Крест и порох

Того, чтобы Ухтымка за него заступался, Кудеяр в упор не помнил, однако же все равно ощущал себя виноватым и без конца оправдывался:

– Ну, не я же решаю, кому плыть, кому оставаться! Силантия, вон, атаман своею волей определил. Он тоже попутчиков сразу назвал… Теперича менять слова не желает.

– Но он же дядька твой! Он тебя послушает. Ты токмо попроси жалостливее…

Кудеяр только вздохнул. Он уже честно пытался замолвить слово за приятеля, но Андреев каждый раз отмахивался:

– Баламут он и пустобрех! В дозоре послушание потребно и внимание. А он крутится вечно, словно шило в заднице застряло.

Однако Ухтымка был прилипчив как банный лист, и Кудеяр согласился заступиться за него снова. Впрочем – с тем же итогом.

– Да я же на отдыхе токмо веселюсь, пар спускаю! – в этот раз втиснулся в разговор и сам Ухтымка. – В походе же любой приказ без колебаний сполняю, десятник! Нешто первый раз воюю?

– Тут не просто сполнять надобно, тут даже в мыслях послушание надобно, ровно с заповедями библейскими! А у тебя без хохотунчика ни единого шага не выходит.

– И наяву, и в мыслях все исполнять стану, десятник, вот те крест! – размашисто осенил себя Ухтымка.

– Он же с десятка нашего, дядя! – опять вступился за приятеля Кудеяр. – Нехорошо выходит: сами отправляемся, его оставляем.

– Как мне после позора такого казакам в глаза смотреть, десятник? – моментально подхватил голубоглазый паренек. – За что от доверия отказали, отчего изгнали?

– Ладно, – сломался Силантий Андреев. – Но чтобы слушался с полуслова!

– Христом-богом клянусь!

– Беги к Коське, мясо режь, – распорядился десятник. – Как соль первая будет, ломти натрешь, в корзину и в челнок отнеси. Сиверов знает, ему сам воевода приказал первую соль мне отдать. Не голодным же нам по рекам шастать?

В здешних зачарованных местах от бескормицы ватажники не страдали – и дичи было вдосталь, и уловы богатые. На еду хватало. Однако же впрок сохранить ничего пока не получалось. Коптильню сделать еще не успели, с солью беда…

А как в дозоре без припаса? Охотиться и службу одновременно нести – это ни того, ни другого справно исполнить не получится. Вот и пришлось десятнику выкручиваться, свежепросоленное мясо с собой брать, дабы в пути до съедобного состояния дошло. Иначе, увы, не получалось.

Из оружия взяли только копья да два топора на всех. Не считая, само собой, ножей и сабель на поясе – без них казаки даже до ветру не ходили. На случай задержки – моток нити с крючком рыболовным они все-таки прихватили, равно как пару кусков веревки, каковая могла пригодиться в любой момент. Корзина с едой соленой, миска печеного мяса на первые два дня, пара весел, туесок со мхом сушеным – вроде и все…

Собравшись в дорогу, десятник понапрасну времени терять не стал. Поздним вечером приказал спустить лодку на воду и трогаться в путь.

– Ночи светлые, в берег не врежемся, – решил он. – За последние дни все отдохнули, одну ночку можно и побдеть. Завтра отоспитесь.

Легкий узкий челнок даже против течения мчался довольно быстро. За ночь дозорные прошли верст десять, еще столько же за день, остановившись на ночлег на небольшом песчаном островке, намытом течением совсем недавно, – даже трава еще нарасти не успела.

– Нет травы, нет и живности, – сделал вывод десятник. – Гостей ночью можно не опасаться. Давайте, мясо печеное до конца доедайте, пока не испортилось. Лучше брюхо досыта набьем, нежели потом добро выбрасывать. Огня не разводить! Мало ли приглядывает кто за рекой…

Выспаться Силантий людям позволил, подняв казаков уже поздним утром. Зато на завтраке время выгадал: зачем продукты переводить, коли накануне все от пуза наелись? И опять широкие лопасти весел погрузились в темные воды безымянной пока еще реки…

Чем ближе подбирался челнок к обжигающему колдовскому солнцу, тем теплее становилось вокруг. Дозорные, словно в сказке, перебирались из зимы в осень, из осени в позднее лето, из позднего лета – сразу в раннюю весну. Если возле моря – всего несколько дней назад – трава успела пожухнуть, кусты сбросили листву, а сосны звенели от сухости, избавившись от соков в стволах, если там с моря дул ледяной ветер, а холодные ночи вот-вот обещали ударить заморозками, то на первом же привале трава жухлой уже не была, а листья кустарников только начали желтеть, на втором – листья вяли, но ночи холодными не были, на третьем – тут и там краснели в траве спелые ягоды морошки…

Вскоре везде и всюду распускались цветы и листья, порхали бабочки, носились стремительные стрекозы. Ночи стали душными, а дни просто жаркими, да и леса из сосновых боров и ельников обратились в дубравы и орешники, временами перемежаясь и вовсе незнакомыми казакам растениями. Могучие деревья, подобно многоножкам, опирались на разбегающиеся корни, растопыривали пышные кроны, смыкавшиеся на высоте ветвями с кронами других подобных монстров, роняли вниз листья, мелкие сучки – а с ними и каких-то цветастых гусениц, бабочек, жучков, которых тут же сжирала с поверхности голодная рыба. С берега на воду тянулись пряные и сладкие ароматы, напоминающие о сарацинских специях, немецких винах, русских медах – словно деревья были не обычным лесом, а таинственным порождением сказок и былин.

