Крым

– Да что ты! Да господи! Да это враги! Если не Лупоглазый, то Железнодорожник! Он на своих «Сапсанах» совсем очумел. Он говорит, что ты его выбрал преемником.

– Молчать! – Губы Лабазова побелели, и его длинная улыбка стала еще страшнее. – А разве не ты подкармливаешь сайты, на которых распространяются обо мне всякие гадости. Что будто бы я зазываю к себе в резиденцию балерин, и они танцуют передо мною голые. Что я держу в клетках маленьких птичек, ощипываю их заживо и наслаждаюсь их писком, их мучениями. Что у меня рак в последней стадии, я едва хожу, и скоро уйду из Кремля. Не твоих рук дело?

– Юра, клянусь! На иконе клянусь! Наговор! Хотят нас поссорить! Это Узбек ненасытный, которому шашлыки продавать, а ты ему всю русскую сталь подарил! Или Торговец оружием, у которого из жопы ворованный ствол торчит! Или этот Иудей с тройным гражданством, который все русское золото под себя подобрал! Они тебя ненавидят, метят на твое место. Знают, что я тебе настоящий друг, и хотят нас поссорить. Чтобы ты остался один! – Глаза Браткова трусливо скакали, как у раненого зайца, который ожидает выстрела. И одновременно зло и безумно блестели, как перед последним предсмертным броском.

Но выстрела не последовало. Гнев Лабазова вдруг иссяк и свернулся, как сворачивается молоко. Сменился больной усталостью, жалобной укоризной:

– Как вы меня обманули! Вы были мелкими офицериками, жалкими цеховиками, жуликоватыми клерками. Я дал вам все. Русскую нефть и газ. Русский никель и алюминий. Русскую сталь и чернозем. Я передал вам русские железные дороги и порты. Русское золото и алмазы. Я хотел, чтобы вы стали опорой государства, руководили промышленностью, определяли политический процесс. Вместо этого вы вывезли все ценности за границу, вывели свои миллиарды в офшоры, купили острова на Карибах, дворцы в Эмиратах, футбольные клубы в Испании и Англии. И теперь интригуете против меня, примериваете на себя Кремль, рветесь каждый стать наследником. Вы, дикие алчные ничтожества, разорвете Россию на части. Если я исчезну, вы устроите гигантскую бойню, потопите Россию в крови. Вы привозите в Россию то Благодатный огонь из Иерусалима, то Пояс Богородицы с Афона, но вы несете в Россию гибель. И некому вам сказать: «Покайтесь, ехидны!» Некому отрубить ваши ядовитые щупальца! – Лабазов осунулся, пожелтел. Лицо усохло и постарело. Виски ввалились, и на них мучительно запульсировали синие жилки. Он выглядел больным и беспомощным. И это приободрило Браткова, вернуло ему смелость и упрямую наглость.

– Ты ведь тоже хорош, не белым пушком покрыт. Каждая третья капелька нефти, которая из России течет, кому она в карман капает? С каждого самолета, с каждой ракеты и пушки кому «оборонный процент» поступает? Мы по твоему приказу самых козырных тузов из нашей колоды выкинули. Один в Лондоне под камнем лежит, другой в зоне баланды всласть нахлебался. А их-то бизнес к кому перешел? Так что пока ехиднам не время каяться!

Братков блестел белыми вставными зубами. Наслаждался видом немощного Лабазова, из которого, казалось, истекает жизнь.

– Вон! – прошептал Лабазов, хватая себя за кадык. Набрал в грудь воздух и шумным, свистящим шепотом повторил: – Вон! – Жадно хлебнул воздух, проталкивая сквозь горло мешающий кляп, и дико, выпучивая глаза, краснея от хлынувшего гнева, закричал: – Вон отсюда!

Братков сжался, превратился в упругий мяч и вынесся из комнаты. Вслед ему полетело, ударилось о дверь яйцо с бриллиантами. Из расколотого яйца выпала золотая балерина. Шевелилась на полу, дергала ногами, тянула руки, похожая на раздавленную жужелицу.

Лемехов таился в укрытии, не понимая, зачем Лабазов делал его свидетелем этих безобразных пререканий. Открывал подноготную своих отношений с ближним кругом.

Уже собирался вернуться в библиотеку, но вновь возник генерал Дробинник и доложил:

– Юрий Ильич, в приемной ждет Орех Владлен Леонидович. Прикажете подождать?

