Воля небес

– Чего он там, спит, что ли?

– Да знамо, что спит! – рассмеялся подьячий. – Чего еще медведю зимой делать?

– Не раскапывать же его теперь… – Тимофей снова покачал копьем из стороны в сторону, потыкал в другом направлении. Оглянулся: – А как там Мирослава? Из усадьбы твоей, знаю, съехала. Нешто повздорили?

– Нет, не ссорились. – Басарга опустил рогатину подтоком на землю, оперся на ратовище. – Заскучала она в безвестности, ко двору опять захотела. Ныне кравчей у царицы служит. Хвалит кабардинку лихую. С нею, сказывает, не соскучишься. Охота, скачки, пирушки, прогулки. Сиднем Темрюковна не сидит, рукоделием не балуется.

– Снова, выходит, в кравчии выбилась?

– Выбилась.

– Опять при дворе живет?

– Опять.

– А как же вы…

Сбившийся в лазу снег внезапно разлетелся белым, словно пороховым, разрывом, наружу с ревом вырвалась огромная тесная туша, сбила Тимофея с ног, отшвырнув на несколько шагов, кинулась сверху.

– Друже! – Басарга кинулся следом, взмахнул рогатиной… Но в последний миг вспомнил наказ побратима о шкуре и колоть зверя в бок не стал, ударил под шею, пробросил толстое древко почти на половину длины и вздернул вверх, поднимая мохнатую морду. Челюсти громко щелкнули в воздухе, еще раз – но до человеческого горла медведь из-за ратовища не доставал. Он снова ударил свою жертву лапой по груди и плечу, резко сорвался с места, кидаясь уже на Басаргу.

Подьячий отпрыгнул, поддергивая рогатину ближе, но недостаточно быстро: зверь обеими лапами врезался ему в грудь – словно ядра пушечные ударили, – опрокинул, распахнул пасть. Боярин еле успел прикрыться, и челюсти сомкнулись на ратовище. Прямо на лицо с хрустом посыпалась щепа, закапала слюна. С несообразным месту спокойствием Басарга отметил, что пахло из пасти не зловонием, а распаренной сосновой хвоей.

– А-а-а! – Тимофей, вскочив и выдернув косарь, кинулся на помощь, принялся бить зверюгу ногой в бок, ближе к животу.

Медведь зло зарычал, покачал мордой, но справиться с толстым кленовым ратовищем не смог. Еще раз клацнув челюстями, он распрямился, раскинул лапы, с грозным ревом пошел на Заболоцкого. Тот облегченно вздохнул и позволил себя обнять, одной рукой под подбородок толкнув морду вверх, а другой – вогнав длинный нож жертве в грудь. Зверь зарычал, мотнул головой, освобождаясь, но Басарга уже поднялся и тоже кинулся на него, обнимая за шею и подпихивая плечо под пасть, не давая ее опустить и вцепиться другу в горло.

Некоторое время зверь еще брыкался, рвал врагов лапами, мотал головой, пока наконец не издал жалобный стон и не повалился набок.

Бояре отскочили, настороженно глядя на поверженного врага. Звери бывают разные. Иные и оживают. Причем аккурат в тот миг, когда опасности от них уже и не чуешь. Но у этого смертная пелена уже медленно застилала глаза.

– Как быстро они, однако, усыхают, – вздохнул Тимофей Заболоцкий.

– Кто? – не понял Басарга.

– Да звери добытые. Когда этот на меня кинулся, то, вот те крест, вдвое больше был! А теперь смотри: такой маленький, что и похвастаться нечем.

– Это верно, – рассмеялся подьячий. – Когда на меня прыгал, тоже во-от такенным показался!

– Ну что? Раз взяли, давай свежевать. Разделаем, завтра тебе в дорогу медвежатины дам, чтобы мясо крепкое на костях росло.

– Да, завтра… – Басарга пригладил бороду. – Хочу я тебя просить, побратим, со мною поехать.

– Коли надобно, я всегда готов! – посерьезнел боярин. – Что за беда? Холопов снаряжать?

– За приютом моим ближайший месяц присмотреть надобно. Или сколько получится.

– Так там твой полонянин ныне заправляет, просто на диво ловко! Жена уже согласилась отрока нашего на воспитание отправить. Самим так, увы, не получится. Что счету, что письму, что делу ратному.

– С собой я Карста Роде забираю, друже. Нужен. А без него приют оставить не на кого. После его стараний сразу видно, что от воспитательницы любящей али старосты назначенного толку никакого не будет. В бабах лихости нет… – Подьячий пнул ногой мертвого медведя. – Она потехи ради на медведя ходить не научит и по вантам через страх лазать не заставит. Такое токмо мужик от мальчишки истребовать может. Женщина – это утешить, приласкать, приголубить… А с ножом на медведя… Такого веселья они не понимают.

– А если другого такого же лихого дядьку поискать?

