Соломея и Кудеяр

Соломея зачарованно повторила его поступок.

Тогда молодой человек поднял кисею невесты, решительно отталкивая куда-то назад, наклонился и крепко поцеловал в губы.

И наваждение спало – ибо подобного поцелуя присниться уж никак не может.

В тот же миг Благовещенский собор зазвенел колоколами, и его радостную весть перехватили прочие церкви и звонницы.

Василий Иванович взял супругу за руку и вывел ее из храма.

Праздник продолжился пиром… Для всех, кроме княжича и Соломеи. Они, по издревле заведенному обычаю, сидели во главе стола, не притрагиваясь ни к питью, ни к яствам.

По счастью – не очень долго. Уже часа через три родители отвели молодых в одну из просторных горниц Грановитой палаты, в центре которой были накрыты простынями толстые хлебные снопы. Так уж на Руси заведено – молодым первую ночь проводить на снопах, дабы брак был таким же урожайным, как бесчисленные пшеничные колосья.

– Наконец-то, – облегченно перевел дух княжич, когда за ними закрылись двери, и повернул Соломею лицом к себе. Снял кисею с ее волос, отбросил в сторону, не отрывая глаз от лица.

– Ты чего? – забеспокоилась девочка.

– С того самого мига, как ты меня окликнула, губы твои из головы не идут, – признался Василий. – Так поцеловать их хочется, прям мурашки по спине.

– Когда ты на смотринах прошел мимо меня, я решила, что все, больше не увижу. Аж сердце замерло, – ответила признанием на признание Соломея.

– К каждой, кто пришла, прилюдно уважение проявить следовало… – сказал княжич, не отрывая глаз от ее лица. – А ужо потом избранницу указывать. Иначе обиду причинить можно.

– Твой отец знал, что ты выведешь меня?

– Ты моей стала с того мига, как я губы твои увидел. Не знаю чем, заворожили… Ай, – княжич вдруг тряхнул головой, отступил, покрутился. – Горчак сказывал, где-то тут курица запеченная спрятана и мед. Дабы мы не оголодали.

Соломее стало обидно, что ее променяли на курицу – однако княжич уже опять смотрел на нее.

– Так ты меня поцелуешь? – спросила она. – Теперь можно.

Василий медленно приблизился и, глядя девушке в глаза, развязал пояс сарафана. Юная жена подчинилась его желанию и вскоре оказалась пред мужем совершенно обнаженной. Княжич сделал шаг назад, любуясь совершенной красотой, потом подхватил на руки и отнес на бугристое шуршащее ложе. Его ладони скользнули по телу девушки, лаская и познавая, порождая новые, странные и приятные чувства. Глаза же продолжали смотреть в самые зрачки, пока наконец Василий не наклонился к столь желанным губам и не впился в них поцелуем. Не тем целомудренным прикосновением, каковое случилось в церкви, а жадным, долгим и страстным, увлекая юную Соломею в сладкую бездну новой жизни.

* * *

Утром хлопотливая Заряна, наряженная в новый сарафан из синей бумазеи, старательно расплела хозяйке косу и превратила ее в две, вплетя подаренные ленты.

– Ну, и как оно, боярыня, – осторожно спросила она. – В женах-то?

Соломея посмотрела на нее через серебряное зеркало и слабо улыбнулась:

– Ах, Заряна… Какая же я счастливая!

* * *

К счастью боярского сына Кудеяра, он этих слов не слышал. В этот самый час он стоял перед сонным князем Оболенским, ожидая, пока престарелый воевода дочитает полученный приказ.

– Ишь ты, великокняжеский родич, – хмыкнул тот. – Воеводой его ставь! Боярский сын, да еще и третий в роду… Кто же под тебя пойдет, такого? Меня с таковым воеводой сварами местническими загрызут! Третий в роду… Младше тебя, Кудеяр, токмо пескари в реке оказаться могут!

Воевода подумал, рассеянно накручивая на палец сплетенную в бороде седую косицу, потом решил:

– К Тарусе поедешь. Застава там есть у заброшенного брода. Три казака при ней да два татарина. Эти за место рядиться не станут, послушаются. Коли выйдет, то детей боярских опосля подошлю, столь же худородных. А там видно будет. Место невелико, да воеводское, как наказано. Скачи, служивый. Принимай твердыню.

