Любовь, опрокинувшая троны

– Сейчас узнаешь! – зарычал боярин, направляясь к ней.

Женщина в притворном страхе попятилась, пока не уперлась спиной в обитую кошмой стену. В бессилии она зажмурилась, отвернула лицо – и оказалась во власти хищника, жадно сжавшего ее в своих объятиях, вцепившегося устами в шею, в плечи, в губы. Швырнувшего на подушки, и вместе с тем – в сладкий омут сладострастия, в бездонную алую пропасть стонов и наслаждений, борьбы и нежности, взрывов безумного наслаждения, волн счастья и томного упоения…

Свет заходящего солнца, отразившись от одетого в глазурь шатра дворовой часовни, упал на обнаженное тело отдыхающей женщины, и царский брат, любуясь его переливами, провел ладонью по длинному золотистому зайчику, лежащему от левого бедра Ксении через живот и правую грудь до самого плеча. Его гостья, не открывая глаз, слабо улыбнулась.

«Она опять меня укротила… – подумал мужчина. – Пришла туда, куда не звали, и получила то, чего захотела. Не там и не так, как этого желал я, а по-своему, своею единоличной волей…»

Федор Никитич качнулся вперед, поцеловал ближний сосок, поднялся, быстро натянул порты, а всю остальную одежду – и свою, и Ксенину – сгреб в охапку. Открыл створку и вышвырнул ее за дверь!

– Ты чего делаешь, Федя?! – испуганно вскинулась женщина.

– Шкурку лягушачью сжигаю! – ехидно оскалился царский брат. – А то ведь я тебя знаю… Чуть на миг отвернешься, ан ты уже лягушонкой обернулась, в коробчонку прыгнула, и все, устучала к себе в болотце, только пыль под калиткой закружилась! Поминай как звали! Все, Ксюша, более сия обманка у тебя не пройдет. Попалась!

Федор Никитич задорно ей подмигнул и вышел наружу.

– Сто-ой!!! – Женщина вскочила, кинулась к двери. Но отворить створку, будучи обнаженной, не рискнула. Перешла к окну, из-за летней жары широко распахнутому, выглянула наружу. Но с высоты третьего жилья не смогла разглядеть ничего, кроме зеленых крон и золотистых кровель.

Федор Никитич вскорости вернулся, ведя за руку седого морщинистого иноземца с короткой, по немецкому обычаю, бородкой клинышком и тонкими усиками, в замшевом кафтане до колен, украшенном большими накладными карманами, в деревянных туфлях и с тощими ногами, плотно обтянутыми коричневым сукном. Глаза нового гостя были закрыты плотной бархатной повязкой, что несколько успокоило женщину.

Боярский сын жестом предложил Ксении встать, подвел старика ближе.

– Она перед тобой, Джельсомино, – похлопал Федор Никитич иноземца по плечу.

– Расставь руки, боярыня, – предложил старик и вытянул из кармана желтую шелковую нить. Неуверенно нащупав женщину, он крепко ухватился за ее плечо, растянул нить от шеи до запястья, завязал узелок, потом еще один. Опустил нить вниз, сделал узлы на талии и у бедра, обернул бедра, присел и нащупал пятку. Выпрямился, спрятал свой инструмент в карман и с непринужденным нахальством взял груди боярской дочери в ладони.

Ксения в растерянности посмотрела на Федора Никитича, но тот одобрительно кивнул. Женщина прикусила губу и послушно стерпела случившуюся наглость.

Старик отступил, поклонился:

– Благодарю за терпение, боярыня.

– Платье надобно завтра к вечеру, Джельсомино. – Царский брат взял старика за локоть и повел к дверям.

– Ты не успеешь выбрать ткани, синьор, – возразил иноземец.

– Ты хороший мастер, я тебе доверяю. Выбери сам.

– Воля твоя, Федор Никитич. – И старик вышел наружу.

– И что теперь? – неуверенно спросила Ксения.

– Окно нужно закрыть, комары налетят, – ответил боярин и оставил гостью одну.

Снаружи и верно совсем уже стемнело, повеяло свежестью. Между тем зажечь стоящие в комнате свечи женщине было нечем.

Тихо ругнувшись, окно Ксения все-таки закрыла – и тут в сумраке возник ее витязь, обнял чем-то слабо шелестящим, мягким и теплым и шепнул в самое ухо:

– Пойдем…

Пробуждение боярской дочери оказалось на диво сладким и нежным, по-настоящему сказочным. Таким, ради которого можно простить любые невзгоды.

