Царская любовь

– Не откажется? – В голосе Иоанна прозвучало сомнение. – О местах и худородстве речей заводить не станет?

– Матушку князя Владимира Ивановича величают Анной Ивановной Захарьиной, – широко ухмыльнулся Григорий Юрьевич. – В любви он зачат, в любви и согласии, в нежной заботе матушкиной вырос и чтит ее, ако святую. Так что при нем о худородстве Захарьиных лучше не поминать.

– Воистину вы есть везде! – сразу повеселел Иоанн и поднялся с кресла. – Что же, раз Шуйские, Глинские и Милославские от службы отказываются, их места займут Воротынские и… И прочие достойные слуги!

– Я горжусь тобой, чадо, – негромко произнес митрополит Макарий. – Ты показал себя истинным государем. Достойным, волевым и решительным!

– Благодарю, святитель… – наклонившись, поцеловал руку священника юный царь.

– Дозволь, государь, и мне слово молвить? – неожиданно подал голос притаившийся за спиной боярина Захарьина стряпчий.

– Сказывай, раз так хочется, – благодушно улыбнулся ему Иоанн.

– В странах самых развитых и полных мудрости, – неуверенно облизнув бледные губы, произнес Алексей Адашев, – государи великие в делах ратных не столько на волю знати своей полагаются, сколько на людей ратных, лично им преданных. У султана османского янычары имеются, у халифов египетских – мамлюки, у падишахов персидских – гулямы. Кабы у тебя, государь, таковые полки личные имелись, так и гнев любой князей знатных тебя бы ничуть не беспокоил.

– Вот как? – заинтересовался юный царь. – Тебе ведомы обычаи халифов и падишахов? Похоже, ты неплохо образован, боярин?

– Я посвятил много времени чтению «Четьих миней» святителя Макария, государь, а также учился счету и красивому письму, – склонил голову стряпчий.

– Коли так, то ты должен знать, боярин, что воины сии воспитывались из детей-рабов, – сказал Иоанн. – Нам, людям православным, подобные обычаи заводить невместно!

– Не нужно детей и рабов! – опять облизнулся Андрей Адашев. – Надобно просто людей вольных в сии полки набирать! Не княжеских, государь, черных! Твоих!

– Не очень пока понимаю, о чем сказываешь, боярин, – покачал головой Иоанн. – Но может статься, здравое зерно в помыслах твоих и имеется. На бумагу слова сии выпиши и мне опосля подашь. Так оно вернее выйдет, дабы затея не потерялась. Коли успеешь, так сегодня перед ужином…

Иоанн в задумчивости посмотрел на скипетр, потом вдруг сунул его за пазуху и поспешил из трапезной.

– Да пребудет с тобою милость Господа нашего Иисуса Христа, чадо, – торопливо перекрестил его спину митрополит. – А лоно супруги твоей обильным…

Между тем в эти же самые минуты совсем рядом, во дворе Воробьевского дворца, шел совсем другой разговор, начатый боярином Тучковым.

– Вестимо, телепневский ублюдок полагает, Земский собор сразу ему в ножки поклонится и все желания исполнять станет! – со злостью ударил он посохом о столб крыльца. – Вот забавно вышло бы, коли на собор этот взять да и старшего брата Иванова привести, коего Соломея Сабурова в обители родила! Вы помните историю с родами монастырскими, бояре? Великий князь Василий тогда шибко гневался, что жена разведенная ребенка ему не отдала, однако же церковь в его честь поставил и Соломею деревней наградил. Что там далее с дитем сим случилось, никто не помнит? Где оно ныне? После того как Василий Ваньку наследником назвал, я как-то и не справлялся более…

– Вроде как умер мальчик… – ответил князь Глинский. – Оспа.

– Так не было мора в Суздале, – покачал головой Тучков. – Откуда ей взяться-то? Мальчику же ныне годков двадцать должно исполниться. Вот и привести бы его на собор Земский, да вопросить народ, кому надлежит державой править – старшему брату али младшему? Вот Ваньке нежданчик бы так нежданчик случился!

– Может, и не оспа, – засомневался князь Глинский. – Но умер он, верно говорю.

Прислушиваясь к разговору думных бояр, князь Иван Шуйский по прозвищу Плетень опустил посох к груди князя Александра Горбатого-Шуйского, вынуждая того замедлить шаг. А когда они отстали от остальных посланцев, негромко спросил:

– Брат мой… Кажется, нам надобно навестить нашу тетушку. Как полагаешь?

– Это верно, Иван Михайлович, – согласно кивнул Александр Борисович. – Про великих княгинь лучше ее никто не знает.

– В таком случае, брат, приглашаю тебя сегодня на ужин, – решил Иван Плетень, и князья Шуйские направились к саням. Каждый к своим, разумеется.

До Москвы обе свиты добрались уже ночью, в полной темноте. Однако княжеское подворье было ярко освещено десятью факелами. Набежала дворня, встречая гостей: приняли за уздцы лошадей; поднеся свет к саням, помогли спешиться боярам.

– Мамай, дворню брата моего в людскую определи, – распорядился ключнику Иван Михайлович. – Накормите, напоите с дороги. Нам же стол в малой горнице вели накрыть. Тетушка Анастасия еще не ужинала? Передай, за честь почтем трапезу с нею разделить.

