Колдовство

Девушка нахмурилась, посмотрела через плечо на дверь и спросила почему-то шепотом:

– Один кусок, говорите. Больше не было?

– Что, блин, происходит? – выдавил Ярик. Пальцы девушки больно впивались в скулы. – Да, один кусок, один. Это важно?

– Вы не понимаете насколько. Идемте.

Она отпустила наконец его челюсть, но зато взяла под локоть и потащила вниз.

Ярику показалось, что в дверном глазке коммуналки мелькнула тень. Ощущение было такое, будто кто-то стоит за дверью и ждет, когда Ярик позвонит. Просто ждет звонка, чтобы немедленно открыть и пригласить в темноту коридора, вдоль дверей, мимо туалета, налево, в кухню, где гуляют сладкие ароматы…

Девушка увлекла его вниз. В затылке затрепетали тревожные мысли. А вдруг он больше никогда не увидит Нину Федоровну? Но это были какие-то глупые, ненастоящие мысли.

– Вам здесь еще месяц нельзя появляться, – говорила девушка. – Или лучше вообще не приходите, раз уж вляпались…

– Во что вляпался?

Девушка покачала головой и молчала, пока они не вышли на улицу, под ярое ненасытное солнце, от которого можно было ненароком растаять.

Соскочив с крыльца, девушка ткнула тонким пальцем Ярику в грудь.

– Если у вас что-то осталось от мыла, выбросите или смойте в унитаз. Избавьтесь, одним словом. Потом – постарайтесь не думать о том… о чем вы там думали, когда натирали себя мылом. Напейтесь, выберитесь за город, отключите телефон. Что угодно. Так спасетесь. И затолкайте вашу грусть куда подальше.

– Какая-то чушь, – пожал плечами Ярик. Голос дрожал. – В самом деле, двадцать первый век…

– Я вас предупредила, а дальше уж как-нибудь сами. Не ребенок. Прощайте.

Девушка поспешила по тротуару в сторону проспекта и вскоре скрылась за поворотом. Ярик же стоял, глубоко запустив руки в карманы и втянув голову в плечи, и не мог сообразить, что ему сейчас делать.

Мысли растягивались будто расплавленная жевательная резинка.

Он как будто забыл что-то важное. Остались только смутные воспоминания, на уровне ощущений – что-то приятное, но вместе с тем гадкое, разочаровывающее. У этих ощущений был привкус клубничного мороженого, обильно политого горчицей.

Хотелось вернуться в коммуналку, постучать и попросить Нину Федоровну вытащить из груди это мерзкое чувство. Ярик был уверен, что она может.

А еще хотелось сбежать и сделать так, как сказала девушка. Это желание возникло на уровне глубинных инстинктов, которым неподвластен разум.

За спиной отворилась дверь. Ярик обернулся и увидел того самого хромоногого мужичка с сальными редкими волосиками. Мужичок улыбался и махал рукой, будто звал.

– Ты, этсамое, правильно сделал, что пришел, – сказал он доверительным тоном. – Девку не слушай. Она на голову того… немного. Заходи, не стесняйся. Ждет.

Последнее слово он произнес с нажимом, будто у Ярика больше не было выбора – только вернуться в прохладную темноту подъезда.

– Что меня там ждет? – спросил он.

– Избавление от грусти, что же еще?

Ярик понял, что не сможет сойти с крыльца. Не получится. Он шагнул в сторону двери. Мужичок посторонился, продолжая улыбаться. Часть зубов у него была в золотых коронках, а губы будто смазались, словно кто-то стер часть их ластиком.

– Ждет, – повторил мужичок.

Дверь за спиной Ярика закрылась.

2

Веня вертел в руках овальный брусок оранжевого мыла и думал о Насте, своей умершей жене.

Он всем говорил, что развелся, чтобы не нарываться на неуместную жалость и слова утешения. Веня терпеть не мог, когда его утешали. Вдобавок мысль о том, что Настя на самом деле не умерла, что ее не похоронили, а она просто выбросила вещи Вени на лестничный пролет и велела больше не показываться на глаза, – эта мысль невероятным образом согревала и не давала спиться окончательно.

А пил Веня много, находя в алкогольном забвении удовольствие. Стандартное, в общем-то, явление. Друзьям рассказывал, что устает на работе, выматывается, плюс развод, одно на другое… Друзья понимали и оберегали, приходили по вечерам и за пивом выслушивали рассказы Вени о жизни. Веня любил поболтать.

Единственное, о чем он никому никогда не рассказывал, – о трех месяцах, проведенных с женой перед ее смертью. Она отказалась от лечения и госпитализации и попросила отвезти ее на дачу, в родной деревянный домик у озера, в двадцати километрах от города. Там Настя хотела умереть.

Веня не представлял, насколько будет сложно жить за городом со смертельно больной женой. Впрочем, если бы даже представлял, вряд ли бы отказался. Это было последнее желание Насти, и его нужно было исполнить.