– Зови. – Лабазов ногой заталкивал под диван шевелящуюся балерину.

Орех появился в туго застегнутом черном пиджаке, в темном галстуке, с аккуратной папочкой в руках. Он был лыс, с тонкими белесыми волосами, зачесанными от уха до уха, не скрывавшими розовую кожу черепа. В его движениях были осторожность и зыбкость, позволявшая мгновенно откликаться на волю руководителя. Так чуткая морская водоросль реагирует на проплывающую рыбу.

Орех был заместителем главы Администрации, отвечал за внутреннюю политику, за общественные проекты и избирательные кампании. Сейчас ему поручили создать новое общественное движение, в поддержку президента. Популярность Лабазова заметно таяла, а правящая партия все больше теряла у народа доверие.

– Ну как, Владлен Леонидович, идет созидание нового храма? Какая архитектура? Какой строительный материал? – Лабазов не без труда сбросил личину гнева и казался приветливым и веселым. – Ведь вы знаменитый каменщик, не так ли?

– Уж вы скажете, Юрий Ильич! Разве я масон какой-нибудь! – живо откликнулся на шутку Орех.

– Я имел в виду, что вы каменщик, который не разбрасывает камни, а собирает. И что вы там насобирали? – Лабазов усадил Ореха за овальный стол из карельской березы, сам присел рядом. – Что вы там надумали?

Орех раскрыл заветную папочку, извлек несколько листков.

– Вот, Юрий Ильич, план мероприятия. – Орех робел, предъявляя на суд начальника свое творение. – Во-первых, мы решили назвать наше общественное движение «Народным ополчением». Ополчение в защиту президента. Как Минин и Пожарский. Идем освобождать Москву, да и всю Россию, от либеральных захватчиков. Как вы, Юрий Ильич, утверждаете «Народное ополчение»?

– А что, хорошее название, – одобрительно кивнул Лабазов.

– Тогда пункт второй. – Орех осмелел, расправил плечи, голос зазвучал тверже. – Народ собирается на Красной площади, у памятника Минину и Пожарскому, и пятью колоннами идет к Манежу. У каждой колонны свой лидер. Ну, там, известный артист, или врач, или олимпийский чемпион, или телеведущий. Все идут к Манежу, несут гербы городов. Как воинство со щитами и знаменами. Изображения львов, орлов, горностаев, оленей и прочее.

– Орех не изображен? – мило пошутил Лабазов.

– Ну, нет, на гербах нет ореха. – Орех совсем осмелел от шутки президента. – Рассказываю дальше. С песнями, скандируя «Лабазов! Лабазов!», все приближаются к Манежу.

– Неплохо, неплохо, – поощрял Лабазов.

– А разве у нас может быть плохо? – весело, с долей развязности, хохотнул Орех. – Итак, колонны входят в Манеж и выстраиваются перед трибуной. У каждой колоны есть свой поэт, который читает стихи. Стихов еще нет, но что-нибудь вроде этого: «От Байкала, от Урала/ Мы прогоним либерала». Или такое: «И солдаты, и студенты/ Защищаем президента». Но это, конечно, «рыба». Стихи напишут настоящие поэты.

– Да и это неплохо. – Лабазов одобрял творчество старательного Ореха.

– И наконец, кульминация! – Орех приподнялся, взмахнул рукой, как это делает конферансье, приглашая на сцену артиста. – Появляетесь вы, Юрий Ильич. Может быть, в кольчуге и шлеме. Или, если это слишком театрально, в обычном строгом костюме. И кто-нибудь из колонн, может быть, седобородый старик или женщина, символизирующая Родину-мать, вручает вам меч. Символ защиты государства.

Орех торжествующе посмотрел на Лабазова, как если бы уже теперь вручал ему меч-кладенец.

Лицо Лабазова, минуту назад выражавшее снисходительное одобрение, вдруг сморщилось. Его перекосила гримаса брезгливости и отвращения.

– Какая пошлость! Какая тупая безвкусица! Прокисший борщ! Протухшая рыба! За что мне такое?

Он отпихнул папку, и листки посыпались на пол. Орех растерянно, дрожащими руками, стал подбирать листки.

