Он слабел от ударов. Ребра хрустели. Глаза слепли. Живот страшно булькал. Теряя рассудок, ненавидя мучителей, он стал материться, по-русски, свирепо, истошно, желая укрыться в харкающем крике, оттолкнуть смерть, пробиться сквозь истязания к заветной цели, которая его сбережет.
– Сука б…ядская! X… недорезанный! Пи…дота рваная! – Он дергал за спиной скованными руками, старался прижать к животу колени. – Е…ало ссаное!
Удары прекратились. Он лежал, хлюпая кровью. Слышал, как тяжело дышит над ним солдат. Ждал новых ударов.
Офицер молчал. Потом по-русски сказал:
– Ты русский.
Торобов видел сквозь слезы близко от глаз солдатские бутсы. Молчание продолжалось. Бутсы исчезли.
– Ты русский, – повторил офицер, – Я был в Советском Союзе. Учился в Ростов. Агроном. Люблю русских. У меня была девушка Лена. Очень любил. Русский мне делал только хорошо. Спасибо. – Все это офицер произнес по-русски, а потом по-арабски, солдату: – Уведи.
С него сняли наручники. Он лежал на ржавом матрасе в сумрачной камере. Ощупывал ребра, живот, кости ног. Все болело. Но он не был убит. Его жизнь продолжалась. Цель, которой он должен достичь, продлевала его жизнь. Фарук Низар, которого он должен отыскать и убить, не давал ему умереть. Был его хранитель. Вел через все напасти к себе. Сберегал, чтобы быть убитым.
В камеру вошел солдат и велел встать. Его посадили в машину, ту, что доставила его на блокпост. В ней находились все те же двое – водитель с бородкой и охранник в кожаной курточке с кобурой. Машина вильнула между бетонными брусками и помчалась по трассе. Смеркалось, в стекло дула пыль. Они свернули с шоссе на грунт. Колыхались на выбоинах, а потом по днищу заскребли, зашуршали стебли сухой травы. Машина встала.
– Выходи!
Торобов вышел, переставляя больные ноги.
– Вперед!
Он медленно шел, цепляясь за колючки. Отрешенно думал, что сейчас грохнет выстрел, ударит в затылок и исчезнет черная степь, низкие серые тучи, из которых дул ветер, колол песчинками щеки. И он останется лежать в мертвой пустыне, на съедение шакалам.
Он старался в последние секунды жизни вспомнить что-нибудь драгоценное, последнее, неповторимое, с чем перенесется в иное бытие. И не мог.
Услышал, как заурчал мотор. Оглянулся. Машина развернулась и, краснея габаритами, укатила. И он остался в степи, не испытывая ликования, не славя Творца, который избавил его от пули. От пули его избавил Фарук Низар, который следил за ним из низких вечерних туч.
Торобов, с трудом переступая, пошел в степь, в ее сумрак и ветер, подальше от шоссе, где его снова могли схватить. Ветер дул, и степь начинала свистеть. Мимо пронесло сцепленные травы, похожие на терновый венец. Прокатился, подскакивая, колючий шар, и его умчало в бесконечность. Пролетело что-то белое, летучее. Следом за ним другое. Это были пустые пластиковые мешки. Их становилось все больше. Сонмы мешков летели, ударяли ему в грудь, прилипали, цеплялись за колючки. Их срывало и несло дальше. Было что-то призрачное, безумное и тоскливое в этих летящих мешках. Тщета и опустошенность, бессмысленность израсходованного бытия. Мешки пронеслись и теперь летели где-нибудь в поднебесье, как стая целлофановых ангелов.
Начиналась пыльная буря. Бессчетные песчинки ударяли ему в лицо, жалили, жгли, хотели засыпать. Ветер, который дул в пустыни, был вечный, вселенский. Крутил громадное колесо, перемалывал царства, храмы, могильные склепы. В этом ветре мчались частицы разрушенных городов, остатки великих армий, прах манускриптов, пыль разоренных святынь. Этот ветер дул над землей, сметая с насиженных мест народы, обращал их в бегство, бросал один народ на другой. Он раздувал огонь революций, топил корабли, обрушивал к земле самолеты. Торобов был подхвачен этим вселенским ветром, и его несло вместе с комьями черной травы, целлофановыми мешками, облаками ядовитой пыли.
