в задыхании последнем,
где троится мрак двойной.
Бог простой, как это зренье,
назывная слепота
и дыра внутри горенья,
что есть сгусток вещества
и звенящий, словно лошадь
бубенцовым языком,
собирающий прах в кости,
чтобы мясо дать потом,
дать доспехи снятой кожи,
треугольный речи плод
сберегая на попозже
словно смертность, в смысле – плот
в своей вечности пружине,
понимаю, что не в зле
мир лежит посередине:
в тёплом Боге – на золе.
(12/01/2017)
«Размешает птица клювом…»
Размешает птица клювом
разрывное молоко,
расшевелит голубиный,
как бумага, кровоток,
побежит в крови по рёбрам
в разлинованной листве
тела, в этой старой коже.
Обо мне и о тебе
тень её звенит снаружи
заводным ключом весь день —
так внезапно обнаружив,
что пилот покинул тень
и теперь в аэроплане,
где пузырится душа,
видит: птица дождь мешает
в своей коже из дождя
(13/01/2017)
Люмьер. Душа, как Иона
– 1-
И ты в числе безымянном
живёшь, как в люмьеровской будке,
где слова орех, в камень вросший,
размотан на стены и сутки
припавшего, будто ребёнок,
совсем безымянного света,
в чьей мгле сотворенья лежишь ты,
а речью ещё не одета.
Не прах и не прочерк – светильник
в механике глаза беспечной —
ты видишь, как слово и имя
тебя начинают с предплечий,
и свет поднимается выше
природы своей непонятной,
над угольной крошкой и глыбой,
где спят слепота и котята.
Но ты ли разлом мой, Иона,
что тело моё из деталей
как мир, соберёт и не дрогнет,
как будка в сеанса начале?
– 2-
В ките из кожи, снега и любви —
лежит прозрачный камень-лабиринт
чтоб говорить то свистом, то по Брайлю,
немую речь используя, как бинт.
Кит – это лунка, испытанье эха
от камня, что проглочен будто тьма —
так расширяется до голоса монетка,
когда достигнет своей жизни дна
так свет продет был сквозь его дыханье,
как человек чрез голоса свои,
и выдохнул вокруг себя пространство,
чтобы внутри его теперь поплыть.
Он нам отсюда камень вдруг напомнит,
и осветит круги, как лабиринт
внутри его иссиня-белой кожи,
что, как вода, намотана на винт.
– 3-
[Иона в утробе]