Наконец поднявшись, Федор Никитич положил рядом с женщиной крытый пурпурным шелком, стеганый халат:

– Вот твоя новая шкурка, Ксения прекрасная. Далеко в ней не убежишь, но по дому можно ходить куда токмо пожелаешь. Хоть в библиотеку, хоть сюда. Либо сейчас со мной в трапезную.

– С тобой куда угодно, мой ясный сокол!

– В таком наряде?! – весело поморщился боярин и мотнул головой. – Ни за что! Только в моих покоях!

И потому днем, когда Федор Никитич ушел распоряжаться насчет охоты, его гостья отправилась в библиотеку, выбрала себе среди сундуков «Сказ о том, как старик к царской дочери сватался» и устроилась с ним среди собранных в угол подушек.

В дверь тихонько поскреблись, потом створка медленно приоткрылась.

– Сестренка, ты здесь?

– Гришка! – вскочила Ксения. – Откуда?!

– Тс-с! – опасливо оглядываясь, протиснулся внутрь Отрепьев. – Я всего на миг, дворне сюда нельзя. В общем, когда ты вчера здесь застряла, я к тебе домой побег и матери сказал, что ты с Радонежским крестным ходом увязалась. Ну, чтобы родители не волновались. Все ведь знают, какая ты набожная! В общем, раньше, чем через неделю, тебя не хватятся.

– Спасибо, братишка! – На душе у женщины немного отлегло. Хотя бы дома все будет в порядке.

– Если что… В общем, не боись. Я рядом! – И паренек выскользнул наружу.

Вскоре после Гришки Отрепьева в библиотеку заглянул Федор Никитич – просто проведать, а еще через пару часов, дабы пригласить на обед. И только ближе к вечеру в «прибежище мудрости» внезапно ворвались четыре веселые юные девки в легких сарафанах с атласным верхом и юбками из домотканого полотна. Хихикая и перешучиваясь, сняли с гостьи халат, подняли принесенную с собой обширную юбку, опустили на Ксению через голову, одернули, покрутили, поправили, завели руки в рукава, расправили ткань, засуетились за спиной, стягивая шнуровку, отступили и распахнули дверь:

– Она готова, боярин!

Слегка растерянная Ксения оказалась облачена в платье из прочного темно-синего вельвета в мелкий рубчик, наверху плотно облегающего тело и ласково обнимающего высокую грудь, а внизу расходящегося в пышную юбку. Причем юбку поддерживал легкий каркас, ткань не касалась ног и потому, несмотря на царящую жару, бедрам было… достаточно свежо. Плечи прикрывали вошвы из серой замши, и из нее же был сделан широкий пояс, спереди указывающий заостренным клином куда-то вниз живота.

Старый иноземец, забежав в библиотеку, засуетился вокруг женщины, что-то поправляя, что-то одергивая, озабоченно цокая языком и приговаривая:

– Ай, времени мало оказалось. Ай, тут не успел, тут не успел. Ай, еще бы хоть пару дней мне на работу, Федор Никитич…

Боярский сын Захарьин в это время стоял в дверях и пожирал свою гостью взглядом.

Женщина, чуть склонив голову, вопросительно вскинула брови.

– Разорви меня Карачун! – выдохнул царский брат. – Как же ты великолепна!

У Ксении словно сама собой распрямилась спина, развернулись плечи и гордо вскинулся изящный подбородок.

– Ну вот, – продолжил Федор Никитич. – Теперь ты одета для охоты правильно.

* * *

В полдень нового дня на берегу Яузы, неподалеку от Мытищенского волока, вырос роскошный палаточный город. Шатры здесь стояли не простые, а поражающие своей роскошью: с центральными частями на четырех-пяти шестах да с приделами и крыльями, крытые атласом и шелком, украшенные вышивкой, вымпелами и бунчуками. Траву на стоянке и вокруг слуги полностью застелили кошмой и коврами, очаги выложили булыжниками, коновязи поставили резные, привезли с десяток возков колотых и сухих березовых дров и столько же телег с прочными дубовыми бочонками, полными заморских вин и родного, русского ставленого меда.

Всадники с кречетами, соколами, ястребами на руках разъезжали по лугам и перелескам, через молодую поросль, поднявшуюся на месте недавно вырубленных лесов, вдоль реки и заросших высокими камышами вязей, их свита – лесники, сокольничие, просто друзья – разворачивалась в широкую цепь, шумела и гикала, выпугивая дичь, после чего охотник снимал с головы крылатого хищника украшенный драгоценными каменьями и золотым шитьем колпак, подбрасывал птицу в воздух, и та обрушивалась на замеченную жертву…