Потрясатель вселенной

Рука отодвинула полог – и прямо перед собой, лицом к лицу, ведун обнаружил страшную рожу: черные обвислые глаза, кровавые потеки на щеках, полоска зубов на лбу. Олег отпрянул, но тут же сообразил:

– Урга! – и ринулся внутрь…

Меч вынимать не потребовалось – шаманка исчезла, как сквозь землю провалилась. Невольницы уже дремали – их не спросишь, под походную постель из овчинных шкур спрятаться невозможно, никаких порезов на кошме или повреждений в решетках стен тоже видно не было.

Праздник изготовления чучела снова откладывался.

* * *

Ранним утром, когда солнце, протискиваясь между облаками, медленно выползло из-за горизонта, проснувшимся обитателям воинского лагеря представилось необычное зрелище. В частоколе осажденного города одна за другой на все четыре стороны открылись прочные калитки из сбитых в щиты жердей. Тут и там вверх откидывались люки. Жители Кивы выбирались из домов и в чистых белых одеждах, без обуви и поясов, спускались на поле между чужеземцами и городом. Женщины, дети всех возрастов, старики – они один за другим вставали на колени и склоняли головы, ожидая своей судьбы. Смиренные, они вытягивались в белые линии, десяток за десятком. Три, четыре… Пять с небольшим.

– Горожан не обижать! – еще раз громко предупредил Середин. – Не убивать, не калечить, не грабить! Теперь это наши люди…

Он первым пересек свободное пространство, предназначенное для битв между захватчиками и защитниками каимской твердыни, поднялся на стену, прошел по внешнему валу, заглядывая в распахнутые люки.

Первое, что бросилось ему в глаза – так это то, что повсюду исчезли зеркала. Те самые, что давали жилищам свет. Через которые мудрый Раджаф приглядывал за подданными и через которые при необходимости успешно передвигался. Второе – в городе полностью отсутствовал запах угля. Будучи кузнецом, Олег с легкостью отличал запах перекаленного с железом или медью топлива от обычного перегара из домашнего очага. Зато многие продушины приторно воняли навозом. Это означало, что в бывших ремесленных мастерских, некогда наполненных звоном и жаром, теперь переминались козы и коровы, дожидаясь, когда их выпустят на весенние пастбища.

– Вот проклятие… – Он быстро пересек все три вала, за центральным спустился вниз, в святилище – и обнаружил почти опустевший за зиму, пахнущий влажной табачной сладостью сеновал. От прежнего города не осталось ничего: ни богатства, ни людей, ни богов. Город напоминал крепкое страусиное яйцо, из которого ловкий усатый-полосатый сурикат высосал все содержимое. Уцелела только скорлупа. – Вот тебе и поторговали…

Середин поворошил ногой рассыпанные на каменных плитах соломинки, печально хмыкнул и выбрался наверх. Сделал еще круг по среднему валу, надеясь заметить хоть какие-то признаки прежнего богатства, спустился вниз, к покорным каимовцам, медленно двинулся между рядами. Старики, старики. Дети. Большей частью – малолетки. Среди слабого пола не оказалось никого младше сорока на вид и старше двенадцати, среди сильного – младше шестидесяти и старше десяти.

– За старосту у вас кто? – мрачно поинтересовался он возле грудастой тетки с уродливым шрамом поперек лица.

– Я здесь, господин! – поднял голову давешний старик, что выпрашивал для города милость чужаков.

– Неужели? – усмехнулся Олег. – А я думал, на заклание отправили самого больного и слабого, которого не жалко.

– Прости, господин. Среди живых у нас нет достойных уйти с тобой.

– Вставай, колени застудишь, – дернул пальцем вверх ведун. – Идем со мной. Остальные пусть домой возвращаются. Отныне у вас начнется новая жизнь. Непривычная, но совсем не страшная. Привыкайте. Чабык! Вели собрать в городе оружие, как бы не порезались с непривычки. Отныне эти несчастные под нашей защитой, самим им воевать не придется.