– Есть вещи, друже, каковые за плату мало кто сделать способен, – пожал плечами Басарга, звякнув пластинами юшмана, слегка вдавленными в месте удара медвежьих когтей. – Отцу надобно сына достойного и храброго воспитать, а воспитателю нанятому – серебра побольше заработать. Посему и мыслить они о делах будут по-разному. Ибо цели у каждого свои.

– Но ведь датчанин твой по совести все устроил!

– Датчанина мне Господь, вестимо, послал, дабы я увидел, как оно быть должно, – перекрестился Басарга. – И теперича обратно в сонное бубнение я приют опустить не хочу. А для того за детьми должен не монах с псалтырем приглядывать, а настоящий отец. И лени, отписок, пустобрехства не попускать!

– Хочешь сказать, сына мне тоже в дорогу надобно собирать? – отер косарь от крови боярин.

– Да, друг мой. На тебя да на Илью вся моя надежда. Чтобы под вашим приглядом дети такими росли, какими вы своих сыновей видеть хотите. Сам я, такая уж служба, делу сему токмо серебром помогать могу. А догляд приюту нужен постоянный.

– Что же… Для того мы, друже, братчину и пили, чтобы единым целым на этом свете быть, – с громким щелчком вернул косарь в ножны боярин Заболоцкий. – Езжай в свою Вологду. Прослежу я за твоим приютом. Коли не по разуму, так по совести.

Вологда

С казенным делом Басарга желал управиться побыстрее, а потому до самой Вологды даже не доехал, остановившись на постоялом дворе неподалеку от верфи, благо на речной развилке между торным путем к Славянскому волоку и дорогой на город летом всегда шумел богатый торг, и домов для путников здесь было срублено немало, на любой вкус – и для нищего смерда светелку можно найти, и для богатых купцов обширные покои, коврами выстеленные, сукном обитые, с перинами высокими, сундуками коваными…

Впрочем, царский подьячий обошелся горницей обычной, с опочивальней да светелкой отдельной, дабы днем было где книги посмотреть, а ночью, чтобы холоп и датчанин рядом спали, а не в общей людской. Тем паче, что и задерживаться дольше нескольких дней боярин тут не намеревался. Сразу по прибытии он отвел Карста Роде к верфям, отправившись первым делом к навесам, показал:

– Вот, смотри. Тес для строительства кораблей заготовлен. Как на твой взгляд, материал хороший? Цену купец не завышает? Такой он на борта надобен или мутят чего корабельщики?

– Ага… – Датчанин прошелся между стопок с досками, присел, заглянул в середину одной пачки, другой, принюхался просунул руку в глубину, погладил, понюхал, восхищенно покачал головой: – Золото, а не лес. Сколько твой купец за него просит?

– Сто семь рублев за такую пачку. Токмо еще со строганием и пропиткой маслом от гнилья.

– То ж лиственница, чего ее пропитывать? – удивился Роде. – Она и так не гниет.

– То есть привирает купец?

– У богатых свои причуды, боярин, – пожал плечами датчанин. – С пропиткой оно завсегда лучше, нежели без пропитки. Дольше проживет, меньше протечет. Коли взаправду маслом мажет, то без обмана. Хотя, мыслю, можно обойтись. Сто семь рублей – это гривна московских али две новгородских, полста в гульденах… Ну, коли в Любеке торговать, я бы втрое супротив здешнего продал. Причем безо всякого стругания, заметь, и пропитки.

– То есть с ценами корабельщики не мутят?

– Может статься, чего-то им от сего в мошну и капает, – выпрямился Роде. – Однако же дешевле ты, мыслю, леса такого не найдешь. Токмо сапоги понапрасну стопчешь.

– Ага, – удовлетворенно кивнул Басарга. – Ну, коли так, пошли на стапеля. Посмотрим, что ты там про строительство скажешь.

С помощником он не ошибся. Была в попавшемся подьячему пленнике какая-то нутряная шебута, что не позволяла ему исполнять данные поручения в половину сил. Послали учить – он и ванты навязал, и поединки наказательные ввел, и в походы конные ходил. Послали убивать – дрался до последней капли крови, себя не жалея. Попросили строительство проверить – тут же по корпусам полез, в каждую щель заглядывая, балки простукивая, под кили заныривая.

– Ну, что скажешь? – требовательно поинтересовался боярин Леонтьев, когда датчанин поковырялся в семи выбранных наугад кораблях. – Работа добрая?

– Так это как посмотреть, – усевшись на краю одного из помостов, пожал плечами Роде. – Смотря чего ты от них хочешь.

– Ты говори, как есть. А уж я там как-нибудь решу.

– Ну, – закинул датчанин голову, глядя через себя на ближайший борт, – шпангоутов и бимсов, на мой взгляд, можно вдвое меньше ставить. У нас на Эльбе такой плотный набор отродясь не делали. Тут тебе сразу и на материале, и на времени, и на работе треть экономии. Однако же, сам понимаешь, крепче от сего корпус, знамо, не станет. Коли гвоздями доски прибивать – это тоже раз в пять быстрее работа двинется. У нас уже давно все так делают. Но гвозди в воде гниют, как безумные. Корешки же сосновые еще нас с тобой переживут.