Крейсерова соната

Стон удара, грохочущий звон пробежал по лодке, породив в сердцах моряков ужас, от которого проснулась отдыхавшая часть экипажа, кок на камбузе просыпал соль в кипящую кастрюлю с борщом, канарейки в комнате отдыха панически забились в клетке, роняя желтые перышки.

– Продуть среднюю!..

Лодка переполнялась воздухом, всплывала, давила на толщу льда. Лед выгибался, покуда не лопнул, и под мощным давлением пробежала первая трещина, породив жуткий грохот. Словно взорвалась глубинная бомба, хватанула по корпусу взрывной волной.

Трещина заструилась, ветвясь и множась. Казалось, кололись огромные граненые стаканы. Лупили по толстенной оболочке громадные кувалды. Вскрывали лодку гигантским консервным ножом. Кто-то свирепый ломился внутрь, просовывал лапищу, готовый поймать и стиснуть пискнувшего моряка.

Лед крошился, кипел, брызгал множеством ломтей и осколков, открывая черную жуткую полынью. В блещущей проруби начинала взбухать литая спина, омытая океаном. Сбрасывала ревущие водопады, стряхивала ледяные глыбы. Выдавливалась, словно громадный черный пузырь. Крейсер всплыл среди ночных зеленоватых льдов, под бриллиантовыми звездами. У бортов нежно звенели льдины, журчали ручьи, мерцала лакированная рубка.

– Экипажу подняться на палубу!.. – Командир, радостно-сдержанный, был благодарен команде за виртуозный маневр, позволивший крейсеру взломать купол Мира, всплыть под Полярной звездой.

В награду за удачу командир позволил утомленным морякам покинуть железное чрево лодки, наполненное металлическим воздухом, выйти под открытое небо, полюбоваться несравненной красотой мира.

По одному поднимались из рубки на глянцевитую палубу, на которой прожектор зажигал черные лужи ртути. Лучи били в пляшущую, фиолетовую, словно глаз осьминога, воду, где колыхался округлый корпус. Расколотый лед отливал зеленым и розовым, будто в каждой глыбе горела лампада. Наст блестел сахарной пудрой, и люди, кутаясь в бушлаты, топтались на железной палубе среди сочных испарений.

– Спустить трап!.. Пятнадцать минут на знакомство с полюсом, и домой, есть пироги!.. – Командир хватал губами сладкий воздух, глотая его, словно холодную густую наливку. Над рубкой, едва различимые, появились штыри антенн, рассылая зашифрованные координаты крейсера, оповещая штаб о выполнении задания.

Оружейник Шкиранда радостно, сильно хватанул снег, поднес к лицу, жадно дышал ноздрями. После душного, пропитанного маслами отсека снег благоухал как морозное яблоко.

– Был бы на полюсе какой-нибудь столб, я бы на нем написал: «Здесь стоял простой русский парень Шкиранда».

Энергетик Вертицкий блаженно запрокинул худое лицо к небу, откуда медленно опускалась на него разноцветная роса, и добавил:

– «У него были не все дома».

И тут же получил снежком в грудь. Ахнул, черпнул под ногами снег, смял в комок, запустил в Шкиранду. Не попал, но угодил в шифровальщика. Тот пульнул снежок в обидчика, промахнулся и шмякнул торпедиста. Торпедист вскрикнул, скомкал твердый колобок, метко попал в шифровальщика. На льду нагибались и выпрямлялись сильные молодые тела, летали снежки, перечеркивая луч прожектора, попадали, промахивались. Командир устало улыбался, глядя на детскую забаву моряков, учиненную на Северном полюсе, у громадной полыньи, в которой угрюмо колыхался атомный подводный крейсер.

Мысль командира блуждала среди пышных лучей прожектора, таинственных испарений океанской прорвы, породившей громаду крейсера. Витала среди бисерной разноцветной росы, в которой драгоценно и грозно сверкали созвездия. Перелетела половину Земли и оказалась в Москве, в уютной комнатке у Разгуляя, где коротали осенний вечер любимые люди. Жена в домашнем халатике, повязав тесьмой золотистый пук волос, печально и нежно смотрела, как сын под абажуром завершает рисунок. Бело-синие льды. В фиолетовой проруби, похожий на кита, всплыл корабль. Светит белый прожектор, освещая стоящих на льду моряков. Самый высокий из них, командир, поднял голову в небо, где в черноте сияет Большая Медведица, состоящая из зеленых и малиновых звезд. Мысль командира была мимолетной и сладкой. Он послал своим милым благословение с полюса, уповая на скорую встречу. На осеннюю, с остатками красной листвы на бульварах, восхитительную Москву. Они втроем идут в парк, садятся на карусель, и веселый вихрь несет их по кругу среди музыки и беззаботного счастья.