* * *

Спустя месяц Великий князь Иван III Васильевич нежданно преставился. На трон вступил Великий князь Василий III Иванович.

Вместе с ним Великой княгиней, всевластной государыней всея Руси стала пятнадцатилетняя Соломония, худородная девочка из маленькой крепости Корела.

Глава вторая

21 августа 1510 года

Застава на берегу Тарусы

– Тата-а-ары! – влетел во двор на взмыленном неоседланном жеребенке вихрастый русый мальчишка. Босой и без штанов, в одной лишь рубахе из серого домотканого полотна, лет семи на вид. Он был тощим, большеглазым и скуластым… под стать годовалому чалому жеребенку, сквозь шкуру которого проступали ребра. – Спасайте, татар-ры-ы!!!

Ребенок скатился со спины своего скакуна и упал на колени возле коновязи, размазывая слезы по щекам.

Однако порубежники отреагировали на тревожную весть на удивление спокойно. Караульный у ворот лишь вышел на середину проезда, посматривая вдоль реки, словно убеждаясь, что за вестником никто не гонится, другой ратник, скучавший на крыльце, вошел в дом.

Застава была небольшой: крытая тесом изба с двумя трубами, двадцати шагов в длину и чуть меньше в ширину, пара небольших сараев с жердяными стенами да длинный навес с яслями, пригодный разве лошадям непогоду перестоять. Место, где можно отдохнуть мелкому отряду, выспаться в тепле, сложить скромные припасы, – и ничего более. Случись серьезная беда – так тут даже оборонять нечего, а потому заместо тына двор окружала банальная деревенская изгородь из поставленных наискось слег.

Здесь было тихо и пусто – мальчишка даже выть стал вполголоса, словно осознавая бесполезность своих стараний.

– Сказывай! – вдруг громко потребовал стремительно вышедший на крыльцо боярин.

В этом воине трудно было признать недавнего боярского сына Кудеяра, юного и смешливого. За минувшие годы молодой воин успел обзавестись русой курчавой бородкой и густыми усами, чуть раздался в плечах, взглядом стал суров и даже, пожалуй, мрачен. Одет же он был ныне и вовсе по-крестьянски: шапка суконная, рубаха полотняная, коричневые полотняные же штаны и короткие, того же цвета сапоги.

Впрочем, мрачность сия могла статься лишь беспокойством из-за тревожного известия.

– Татары Жуковку грабю-ю-ю-ю-т!!! – опять завыл в голос малец. – Числом несметные, налетели, ако саранча-а-а! Дядьку Парку зарубили-и-и-и! Баб иных прям у колодца повязали-и! Спасайте, родненькие-е-е-е!!!

– Откуда налетели? Заметил? – спокойно, но сурово вопросил Кудеяр.

– Дык с верховья шли, – всхлипнул мальчик. – От Телепневки.

– Если дальше вниз по реке двинутся, воевода, – вышел из избы еще один молодой воин, но с черной бородкой и в войлочном поддоспешнике, – то наверняка от старицы к югу отвернут. Ночевать в деревнях не станут, забоятся. Поймаем ведь. Им еще засветло надобно с путей торных отойти.

– В Жуковке они, служивые, в Жуковке! – опять взвыл малец. – Выручайте!

– Да нет их уже там, пацан, – поморщился второй воин. – Пока ты скакал, разорили ужо и дальше двинулись. Перехватывать их надобно, а не по следам, ровно псы гончие, носиться.

– Коли с добычей, быстро идти не смогут, – задумчиво покачал головой Кудеяр. – В набег налегке помчатся, обозы же с добром награбленным и полон сразу в степь попытаются увести. А для сего самый путь удобный не через старицу, а вдоль Любки и к Серому броду. Оку перейдут, расслабятся. Решат, что обошлось… Зови лошадей с выпаса, Дербыш. Одвуконь пойдем, налегке. Броню и припас навьючивайте, сами в седла. Давай!

Молодой воевода похлопал помощника по плечу и ушел обратно в избу. Дербыш же сунул пальцы в рот и несколько раз протяжно, залихватски свистнул. Вскорости ему ответил двойной свист со стороны заливных лугов. Порубежник удовлетворенно кивнул и тоже отправился в дом.

Вскоре двор заставы наполнился суетой. На пригнанных с выпаса лошадей легко одетые воины набрасывали потники, клали седла; на иных навьючивали скатки и мешки, набрасывали чересседельные сумки.