– О чем я вам говорил при нашей последней встрече? Мне не нужны бутафорские представления, какие устраивают в провинции на День города. Мне не нужна организация все из тех же перебегающих из партии в партию наемников. Мне нужна партия нового типа! Мне нужен орден меченосцев! Мне нужны опричники и гвардейцы. – Лабазов метался по комнате, давя разбросанные по полу листки, едва не наступая на пальцы Ореху. – Мне нужна партия-топор, которая отрубит щупальца у осьминога коррупции! Мне нужна партия-копье, которая вонзит острие в ядовитые языки либералов! Мне нужна партия-ракета, которая унесет нас в новую русскую цивилизацию! Мне нужна партия-лазер, которая выжжет глаза врагам России, откуда бы эти глаза ни смотрели! Мне нужен человек, который создаст такую партию! А всякие желуди, орехи и тыквенные семечки мне не нужны! Ступайте и больше не приходите ко мне со своими дурацкими проектами! Ненавижу козьи орехи! – Лабазов произнес это вслед убегавшему «ополченцу», затаптывая лежащий на полу листок. – Евгений Константинович, выходите из своего зазеркалья.

Лемехов вернулся в библиотеку, ошеломленный тем, что видел и слышал. Лабазов умышленно сделал его свидетелем трех аудиенций.

– Теперь вы видели, кто меня окружает. Льстецы, предатели и идиоты. Нет людей! Пустыня! Вы один. Вы делаете дело, от которого зависит судьба государства. Я верю вам. Не обманите меня!

– Я вас не обману, не предам, Юрий Ильич.

– Вы моложе меня, сильней. Я отношусь к вам, как к сыну.

– Надейтесь на меня, – взволнованно произнес Лемехов, испытав к Лабазову внезапное обожание.

– Я вас вызову позже!

Лемехов шел через Ивановскую площадь, среди белизны и туманного золота.

Глава 4

В Северодвинске, на заводе «Севмаш», готовились к торжеству. Спускали на воду стратегическую подводную лодку новейшего класса «Борей», которая резко усиливала мощь военно-морского флота, ослабленного в годы разрухи. Эта лодка несла в своих шахтах шестнадцать баллистических ракет. Была способна пускать их из-под воды. Проталкивать в огненную полынью сквозь полярные льды. Посылать шестнадцать чудовищных взрывов американским городам, преодолевая заслон враждебных антиракет.

Эта лодка была аргументом на переговорах с Америкой, касались ли эти переговоры проблемы Сирии или соблюдения прав человека в России. Эта лодка убеждала соперников в том, что права человека в России соблюдаются и что Сирия и впредь может чувствовать локоть России. Спуск лодки отслеживали все разведки мира, освещали военные аналитики всех крупных держав. Лемехов летел принимать это грозное оружие, плод непомерных усилий промышленности, науки и флота.

Он вылетал из Внукова, из правительственного терминала, где его поджидала свита чиновников, пул журналистов. Персональный самолет был готов к взлету. Заместитель Двулистиков делал краткий доклад, пока Лемехов в зале ожидания пил чашечку кофе.

– Академики, командующий флотом, представители Генерального штаба уже на верфи. Они вылетели из Петербурга своим бортом. У нас почти все в сборе. Не хватает одного человека.

Двулистиков стоял у столика слегка склонившись, и Лемехов не предлагал ему сесть. У Двулистикова было вытянутое лицо с утиным носом, близко посаженные, пугливые глаза, хрящевидные, плотно прижатые уши. Иногда, в моменты возбуждения, от него начинал исходить острый уксусный запах. Зная за собой эту неприятность, он душился одеколоном. Двулистиков был сокурсником Лемехова, когда оба учились в Дипломатической академии на факультете геополитики. Двулистиков еще на вступительных экзаменах преисполнился обожания к Лемехову, который помог ему написать сочинение. С тех пор он следовал за Лемеховым как тень.

Обожал в нем ум, великолепную внешность, легкость таланта, неизменность успеха, с которым тот преодолевал одну препону за другой. Лемехов позволял себя обожать, пользовался преданностью Двулистикова, увлекал за собой в стремительный карьерный полет. Так стальная игла прокалывает твердую ткань, продергивая мягкую нить. Их отношения не являлись дружбой, как не являются дружбой отношения березы и подберезовика. Двулистиков, как правило, называл Лемехова по имени-отчеству и лишь в редкие минуты воодушевления, во время фуршетов, чокаясь с ним, говорил ему «Женя».

– Все готовы, Евгений Константинович. Нет лишь одного человека.

– Кого?

– Верхоустина Игоря Петровича.