Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

– Вот вы и дома, братья, – скинув подшлемник, боярин Умильный перекрестился и низко поклонился бывшим татарским рабам. – Теперь вам путь открыт во все стороны, к родным порогам. Доброго вам здоровия и счастья на отчине.

А затем, пока никто не успел обратиться с благодарностью, плавно переходящей в просьбу, махнул, зовя за собой, Касьяну и заторопился в дальний от ворот угол, к Тайницкой[26 - Тайницкая башня существовала практически во всех крепостях – под ней обычно вырывали колодец или делали ход к источнику воды.] башне, возле которой поднимался изукрашенный белыми резными наличниками у крыши и слюдяных окон дом воеводы.

Двор управителя, царским именем, приволжской крепости, огораживал невысокий тын из кольев в полпяди[27 - Пядь – расстояние между растянутых пальцев – между кончиками большого и указательного.] толщиной. От ворога за таким не оборонишься, но скотину чужую, али бродяжку безродного он не пропустит. Илья Федотович остановился перед воротами, перекрестился на висящую на верхней, поперечной балке икону Божьей Матери:

– Спаси, помилуй и сохрани нас, грешных, заступись перед Вседержителем небесным. Сошли благословение Господне на нас, и на дом сей. Пусть пребывают в нем покой и благополучие, да минуют его земные беды, мор и недород…

Пока боярин Умильный громко и обстоятельно читал молитву, во дворе за воротами слышалась торопливая беготня, суета, и только когда она утихла, гость, еще раз перекрестясь, степенно вошел в ворота.

Воеводская челядь почти вся разбежалась по углам, оставив у крыльца пару девок, над которыми, на широких дубовых ступенях, возвышался опирающийся на посох упитанный и розовощекий воевода Лукашин, Петр Семенович, в тяжелой горностаевой шубе и высокой горлатной шапке[28 - Шуба в допетровские времена была предметом отдельной гордости своего владельца, а потому их нередко одевали даже в самую жуткую жару, хвастаясь богатством перед гостями или на царском приеме, не снимали в торжественные дни даже дома, если принимали гостей. Горлатная шапка – шапка, сшитая из горлышек зверьков с дорогим мехом.]. Увидев гостя, он, словно в изумлении, слегка развел руки и спустился на несколько ступеней, громко воскликнув:

– Никак, Илья Федотович пожаловал?! Рад видеть, долгие тебе лета, боярин. Не желаешь сбитеня[29 - Сбитень – горячий напиток на основе меда и пряностей.] горячего с дороги? Машка, поднеси корец[30 - Корец – небольшой ковшик.]...

Умильный насторожился. Дело в том, что воевода Лукашин роду-племени был невеликого, кормление[31 - Кормление – до Ивана Грозного бояре совершенно официально получали руководящие посты на местах «на кормление», работая не за жалование, а за взятки и подарки. Местное выборное самоуправление, аналогичное современному, Иван Грозный ввел только к 1556 году.] свое получил не за заслуги, а всего лишь за отвагу во втором Казанском походе. И коли оставался на своем месте, так только потому, что великого дохода Свияжск принести своему управителю не мог. Посему уважение представителю рода бояр Умильных Лукашин обязан был показать великое – а он сбитень велит поднести не супружнице своей, а какой-то дворовой девке.

Хотя, с другой стороны – бабы, они животные такие, сегодня бревна таскать способны, а завтра от перышка в трясучку впадают. Сам же воевода и встречать на крыльцо вышел, и оделся лепо, и речь ведет вежливо… Пожалуй, здесь никакого неуважения нет, обижаться не на что. Илья Федотович с поклоном принял корец, неспешно, с достоинством его осушил и перевернул, демонстрируя, что не оставил ни капли:

– Благодарствую, боярин Петр Семенович. Здрав будь на многие лета.

Воевода махнул рукой, посылая вторую девку с угощением для сопровождающего гостя холопа, потом низко поклонился:

– Проходи, Илья Федотович, в дом. Расскажи, что видал, откуда вернулся.

– Благодарствую, Петр Семенович, – так же низко поклонился гость, – есть мне о чем рассказать, и дело к тебе есть государево.