Плужников, сойдя на лед, уклоняясь от летящих снежков, удалился туда, где померкли ртутный огонь прожектора и лихие крики товарищей. Шел по насту, слыша хрупкие скрипы, словно под ногами была натертая канифолью струна, откликавшаяся на осторожные прикосновения смычка. Воздух казался густым и сладким, словно сотовый мед. Звезды были близкими и огромными, как рубины и аметисты в часах, куда их вставили, чтобы мерно вращалось величественное колесо Мира, насаженное на тончайшую ось. Эту сияющую спицу, пронзившую небо, уходящую сквозь льды в океан, погруженную в толщу планеты и оттуда, сквозь Южный полюс, улетающую в небеса, где такие же огромные, драгоценные звезды, – эту земную ось Плужников ощущал как тончайший луч, проколовший лед почти у самых его ног. Он приближался к лучу по нежно звучащей струне, испытывая благоговение. Это место Мира казалось нежным, чудесным. Из необъятного космоса сюда вливались таинственные силы, питавшие Землю из бездонного сосуда жизни. Небо переливалось и вздрагивало зеленоватой прозрачной волной, как у горловины кувшина, из которого льется волшебная влага. Плужников слышал несущуюся из космоса весть. Она была для него, была благодатной. Восхищаясь и благоговея, он смотрел в небеса, задавая все тот же неотступный вопрос: «Кто я? Скажи, кто я?»

Он увидел среди недвижных алмазов крохотное живое мерцание. Малую точку, подобную драгоценной росинке. Росинка была в небе и одновременно в его сердце. Две чудесные таинственные вспышки искали друг друга. Небесная превратилась в легчайший бирюзовый крестик, и сердце, словно зеркальце, тут же его отразило. Небесная стала похожа на пернатое семечко, и сердце радостно откликнулось, зеркально его повторило. Снега озарились изумрудной зарей. Она стала голубой, золотистой. Небо бесшумно полыхало, волновалось цветами радуги. Казалось, летает огромная прозрачная бабочка и сквозь ее стоцветные крылья просвечивает небывалое, вставшее в небе светило.

Плужников понимал, что ему явлено чудо. Молитвенный зов его был услышан. Посланная из мироздания весть стремительно к нему приближалась. Четыре птицы снижались к нему, каждая вылитая из цветного стекла. Держали в клювах натянутый, из алого шелка, платок. Шелк волновался, просвечивал, сквозь него туманно светили звезды. Другие четыре птицы, словно их выдул из драгоценного стекла небесный стеклодув, прилетели, держа в клювах платок золотистого шелка. Наложили один платок на другой, чуть сместили углы. Перед Плужниковым пылала восьмиконечная золотисто-алая звезда. Птицы, тянувшие клювами заостренные лучи, превратились в ангелов. Стояли на воздухе, вращая стеклянными крыльями, держали звезду, и она переливалась, наполненная ветром, словно чудесный парус.

В сердцевине прозрачной звезды возникла женщина. С прекрасным лицом, в легких покровах, не касалась босыми ногами снега. Держала в руке алую розу. Вокруг нее золотился воздух, от нее изливалось тепло, исходило благоухание. Плужников испытал к ней такую нежность, пережил такое блаженство, что глазам стало жарко от слез, и женщина на мгновение превратилась в летучую радугу.

Он знал, что это была Богородица. Ее чудотворная икона из шелков, из лучей, из радуг стояла перед ним на цветных снегах. Богородица была выткана шелками на плащанице. Сделала шаг вперед. Коснулась стопой голубого сугроба.

– Ты меня звал, – сказала она, и голос ее был чудесно знаком. Напоминал голос первой учительницы. И молодой матери. И соседской девочки, которую нежно и чисто любил. – Ты звал меня и искал. Я пришла на твой зов…

Плужников верил, что видит ее наяву. Она была явью, а все прежнее было сном, который завершился волшебным пробуждением.

– Пришла сказать, что все вы, кто приплыл сегодня на лодке, – святые. Вами сохраняется Россия, сберегается у последней черты. Вам придется претерпеть, испить премного страданий. Подобно тем, кого я уже посетила. Верь в то, что я вас никогда не оставлю. Знай, что смерти нет. А есть Любовь. Есть Жизнь бесконечная…

Он почувствовал на губах ее поцелуй. Женщина отступила назад, в свои шелка. Откинулась в них, как в глубокий гамак. Ангелы превратились в стеклянных птиц. Держа гамак за восемь заостренных концов, понесли звезду Богородицы в расступившееся небо.

Еще мерцала удаленная точка, переливалась исчезающая алмазная росинка, колыхалось во льдах нежное зарево. Плужников отирал счастливые слезы. Шагнул туда, где только что было видение. На снегу, прожженный маленькой горячей стопой, остался отпечаток. Подмерзающие края были усыпаны разноцветными льдинками. Среди студеного ветра пахло розой.