– Слушаю, посланник, – мгновенно повеселел кочевник. Оружие – это тоже добыча, и совсем неплохая. Значит, не зря через реки и горы сюда пробирались, не зря колдуну-иноземцу снова доверились.

Старик же со всех сил заторопился за ведуном – но никак не поспевал, прихрамывая сразу на обе ноги и неестественно раскачиваясь.

«Вот уж кому бараний жир с горчицей не помешал бы», – подумал Олег, входя в юрту, и…

– Уманмее, птах-птах, Мардук-хана, птах-птах, Тха-кемана птах-птах, ваюли-и-и-и! – выла старая вонючая шаманка над чадящим очагом, надвинув малахай по самые зубы. С раскинутыми руками, со свисающими полами чапана, она походила на грифа-стервятника, отпугивающего от добычи незваных чужаков.

Добыча была здесь же: Роксалана стремительно кружилась на постели, закатив глаза, вскинув ладони с растопыренными пальцами, каким-то чудом не путаясь в овчинах и не теряя равновесия. В этот раз у нее хватило ума натянуть долгополую рубаху – но вот отказаться от пожирания поганок директор по продвижению и маркетинговому обеспечению фирмы «Роксойлделети», вестимо, не смогла и теперь выла на одной ноте, роняя слезы и слюни.

– Чертова наркоманка! – Олег рванул из ножен саблю и прыгнул через очаг, метясь рукоятью Урге в лоб. Как ни был зол, он не хотел заливать ковры и постель кровью прилипчивой наркоторговки – отрубить голову и вспороть живот можно и на улице.

Шаманка мгновенно сложила руки и присела, сворачиваясь в темно-серый клубок. Ведун споткнулся, кувыркнулся через этот живой шар, вмиг вскочил, настороженно водя кончиком клинка из стороны в сторону. И тут же на нем повисла заплаканная Роксалана, покрывая лицо беспорядочными поцелуями:

– Милый мой, хороший, любимый! Не умирай, не умирай, родненький! Как же так, как, уже!

– Отвяжись, алкоголичка! – Ведун пытался высмотреть старуху-грибницу через ее плечо, но девушка со своими поцелуями застила обзор.

– Я видела, видела! Небеса огненным гневом пошлют на тебя степную безногую лошадь смерти!

– Ага, сейчас… – Левой рукой Олег прижал Роксалану к себе, чтобы не дергалась, и наконец смог оглядеться. Разумеется, шаманка сгинула.

– Небесные бубны ударят в стекло, и примешь ты смерть от коня своего!

– Чего? – Услышанный перл заставил ведуна начисто забыть про ведьму из рода куницы. – Милая, вы чего, косяки в Пушкина заворачивали?

– Это пророчество, дурень! – Все еще заплаканная спутница со злостью отпихнула от себя Олега. – Я тебе что, Окуджава ты негритянский? Как умею, так и складываю! Огонь небесный ба-ба-бах костьми ударит тара-рах…

Она задумчиво закатила глаза и начала сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее закручиваться, жалобно поскуливая.

– Тэ-э-эк, Кащенко на марше, – цыкнул зубом ведун, обошел девушку, расстелил на постели меховое покрывало, после чего поймал Роксалану за талию, опрокинул и быстро закатал в овчины, словно сосиску в тесто. Присел рядом, погладил ее по щеке: – Ты когда поганки жрать перестанешь, дурочка? Я тебя предупреждал, чтоб не тащила в рот что попало? Тебя наяда предупреждала, что они ядовитые? Ты ж ими лошадей до буйного сумасшествия доводила! Ну так какого хрена?!

– Олежка, когда тебя убивать будут, ты не умирай, пожалуйста, хорошо? – всхлипнула девушка. – Ты козел, конечно, и тварь неблагодарная, но я к тебе привыкла. Ну что тебе эти дохлые безногие лошади? Может, не умрешь все-таки, а?