Сквозь свист степи он услышал металлический вой. В коричневом облаке зажглись два огня, как размытые солнца. Огни приближались, окруженные мутными радугами. Возник грузовик. Кузов был полон людей. Над кабиной торчал пулемет. Развевалось черное знамя с белым начертанием «Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его». Грузовик, как призрак, прогремел мимо Торобова и исчез, словно его оторвало от земли и унесло в небо.
Торобов испытал помрачение, будто в его побитом теле запоздало разорвался сосуд и залил глаза кровью. Он упал на дорогу.
Очнулся ночью от холода. Его бил колотун. По дороге приближалась машина. Остановилась, едва на него не наехав. Из кабины вышли двое:
– Гляди-ка, человек. Ты живой?
Торобов что-то промычал бессвязно.
– Откуда?
– Заблудился.
– Куда тебе надо?
– В Триполи.
– Подвезем. В кабине нет места. Полезай в кузов.
Они помогли ему перелезть через борт. Кузов был полон овец, которые потеснились и дали место Торобову. Он лег на доски, слыша, как подскакивает грузовик и шарахаются овцы. Некоторые легли, прижимаясь к Торобову курчавыми теплыми боками. Согревали его. Он благодарно, блаженно замер, окруженный кроткими бессловесными жизнями.
Глава 9
Торобов был уверен, что Фарук Низар готовит в Ливане взрывы. Хизбалла, воюя с ИГИЛ, становилась объектом ударов. Как и русский самолет над Синаем. Как полицейский участок в Триполи. Как шиитская мечеть в Дамаске. Как кошерный магазин в Париже. Удары возмездия в Ливане нанесет «Меч пророка». И надо спешить в Бейрут, предупредить друзей Хизбаллы и обезвредить Фарука.
Невидимка Фарук бежал перед ним, как призрак. Торобов, не видя его, видел пыль от его убегающих ног.
Торобов посещал Бейрут в те дни, когда израильские танки «Меркава» продвигались по югу Ливана, тесня Хизбаллу, превращая в руины города и селения. Он участвовал в доставке русских противотанковых ракет «Корнет» в боевые отряды Хизбаллы. Из Дамаска в Бейрут сопровождал легковые машины, в чьих багажниках, под грудами тряпья, таились «Корнеты». Посещал тренировочные лагеря, где стрелки Хизбаллы учились управлять ракетами. Видел, как на горных дорогах загораются «Меркавы» от прямых попаданий «Корнетов». Спасался от ударов израильских штурмовиков и чудом избежал плена. В структурах Хизбаллы у него оставались друзья, и к ним теперь он стремился, желая предупредить о теракте.
В аэропорту Триполи, готовясь к долгому, с пересадками, перелету в Бейрут, он вдруг остро ощутил приближение опасности. У стойки, где регистрировали билеты и вытянулась очередь, он оглядывал пассажиров, и ему чудился среди них тот, кто под плащом, или курткой, или модным пальто опоясал себя взрывчаткой. Быть может, тот господин с курчавыми бакенбардами на горбоносом лице. Или та паломница в черном, с прорезью испуганных глаз. Или тот молодой, с напряженным взглядом араб, чья куртка на животе подозрительно раздувалась.
На борту, когда самолет взлетел и очаровательная, с тонкими чертами лица стюардесса, улыбаясь малиновыми губами, предлагала напитки, он со страхом ожидал, что в салоне раздастся взрыв. Все они полетят в черноту, и рядом будет лететь с обморочными глазами стюардесса, и вокруг нее станет плескаться гранатовый сок.
Этот страх был устойчивый, Взрыв был неминуем, был направлен против него. Фарук Низар разгадал его замыслы, вычислил его маршруты и решил уничтожить. Майор был рядом, может, летел по ту сторону фюзеляжа, заглядывая в салон сквозь иллюминатор. Радостно отпрянет от самолета, когда грохнет взрыв и посыплются в ночь мертвые пассажиры.