Но уже хрипло рычал мегафон. Прожектор разбрасывал тревожные ртутные брызги. В полынье бугрилось черное тулово лодки. Командир созывал экипаж.

* * *

Крейсер «Москва» возвращался в базу, пробивая пустынную толщу вод. Убрал под железную обшивку перископ и антенны. Превратился в пузырек света и воздуха, летящий в глубине океана. Бесшумные приборы выбирали курс, рассчитывали расстояние до базы, держали лодку в горизонтальном парении. На глубине тридцати метров лодка попала в сильное подводное течение, сносившее крейсер к востоку. Автоматика рулей вносила поправку на скольжение, запрашивая у компьютера координаты места. Волчки гироскопов неутомимо, как прялки, наматывали на себя невидимые нити пространства.

Командир был благодарен лодке, сберегавшей жизнь экипажу среди жестокой океанской стихии. Был благодарен экипажу, сберегавшему лодку среди льдов, донных хребтов, ядовитых рассолов. Нерасчленимый в походе, нераздельно сплетенный с реакторами, турбиной, винтами, встроенный в ракеты, торпеды, электронные и звуковые приборы, экипаж на берегу распадался на множество хаотических судеб. Среди моряков были угрюмые меланхолики и дурашливые весельчаки, несносные выпивохи и вспыльчивые забияки, медлительные тугодумы и лукавые хитрецы. Но, погрузившись в лодку, соединив себя с титаном, сталью, взрывчаткой, подключив свои сердца и мускулы к сжатому воздуху и раскаленному урану, они становились похожи. Оказывались элементами огромной живой машины, противодействующей мирозданию, которое стремилось их сплющить. Командир воспринимал экипаж как отец, опекающий многолюдную семью. Как первобытный вождь, управляющий в железной пещере расплодившимся родом. Как настоятель монастыря, позвавший братию на духовное служение и подвиг. Лодка была подводным русским монастырем, где совершали подвиг монахи. Командир, в черной форме подводника с серебряными погонами капитана первого ранга, был схимником в черном облачении, на котором блистающими нитями была вышита Голгофа с крестом и серебряным черепом.

Акустик Плужников прислонил ушные раковины к чутким мембранам приборов, и его розовое ухо распустилось, словно цветок, вышло за пределы стальной оболочки. Плыло в океанских потоках, внимая музыке подводных сфер, стеклянных песнопений, металлических рокотов, каменных хрустов и скрежетов, как если бы терлись друг о друга донные хребты, осыпались гранитные лавины, шелестели от подводного ветра кроны могучих деревьев. Это сталкивалась насыщенная солью вода с пресноводным течением, рождая печальный звук столкновения. Опускались в глубину охлажденные слои, продавливая тяжестью водяной купол, сотрясая гулами океанскую бездну. Звенела капля, ударяясь о другую. Вздыхала пылинка метеорита, упавшая в океан. Цокал панцирь креветки, скользнувший по лодке. Гудела ласта кита, толкнувшая сгусток воды. И среди голошений мира не умолкал нежный бессловесный голос, полный волшебной женственности, прекраснее которого не было ничего во Вселенной. Словно над лодкой продолжала струиться дивная звезда с золотистыми и голубыми лучами. Вслед кораблю в пучине мчались разноцветные ангелы. Алая роза плыла перед крейсером, источая благоухание.

Плужников уловил отдаленный, многократно заглушаемый звук, похожий на треск холста, когда лопаются крепко сотканные нити. Звук стал слышнее, резче, как если бы взрывались срезанные заклепки, стягивающие листы железа. Этот стучащий, режущий звук перешел в устрашающий грохот, словно долбил пулемет, укладывая пули прямо в ушную раковину. Ухо, набитое стальными сердечниками, закупоренное долбящим звуком, ужаснулось, кровоточило, желая спрятаться в глубину оболочки.

– По пеленгу восемьдесят обнаружена цель!.. Подводная!.. Классификация – «Колорадо»!..

Командир обратился к старпому:

– Они караулили нас на маршруте… Опять устроили гонки… Может быть, адмирал в неслужебное время участвует в ралли?

– Похоже, он выступает в «Формуле-1», – невесело отозвался старпом.

– Неподходящее место для гонок, прямо скажу. Глубины до ста метров. Вертикальный маневр затруднен. – Мысленным взором он обозрел океан, где обе лодки двигались параллельными курсами, между поверхностью, где бушевал шторм, закручивая черные рулоны волн, и каменным дном с заостренными гранитными надолбами. – Полный вперед!.. Самый полный!..

Лодка сделала горячий вдох и ринулась мощно вперед.

Вначале они скользили на параллелях, неуклонно сближаясь. Словно «Колорадо» давила «Москву» набухшей бортовиной, сгоняя ее с маршрута.