Впрочем – что там деревья? По берегам то и дело попадались ящеры размером со струг, если не более, и самого ужасного вида: с клыками и зубьями на спине, с рогами на морде и на хвосте, двуногие и четверолапые, просто бурые и разноцветные… Хорошо хоть, большинство занималось тихим поеданием травы и речными путниками особо не интересовалось.

От хищников сделанная остяком маскировка неплохо выручала. Пара зубастых ящеров, повадки которых казаки уже представляли – лишь со скукой провели взглядом по плывущему против течения бревну. Толстые водяные змеи с безразличием извивались мимо, маленькие изредка пытались найти средь ветвей укрытие. Однако, наткнувшись на людей, тут же сами бросались за борт.

– Трава… Ветки… Вкусные цветы, – время от времени вслух говорил Силантий и, достав нож, делал на ратовище копья небольшую насечку.

– Почто рукоять оружию портишь, десятник? – не утерпев, спросил Ухтымка.

– Я, казак, в памяти своей особо не уверен, а потому путь отмечаю. На случай, коли повторить понадобится. Малая засечка – ручей впадающий. Большая – протока. Изгиб – поворот реки. В руке же ратовище шершавое еще прочнее держаться станет, посему и здесь от засечек токмо польза.

– А коли кончится копье, чего делать станем, дядюшка?

– Как кончится, Кудеяр, назад повернем. По другим рекам-протокам города вражьи искать.

– Рази найдешь чего, по протокам-то да под корнями таясь, десятник? Дозволь на дерево большое залезть! С высоты враз все селения окрестные исчислю. По дымам да по прогалинам.

– Опять тебе, баламуту, не сидится! – сурово погрозил кулаком Ухтымке десятник. – Забыл, что велено? О траве вкусной и ветках думать и особо никуда не высовываться! Ну-ка, за весло взялся и про цветочки заговорил! И от стремнины к берегу, к корням ближе держись!

Паренек что-то буркнул себе под нос, однако подчинился, навалился на весло, поворачивая нос лодки к череде толстых черных корней, на которые опирался очередной монстр со стволом в пять-шесть обхватов, если не более.

– Ягоды-цветочки в поле, во садочке, – заскулил молодой казак. – Буду травку сочну есть и козою блеять, стану молочко давать и ветрами веять.

Его спутники засмеялись, и даже Силантий ничего не возразил столь мрачному предсказанию паренька. Челн же притерся бортом к самым корням, спугнув из их гущи разноцветных пичуг размером с кулак и таких же бабочек. Птицы разлетелись, бабочки же, покружившись, пересели на хвойные сучья лодки.

– В огороде бузина, в Киеве малина, в лебеде же с двух шагов не найти детину… Фиг мы так найдем хоть чего, десятник! Давай вон к той махине причалим да я на макушку влезу? Нет жилья без очага. А очаг по дыму за двадцать верст, как раз плюнуть, исчисляется!

– Не велено!

– Да чего ты, Силантий, заладил: велено – не велено? Найдем город – честь нам и хвала! А не найдем – никто и не спросит, по-веленому делали али по-своему. Тут своего добиться главное, а не глупости всякие соблюдать!

– Приказ атамана не глупости есть, а закон для казака простого! Ему докладов куда более нашего приходит, знает он супротив нашего вдесятеро, а потому и мелочи, им помянутые, зело важными оказаться могут, хотя тебе сие и неведомо!

– Да чего тут важного быть может, о траве и листочках мыслить? Казак вообще о бердышах и копьях, о пищалях и тюфяках думать токмо обязан! Да о том, как твердыни вражьи взять выходит сподручнее али как супротив конницы басурманской устоять! Как в бердыши и рогатины ударить дружно, себя не жалея, сойтись с ворогом поганым в схватке смертной, стоптать его, опрокинуть да на улицы города поверженного войти…

Возле лодки внезапно вскипела вода, вздыбилась из реки змеиная голова на толстой, с человеческое туловище, шее и повернулась к людям, внимательно наблюдая за челноком.

Казаки замерли, затаив дыхание. Не шевелясь и перестав грести.

Змеюга, стрельнув пару раз тонким раздвоенным языком, ушла в воду, поструилась вверх по течению, извиваясь могучим телом. Люди облегченно перевели дух.

– Велено же тебе было, баламут, токмо о траве и цветочках думать! – зло прошипел Силантий. – А ты начал тут про бердыши и копья с пищалями! И почто токмо ты увязался с нами, пустобрех приволжский?

– Так не случилось же ничего, десятник! – развел руками Ухтымка. – Подумаешь, змеюга рядом всплыла! Их тут несчитано по рекам и болотам шастает. Странно, что доселе ни одной не всплывало.

– Не такая это была змея, да-а… – неожиданно вступил в разговор до того неслышный остяк. – Неправильная. Не ведут себя змеи так. Не останавливаются, не смотрят. Люди ведут, змеи – нет, да-а…

– Так чего теперь, Силантий? Возвертаться? – спросил Матвей.

– Коли попались, сие ужо не спасет, – вздохнул десятник. – Земля-то окрест чужая! – Он размашисто перекрестился и махнул рукой: – Ладно, греби далее. Авось обойдется…

Челнок покрался далее вдоль часто торчащих корней, миновал узкую протоку, каковую Силантий обозначил на ратовище короткой, повернутой влево черточкой, обогнул излучину, выплыл на просторный разлив сажен триста шириной.