Позади пискнула девка – похоже, Касьян, не связанный необходимостью чтить родовое достоинство, с удовольствием дал волю рукам.

– В людскую проводите служивого, – распорядился воевода и посторонился, приглашая гостя в дом.

– Благодарю, Петр Семенович, – боярин Умильный повел плечами, звякнув кольцами байданы, и начал подниматься по ступеням. Он все еще считался в походе[32 - В 16 веке на Руси, равно как сейчас во всем мире, ходить в доспехах и при оружии в мирное время, не выполняя боевых задач, считалось неприличным.], а потому мог спокойно обходиться броней, не натирая загривка дорогими шубами и кожухами.

Изнутри боярские хоромы выглядели столь же свежими и небогатыми, как и сама крепость: белые, пахнущие смолой бревенчатые стены безо всяких украшений, потрескивающие половицы, не успевшие закоптиться углы над образами. Бояре вошли в трапезную. Воевода занял место во главе укрытого подскатерником стола, гость сел на лавку по левую руку от него.

– Мальвазию[33 - Мальвазия – в допетровкой Руси зажиточные люди предпочитали употреблять французские и испанские вина. Реже – немецкое, «рейнское вино», более известное под наименованием «Петерсемена», по имени ввозившего его голландского купца. Но самым популярным вином была некая «романея» происхождение которой ныне неизвестно.] свежую купцы намедни привезли, – независимо отметил хозяин дома. – Я несколько бочонков прикупил.

– Хороша? – скромно спросил Илья Федотович.

– А мы отпробуем, – явно обрадовался воевода, поднялся со своего места, распахнул дверь во внутренние покои: – Остап, мальвазии кувшин принеси, кулебяку[34 - Кулебяка – большой продолговатый пирог, в котором имелась многослойная начинка одна поверх другой: капуста, рыба, каша, мясо, грибами и т.д. Как это ухитрялись запихивать в рот – науке неизвестно.] сегодняшнюю, расстегаи[35 - Расстегай – пирог с открытой начинкой.] вчерашние, зайца и белорыбицы, что вотяки привезли.

– Вотяки не бунтуют? – к месту поинтересовался гость.

– Кто ясак по прежнему уложению платит, все довольны, – с готовностью пояснил воевода. – А кому разбойничать не даем, обижаются. Но я ужо станишников полсотни на месте повесил, еще двунадесять[36 - Дву на десять – то есть, «два над десятью», двенадцать на современном языке.] в Разбойный приказ отправил.

– Не балуют?

– Балует кто-то, но из чужих. С юга басурмане изредка приходят, чукчи[37 - Сейчас в это трудно поверить, но многие века чукчи были грозой Сибири и сам Суворов по приказу Екатерины II вел с ними тяжелую войну, защищая присягнувшие России народы.] иногда наскакивают, черемисы появляются. Государь о том мною извещаем многократно, и дважды походы против бунтарей посылал. В этом году боярин Петр Морозов ходил, город на Меше спалил, нехристей за Каму оттеснил, мордву и чувашей замирил.

Распахнулась дверь, румяная девка в белом ситцевом сарафане внесла на подносе долгожданный кувшин, два серебряных кубка, блюдо с пирогами, хлебом. Воевода, взмахом отпустив прислугу, своею рукой наполнил кубок гостя, затем свой, немного пригубил, по древнему обычаю показывая, что отравы в напитке нет.

– Она самая, Илья Федотович. Отведаешь?

– Отчего не отведать, – гость поднял кубок и в несколько глотков его осушил. – Хороша твоя мальвазия, Петр Семенович, спорить не стану.

– Кисловата, Илья Федотович. Видать, о прошлом годе лето холодное выдалось.

– Хороша, – покачал головою гость, то ли искренне, то ли из вежливости нахваливая угощения. – Ты, Петр Семенович, душою не криви. Хороша.

Опять распахнулась дверь, девка внесла блюда с целиком, вместе с испуганно прижатыми ушками, запеченным зайцем и свернутой в кольцо, так, что хвост оказался в пасти, полупудовой белугой.

– Жмотятся вотяки, – не удержался от возгласа Умильный. – Могли бы и нормальную белорыбицу привесть.