Пятиюродные братья Шуйские не спеша поднялись по лестнице, поклонились дверной иконе, в сенях скинули шубы холопам на руки – чего меж родичами чиниться? Вместо расшитых катурлином валенок обулись в мягкие войлочные полусапожки, так же медленно двинулись по расстеленным по коридору половикам.

Однако, как они ни медлили, слуги все же не успели накрыть стол в небольшой комнате возле хозяйских покоев и теперь суетились, толкая друг друга локтями, расставляя миски с бухарской курагой, крымским изюмом и персидскими финиками, блюда с соленой беломорской семгой, копченой астраханской белорыбицей, печеными двинскими судачками и местной, московской, заливной щукой. Из закуски имелась квашеная капуста с брусникой и яблоками, маринованные огурчики, балтийская селедка, а из горячего – тушенные в сметане караси и пироги с вязигой. Мяса не принесли никакого. Все же день выпал постный, и в еде следовало проявить воздержание.

Иван Плетень терпеливо дождался, пока дворня закончит с хлопотами. Наконец ключник самолично принес два серебряных кувшина, покрытых тонкой самаркандской чеканкой, золотые кубки с самоцветами. Подворники водрузили в центр стола вместо масляной лампы пятирожковый светильник со свежими восковыми свечами – эти горели с запахом лаванды, а не гнилого жира – и вышли за дверь, затворив тяжелые толстые створки.

Александр Борисович прошел к окну, бесшумно ступая по толстому ковру ногайской выделки, попытался выглянуть наружу – но сделать это сквозь две рамы, заделанные ребристой слюдой, понятно, не смог. Спросил, не оглядываясь:

– Нас точно никто не услышит?

– Холопы научены издалека следить, чтобы к дверям никто не подходил, когда я тут гостей потчую, – ответил Иван Михайлович. – И сами ничего не слышат, и другим не дают. Тебе какого вина налить, брат, белого али красного? Оба немецкие.

– Красное фряжское, – прозвучал женский голос.

– Чуть не пролил! – ругнулся вздрогнувший от неожиданности Иван Плетень. – Что же ты меня так пугаешь, тетушка?!

– Ты же сам меня к ужину пригласил, Ванечка, – ответил голос. – Чего же тогда боишься? И кто сие с нами трапезничает?

– Александр Борисович, тетушка, из ветви Горбатых.

– А-а, Сашка-крикун! – Послышался шелест, из сумрака в углу горницы вышла пожилая женщина в темном сарафане и темном платке, с морщинистым уже лицом и глубоко сидящими белесыми глазами. В этой старушке ныне было уже не узнать красавицу Анастасию Шуйскую, кравчую из свиты двух великих княгинь, умную, находчивую и хорошо образованную, надежду всего клана Шуйских на восхождение к власти.

Увы, после смерти князя Василия по прозвищу Немой она как-то сразу сдала, потеряла интерес к жизни и теперь тихо доживала отпущенный век в родовых хоромах. Тем паче что кравчие при дворе вот уже более десяти лет не требовались. Прежняя великая княгиня скончалась давным-давно, а новая у государя всего полмесяца как появилась.

Княжна подобралась к гостю и неожиданно подергала его за окладистую бороду, хлопнула ладонью по животу:

– Заматерел мальчик, заматерел… Когда последний раз тебя видела, у тебя еще даже пушка на подбородке не появилось.

– Это когда же было, тетушка? – не посмел гневаться на грубую ласку Александр Борисович.

– Давно, мальчик, давно, – с грустью вздохнула женщина. – Надо чаще встречаться.

– Тебе красного налить, тетушка? – спросил Иван Плетень.

– Да, фряжского, – кивнула княжна. Она дождалась, пока хозяин дома наполнит золотой кубок, после чего отправилась обратно в сумрачный угол.

– А к столу с нами не сядешь, тетушка?

– Спасибо, Ванечка, я уже покушала, – ответила Анастасия Шуйская. – Так что сказывай, зачем звал, да почивать пойду. Зимой спится хорошо. Воздух сладкий, печь горячая, дрова трещат. Лепота…

– Великая княгиня Соломония после пострига в монастырь мальчика родила, помнишь? – Хозяин дома налил вина себе, после чего повернулся к гостю: – К столу прошу садиться, Александр Борисович. Чем богаты, тем и рады.

– Как же не помнить? – хмыкнула из темноты княжна. – Сразу после переворота Ленки Глинской его боярский сын Кудеяр Тишенков от греха увез, дабы не убили. Он ведь Ивана, сына Глинской, старше, и прав на стол у него куда как поболее. Вот токмо права-то у него были, ан сторонников никого. Потому Соломея дитя и спрятала. А чтобы не искали, могилку ложную сделала. Куклу какую-то закопала.

– Так он жив?! – хором переспросили братья.

– Да какая, князья, разница? – удивилась Анастасия Шуйская. – Могилка есть, свидетелей похорон не счесть. Плита надгробная с именем в наличии. А коли так, то и нет его, старшего наследника. Сгинул. А жив, нет – то уже без разницы. Я его и искать не стала. Что я, упырь какой дикий, дитя малое жизни лишать? А литовка поверила.