По щекам Роксаланы опять потекли слезы. Все раздражение ведуна почему-то улетучилось, и он просто погладил ее по голове:

– Спи, Зена, королева варваров. Не родилась еще лошадь, чтобы с нами в честном бою управилась. Спи.

Девушка послушно закрыла глаза, и голова ее расслабленно качнулась влево.

– Вот и молодец, – поднялся Середин. – Вот только гостей сюда уже не пригласишь… Ладно, на улице побеседуем.

В сундуке на женской половине он нашел пару мисок, пустой горшок, зачерпнул из безразмерной бочки кумыса и вышел на свет. Запыхавшийся старик был уже здесь.

– Садись, – указал на кошму у холодного кострища ведун, налил полную миску хмельного напитка, протянул гостю. Тот выпил. Олег налил ему еще, потом себе, уселся рядом и кивнул: – Ну рассказывай.

– О чем, господин? – не понял каимец.

– Обо всем. Когда я взял город в прошлый раз, он был шумным и богатым, светился от зеркал и был под покровительством священного камня. Сейчас я вижу только пустые стены. Что случилось, старик? Где люди, где стук молотков и жар печей, где ваши стада и добро, где былая слава?

– Но я помню тебя, господин, – почему-то удивился староста. – Разве не ты в прошлый раз повелел нам избавиться от камня?

– Ты не спрашивай, – посоветовал ему Олег. – Ты рассказывай, рассказывай. Вы принесли присягу Аркаиму… Дальше?

– Ты забрал всех наших мертвых и многих сильных мужчин, – после короткой заминки стал отчитываться старик. – Назад вернулись немногие. Опосля пришли воины мудрого Раджафа, иных казнили за измену, иных увели. Камень же повелели возвернуть на былое место. Но едва они скрылись, под стенами оказались черные всадники Аркаима. Они побили многих за измену, за то, что клятву верности нарушили. Камень повелели выбросить и взяли годных к работе людей обоего пола с собою в поход. Мы сим разом далеко укатывать не стали, там прикопали. – Старик попытался встать, вытянул руку в сторону ручья. – Коли желаешь, господин, так я место приметил, указать…

– Дальше? – отмахнулся Середин.

– О прошлом годе опять всадники Аркаима проходили. Карать не стали, но многих горожан с собой увели. Работники им были надобны. Едва мы сих несчастных оплакали – Раджаф мудрый явился. Мы бы и хотели на место камень священный вернуть, так ведь уж и некому стало. Никого здорового, почитай, и не осталось. Но повелитель карать не стал и за камень не рассердился. Выбрал мальчишек и девочек, что покрепче, последние из уцелевших зеркал взял да по следу брата свого и ушел. До того ратные скотину брали али прямо здесь себе в котлы забивали. Иные добро отнимали, за измену карая, иные так глумились. Ась и посуди, господин, кому ныне в мастерских работать? Да и чем? Мастеровых мудрые братья со всем припасом забирали. И с инструментом, и с заготовками, и еще с чем надобно…

– Ступай, – взмахом руки отпустил старика ведун. Себе же наполнил кумысом миску, осушил в несколько глубоких глотков.

Вот он и получил ответ на все свои вопросы.

Война. Война, предсказанная древними пророчествами. Война, начавшаяся из-за его прихода в эти края. Война за древние тайны и будущую власть. Всего год она каталась по здешним краям от порубежья к порубежью. Всего год – без особой злобы, резни и братоубийственного ожесточения. Год – и даже смиренный город Кива, не видевший ни одной битвы, не переживший ни единого штурма, превратился в жалкий призрак былого величия, в пустыню, в никому не нужную скорлупу.

– Прости, что отвлекаю от дум, посланник предков, – остановился возле края кошмы Чабык. – Мы собрали двадцать два меча, три десятка копий, ножи, щиты. Доля твоя невелика, но ты не дозволил отнимать другого добра от здешних обитателей.