– Опасно маневрирует, гад, – сокрушался старпом, видя, как «Москва» плавно искривляет траекторию, стремясь сохранить дистанцию. – Обнаглели, суки! Был бы Советский Союз, не посмели бы!

– Мы теперь и есть Советский Союз… Столица нашей Родины – «Москва»… Сбросить ход до десяти узлов!..

Лодка умерила неукротимый бег, отпуская вперед «Колорадо», которая, вопреки ожиданиям, не сбросила скорости, но стала равномерно и мощно удаляться, оставляя позади утомленный крейсер. Стремилась в норвежский порт, всласть нагонявшись за русской субмариной, продемонстрировав превосходство в маневре и ходе, показав обессиленным русским мощь американских реакторов, турбин и винтов. В Керкинесе, в ночном офицерском клубе, моряки придвинут к себе толстые стаканы с виски, станут смотреть, как в аметистовых вспышках у хромированной штанги танцует мулатка с фиолетовой грудью, доставленная «боингом» из Нового Орлеана.

– Баба с воза – кобыле легче, – произнес старпом, видя, как лодка спрямляет дугу траектории, возвращаясь на прежний курс.

Плужников слушал отлетающий звук американских винтов, который напоминал теперь едва уловимый шелест пузырьков в бокале шампанского.

Томас Доу появился в центральном посту, где адмирал Грайдер вел управление субмариной, стоя перед обширным электронным экраном, на котором координатная сетка лучисто разбегалась от полюса к берегам Скандинавии, к Новой Земле и к северному очертанию Сибири. На электронной плоскости были видны обе лодки, разделенные голубым пространством; несколько сухогрузов, пробиравшихся вдоль Кольского побережья; русский эсминец, выполнявший на полигоне учебные стрельбы; два самолета-разведчика «Орион», барражирующие над эсминцем; американский сателлит, ведущий разведку в районе главной базы русского флота. Нажатием клавиши адмирал вызывал на экране контуры донного рельефа, вектор течений, направление и скорость ветра в районе нахождения лодки. Доу застал его в тот момент, когда адмирал высчитывал время, оставшееся до возвращения «Колорадо» в норвежскую базу.

– Я вынужден вас отвлечь, адмирал. – Доу заиграл складками, искусно создавая на лице магическую геометрию, которая загадочным образом повторяла графику голубого экрана, словно маг использовал мимику для копирования электронной карты. – Теперь, когда русская лодка вышла на мелководье и проходит узкость, вынужденно помещая себя в мешок, самое время вскрыть пакет, врученный мне министром обороны, и зачитать приказ Президента…

Темная, отливающая синью бородка Доу, волнистые ироничные губы, легкий эффектный взмах руки, в которой оказался конверт, скрепленный малиновой сургучной печатью, придавали разведчику сходство с факиром, что вызвало раздражение адмирала. Оно проявилось в трепете лучистых морщинок у глаз, напоминавших прожилки на крыле серебристой бабочки. Жестом фокусника, готового извлечь из конверта не лист бумаги, а шумную разноцветную птицу, или отрубленную женскую голову, или букет живых цветов, Доу сломал сургуч с оттиснутым американским орлом. Вскрыл конверт. Вытряхнул из него бумажный лист с нежно сквозящими водяными знаками. Направил на адмирала немигающие кристаллические глаза с набором кварцевых черно-желтых колец.

Адмиралу показалось, что две отточенные ложечки поддели его глазные яблоки и аккуратно вычерпывают из глазниц. Доу перевел оптический прибор на бумагу, отчего водяные знаки слабо вспыхнули, как голограммы, и голосом ведущего Си-эн-эн стал читать:

– «В целях обеспечения национальной безопасности Соединенных Штатов, исходя из стратегических интересов американского народа, беря на себя ответственность перед Богом и Америкой, приказываю уничтожить русский многоцелевой подводный крейсер „Москва“, используя генератор ложных целей „Дух Тьмы“ и рельеф морского дна в районе атаки. Президент Соединенных Штатов…»

Томас Доу протянул листок адмиралу, сопровождая жест немигающим взглядом, от которого водяные знаки переливались, как рыбьи чешуйки. Адмирал принял лист белой бумаги, не отличаясь от него цветом лица. Прочитал, поворачивая на свету изысканный иероглиф Президента, отливавший лаком застывших чернил.

– Вы хотите уничтожить лодку с атомными реакторами на борту, с ядерными торпедами и комплексом ядерных крылатых ракет, а также с грузом спецоружия, взрыв которого сместит полюс на двести километров? Вы хотите это сделать в мирное время, когда Россию и Штаты скрепляют партнерские отношения? – Лицо адмирала напоминало слоновую кость, на которой грубый резец выточил губы и нос.