется Художник.

– Эротика – это хаос и разрушение, постыдный страх бренности бытия. И высшее проявление этого – женщина.