Сначала она еще казалась той самой – прежней – Настей. Разве что куда-то пропала бешеная энергия, движения сделались плавными и осторожными. Жена больше не каталась на велосипеде по лесу, не рыбачила, не носилась по дому, постоянно что-то переставляя и убирая. Она стала поздно просыпаться и рано ложиться. Ее прогулки ограничивались задним двором, где стояла скамейка с видом на озеро и плакучие ивы, растущие вдоль берега. Настя подолгу сидела на скамейке, безмолвно куда-то глядя.

Потом она начала кричать от боли. Веня привозил лекарство, которое заглушало боль, но были периоды, когда лекарство не справлялось, и Настя металась по кровати, вспотевшая, с вздувшимися на шее и на лбу венами – и кричала страшно, до хрипа. Наверное, именно поэтому она хотела умереть в загородном доме. Чтобы никто не слышал ее криков.

В какой-то момент она перестала вставать, ходила под себя, кричала, проваливалась в бессознательное, бредила, раздирала ногтями себе ладони. Ее тошнило, она несколько раз падала с кровати, кожа стала бледно-желтой и сухой. Приходилось постоянно протирать ее влажной губкой. Веня поднимал тело жены, ставшее очень легким, и представлял, что перед ним кукла. Это не могла быть та самая Настя, с которой всего год назад они планировали переехать жить в Амстердам. Это не та Настя, которая делала сальто с места и обожала прыгать с «тарзанки».

Нет. Нет. Нет.

Это его жена. И она стремительно угасала.

Последнюю неделю от нее пахло смертью. Это был тошнотворный запах, он настолько сильно впитался в кровать, в деревянные стены дома, что Веня после похорон решил больше никогда тут не появляться. Продал к чертовой матери за копейки.

Неделя перед смертью была самая тяжелая. Веня почти не спал. Приходилось постоянно дежурить у кровати жены: следить за пульсом, чтобы не захлебнулась редкой рвотой, чтобы съела чего-нибудь (только жидкое, с ложечки). Обмывать. Менять подгузники. Вкалывать одно лекарство. Засовывать между сцепленных зубов другое. И постоянно – постоянно! – слышать ее крики.

Всю неделю Настя или кричала, или стонала – громко и хрипло, без пауз, хоть во сне, хоть во время бодрствования. Она словно бы уже не видела ничего вокруг. Глаза ее бешено вращались в глазницах. Настя ничего не говорила и не реагировала на слова Вени. А он пытался ее позвать, отвлечь, поговорить. Слышал только стоны и крики. Постоянные стоны и крики.

У него раскалывалась голова. Долгими часами Веня мог сидеть в кресле у кровати, зажав голову руками. Затем он догадался делать из ваты комочки и затыкать ими уши. Крики Насти все равно доносились, но были какими-то далекими и как будто нереальными.

За день до ее смерти он все же не выдержал. Наверное, просто отвык от того, что на кровати лежит Настя. Это же была кукла, а не жена. Жена не могла постоянно кричать и стонать. С женой не было бы так сложно. Жена бы дала выспаться, да? А тут завернутое в одеяло, что-то крохотное, сморщенное прижало тонкие ручки к груди, поджало ноги. Щеки впалые, глаза безумные, зубы торчат. Ну кто же поверит, что это Настя?

Он приподнял ее во время очередной процедуры протирки. Настя содрогнулась всем телом, ее стошнило зеленоватой жидкостью прямо Вене на руки. Тут же раздался хриплый стон, пробившийся сквозь вату в ушах.

– Чтоб тебя!.. – выругался Веня и швырнул жену на кровать. – Когда же ты уже умрешь, наконец! Сколько, блин, можно?

Он почти сразу же осознал, насколько ужасные слова только что произнес, и бросился прочь из комнаты, потому что стало стыдно смотреть на Настю – которая уже много дней была где-то в другом мире, но почти наверняка услышала проклятия, застывшие в воздухе.

Веня вернулся через несколько минут, свалился перед Настиной кроватью и долго плакал, прося прощения. Вату из ушей он вынул и больше не вставлял.

На следующее утро Настя умерла. Она просто перестала дышать. Вместе с последним вздохом где-то у нее в горле застрял и прощальный стон. В комнате стало тихо. Веня не сразу сообразил, что произошло. Он только понял, что не хватает какого-то звука, к которому давно привык. Звука, означавшего стабильность.

Потом Веня откинул одеяло и долго разглядывал Настю, запоминая ее такой – мертвой. Это было наказание, которое он для себя создал. Образ Насти не покидал его, когда были похороны, когда он встретил Ярика и предложил съехаться в двушку, когда работал, спал, ел и напивался в компании разнообразных случайных знакомых.

Образ был теперь при нем навсегда.