– Рыба вкусна, – не согласился хозяин. – И таковых довезли они две дюжины. Здешняя белорыбица, знамо, не астраханская. Как поход выдался, Илья Федотович?

– Не было похода, – взялся за кубок гость. – Разбежались басурмане, не дали сабелькой вострой во поле поиграть. Неужто не знаешь?

– Да прошли уже домой обозы бояр Грязного и Сатоярова, да они ничего сказывать не захотели.

– И я не стану, – отпил вина гость. – Хвалиться ноне нечем. Ты мне о другом молви, Петр Семенович. Отряд стрелецкий у боярина Морозова в приволжских степях не пропадал?

– Не случалось подобного, – твердо ответил хозяин. – Боярин Борис Солтыков о прошлом годе от луговых людишек[38 - Так они в летописях и называются – луговые люди. А кто такие на самом деле – неведомо.] разор потерпел, две сотни стрельцов убитыми потерял, и столько же в полон попало. Но нынешним летом средь служилых людей урона почти не случилось. Да и не ходили они ниже Казани, по Каме и Моше станишников вычищали.

– И отсель никто на Поволжье не ходил?

– Вот те крест, Илья Федотович, – размашисто осенил себя воевода и скинул на скамью шубу, оставшись в подбитой куньем мехом ферязи[39 - Ферязь – дорогая одежда из узорных тканей с кружевами, с узкими рукавами или без оных. Обычно одевалась под шубы и кафтаны.]. Вздохнув наконец полной грудью, хозяин осушил кубок, отер усы бордовым рукавом полотняной рубахи и притянул к себе блюдо с зайцем.

– А с других мест стрельцы ниже Казани отправиться не могли?

– Откель, Илья Федотович? – удивился воевода, обнажая длинный кинжал. – Московские рати на Астрахань ушли, а прочие мою крепость минуют, иной дороги нет. Да и некому. Чердынские бояре свои усадьбы от станишников обороняли, что воевода Морозов гнал. Рязанцам и владимирцам за Суру и Волгу ноне не перейти, воды много. Разве молодые корсюньковские помещики побаловать решили?

Тяжело вздохнув, гость допил вино из кубка – воевода с готовностью наполнил объемный сосуд снова, затем отрезал крупный шмат хлеба, отрубил заднюю часть зайца, переложил весь кусок целиком на хлеб и придвинул боярину Умильному.

– Странное дело случилось со мной ныне, Петр Семенович, – отхлебнув мальвазии, гость извлек широкий охотничий нож, отрезал заячью лапу, откусил постного коричневатого мяса. – Возвращаясь из Астраханского похода, услышали мы стрельбу в степи. К самой сече не успели, но раненого одного подобрали.

– Чьих будет?

– То как раз неведомо, Петр Семенович. Обеспамятовал бедолага совсем, имени отчего не помнит, как в степь попал, не знает. Мыслил я, хоть ты знаешь, кто в поволжских степях дело ратное супротив татар ногайских ведет.

– Прости, Илья Федотович, – покачал головой воевода, – но и краем уха ничего не слыхивал.

– А может, упомнишь человека служивого? Заметен он изрядно: росту – косая сажень. Глаза – коричневые, как кора сосновая. Сам брит, волосы короткие, не иначе, как с зимы нетронутые.

– Холоп? Стрелец? Боярин?

– То неведомо, Петр Семенович, – отложив кость, боярин Умильный прихлебнул вина. – Назвался Андреем. Я поначалу за стрельца счел, но как разговоры служивый вести начал, так и засомневался. Больно держит себя уверенно, достоинство внутри несет. Как воевода обращается, не холоп. Страха нутряного нет, что в смердах и кабальных завсегда чуется. Явно кнута никогда в жизни не опасался служивый, голода и холода не терпел.

– На Руси от голода не умирают, – ответил старинной поговоркой воевода.

– Не то, Петр Семенович, – мотнул головой боярин. – Равного он во мне чует. На холопов с усмешкою глядит. Травы мокрой терпеть не желает, по три раза на дню менять просит. Руки его белые, нежные, без мозолей. Однако раны на теле ратные, от стрел татарских. Чем воевал, ума не приложу. Выстрелы слышал. Но на стрельца болезный не похож.