Это ощущение смерти, которая увивалась рядом, не исчезло в аэропорту Бейрута, когда он выходил из стеклянного терминала и брал такси, ожидая грохочущей вспышки.
Он остановился в отеле «Эль Манара», в центре Бейрута, на улицах которого не утихала ночная жизнь. Катили дорогие машины, работали рестораны, сияла набережная, волновалось море, отражая золотые огни. Вставляя электронный ключ в щель замка, Торобов помедлил, ожидая, что, разнося в щепы дверь, полыхнет взрыв. А ночью, в тревожном сне смотрело на него из-под кокарды лицо майора Фарука.
Утром он стал искать контакт с друзьями из Хизбаллы. Гассан Абдулла был руководитель военной разведки, именно с ним они осваивали «Корнеты», спали рядом в блиндажах, отправляли в рейд боевые группы. Сидя в номере, через множество посредников, изъясняясь полунамеками, чтобы не вызвать подозрение своими звонками, Торобов наконец сообщил Гассану о своем приезде в Бейрут, и тот, через посредника, обещал прислать машину.
Когда он мчался по белоснежному Бейруту, мимо банков, особняков, ресторанов, вдоль зеленого, как малахит, моря, он втискивался в сиденье машины, ожидая, что по стеклам хлестнет автоматная очередь.
Его привезли в военный центр Хизбаллы. Высокий бетонный забор, железные раздвижные ворота, камеры слежения. Перед воротами пост, бетонный дот, бруски, затрудняющие движение машин. Ворота неохотно раздвинулись, пропуская автомобиль, и Торобов оказался перед одноэтажным строением штаба. Над входом развевался флаг Хизбаллы, – желтое полотнище с зеленым автоматом Калашникова, вплетенным в арабскую вязь: «Партия Аллаха».
Перед входом его ждал Гассан, сердечный друг, боевой товарищ, при виде которого в душу Торобова пролился свет и стало светло и чисто.
– Леонид, брат мой!
– Брат мой Гассан!
Они обнялись, прижимаясь, щека к щеке. Торобов сквозь военную ткань чувствовал, какое крепкое у Гассана тело, с играющими мускулами. Неутомимое в ходьбе по горам. В перебежках, когда за спиной неподъемный тюк с боеприпасами, провизией и оружием. Когда лопата прорубает мелкий окоп и звенит и искрит о камни. Когда у товарища кровью пропитан бинт и надо его нести, укрываясь от израильских снайперов.
– Слава Аллаху, я снова вижу тебя, Леонид!
– Слава Аллаху, Гассан!
Он был все тот же, неутомимый и бесстрашный воитель. Только круглое, с кошачьими усиками лицо усохло, глаза ушли глубже в подлобье, на лбу стал заметнее шрам, начертавший маленький вензель.
– Чуть позже мы пообедаем с тобой, Леонид. Сейчас начинается торжество. Мы провожаем бойцов Хизбаллы в Сирию, на войну. Прими участие в торжестве. А потом будем разговаривать с тобой без конца, брат мой.
На плацу, на открытом солнце, в длинном ряду, без оружия, стояли бойцы. В пятнистых, зелено-коричневых мундирах, в одинаковых кепочках с козырьками. Поодаль толпились женщины, дети, родня, провожающая солдат на войну. На дощатом помосте, у микрофона, стояли командиры, мулла в пышной черной чалме, желтело знамя с зеленым «Калашниковым», в открытых ящиках тускло сияли автоматы. В отдалении виднелись грузовики с зачехленными кузовами.
Солнце светило в зените, и каждый солдат отбрасывал маленькую круглую тень. Стоял в ней, как на крохотном острове, вокруг которого волновался раскаленный воздух, жестко блестел истоптанный плац, в слезном ожидании застыла родня, зеленел брезент грузовиков. За пределами этих крохотных островков их ожидала война, смерть, страдание, и солдаты боялись покинуть эти спасительные островки, шагнуть в жестокое пекло.