Слово воина

– Хоть килограмм, – отозвался Середин.

– Обещаешь ли ты, что не станешь чинить нам препятствия и нападать, покуда мы останемся на берегу и станем исполнять тризну?

– Обещаю, – не стал спорить ведун. – Я человек мирный, лишних ссор не ищу…

Тем не менее Олег сместился так, чтобы за спиной оказался густой орешник, пробраться сквозь который бесшумно было совершенно невозможно, а высаживающиеся на берег воины постоянно оставались на виду. Разворошив ногами угли, он копнул горячую землю, извлек затвердевшие глиняные комья, расколол один из них – в лицо дохнуло горячим ароматным паром. На несколько секунд ведун забыл про все на свете, наслаждаясь настоящим, не перемороженным, не травленным никакими добавками мясом, рассыпающимся на пряди, тающим во рту, несущим в себе истинный, живой жар огня и энергию земли, взятой на границе воды и суши. Добытый в быстротечной схватке нож ему не потребовался: плоть сама отделялась от костей, суставы легко рассыпались, стоило потянуть к себе ножку или крыло. Корабельщики тем временем споро завалили в лесу пару сухостоин, разрубили на бревна, вынесли их на песчаную отмель. Затем подняли на руки погибшего. Олег ощутил на себе ненавидящий взгляд лучника, дружелюбно улыбнулся, похрустывая жирным сухим крылышком.

– Земля маленькая, – вдруг еле слышно прошептал воин. – Еще встретимся.

– Не советую… – покачал головой Олег.

Корабельщики собрались на берегу. Человек двадцать, не меньше. Примерно половина были одеты в полотняные рубашки и штаны, но многие красовались в кожаных и войлочных куртках, а один и вовсе в ярко-синей шелковой рубахе. Большинство носили бороды, трое – только усы, пятеро были бриты наголо. У ведуна, наблюдающего с курицей в руках за подготовкой к тризне, имелось достаточно времени, чтобы спокойно пересчитать всех. С погибшего сняли меч, рубашку, одели во все новое – правда, оружие возвращать не стали, – уложили на невысокую, в два бревна, поленницу. Вместо тяжелого клинка под руку подсунули бурдюк с булькающей внутри жидкостью, в ноги поставили кувшин, в головах положили вещмешок. Углы поленницы спрыснули чем-то желтовато-вязким, похожим на моторное масло. Потом лучник, что-то пробормотав себе под нос, положил руку Радомиру на грудь, на живот, на лоб, присел. Послышался торопливый стук, и буквально через минуту у него из-под рук потянулся сизый дымок.

– Прощай! – громко и ясно произнес выпрямившийся лучник. – Ты был храбрым воином, но погиб не от руки более храброго, а от черного предательства, не в честном бою, а от гнусного колдовства. Но месть крови падет на твоего убийцу!

Воин простер над разгорающимся огнем свою руку, резанул возле запястья мечом, дал упасть в пламя нескольким темным каплям. Олег преувеличенно громко зачавкал куриной грудкой. Теперь, когда корабельщики уверовали в его магические способности, а воинственный порыв в их душах изрядно угас, он не боялся ни капельки.

С корабля приволокли к кострищу небольшой деревянный бочонок, несколько ломтей солонины, что-то длинное и светлое, пахнущее копченостью. Похоже на рыбу – но никаких костей не торчало. Не может же брусок в руку толщиной и длиной метра в полтора быть филе? У бочонка выбили из крышки пару досок, стали зачерпывать содержимое глиняными кружками и, отлив чуть-чуть на землю, молча пить, пока не закусывая. В воздухе терпко запахло плодовым вином. Олег тоскливо сглотнул, но примыкать к компании не стал.

Тем временем огонь разгорался. От жара тело начало крючить – оно зашевелило руками, согнуло ноги.

– Прощается, прощается Радомир, – заговорили корабельщики, выше поднимая кружки, выплескивая понемногу вина в костер. – Смотрите, смотрите, жаворонки! Прилетели… Сейчас в арий понесут…

Ведун подумал, что ему пора собираться. Как бы, закосев от выпитого, ребята не захотели отомстить за товарища. Пьяному море по колено, его заклинаниями особо не напугаешь, гипноза он не воспринимает. Правда, и координация у них нарушена будет, да только рубиться одному против десяти все одно удовольствие ниже среднего. Торопливо оглодав кости, Олег скинул их обратно в яму под кострищем, разровнял землю ногой. Вторую птичку, все еще заключенную в глиняную темницу, он переложил в вещмешок, кинул туда же ложку, затянул узел. Повесил добытый в бою нож с красивой резной рукоятью из белой кости и костяными же ножнами себе на ремень.

«Эх, жалко фляги у разбойника не было! – подосадовал ведун. – Набрал бы воды себе в дорогу. А так придется вдоль берега идти».

– Странник, постой! – неожиданно окликнул его парень, бывший на ладье за главного. Молодой человек отделился от справляющих поминки корабельщиков и направился к Середину, сжимая в одной руке кружку, в другой – большой кусок белого мяса. – Не торопись, дай словом перемолвиться.

– Отчего не перемолвиться, – пожал плечами Олег, забрасывая за спину походную суму и поднимая с земли трофейный же щит. – Для доброго человека слова не жалко.

– Купец я, странник. Любоводом меня зовут. Вот, плаваю по рекам русским, шелка и пряности на меха да криницы меняю. Пеньку беру, сало, солонину да мясо сушеное. Могу шкуры на соль самоварную сменять, коли выделка добрая. А ты кем будешь?

– Звать можно Олегом, – пожал плечами Середин. – Торговать мне нечем, потому как за душой ничего не имею. Бреду, куда глаза глядят, вот и все мое занятие.

– Странное имя, Олэг… – удивился купец. – Ты, варяг сказывал, колдун? Глаза им с Радомиром отвел, а потом бедолагу и зарезал?

– Что тут говорить, зарезал, – недовольно поежился Олег, которому сразу расхотелось продолжать разговор. – Нечего с луками и мечами у прохожих случайных добро вытрясать. Так что с них и спрашивай. Не я первым свару начинал, не с меня и спрос.

– Постой, колдун Олэг, – взмахнул зажатым в руке мясом купец, и Середин понял, что это все-таки рыба. Только она может лежать такими ровными, легко отделяющимися друг от друга пластиночками, словно дольки в пузатом мандарине. – Постой. Ты ведь моего воина убил. Виру я с тебя не требую, потому как ты добро свое защищал, однако же заменить ты его должен.

– Кому должен? – криво усмехнулся Олег.

– Совести, – пожал плечами Любовод, поставил свою кружку на землю, положил мясо сверху. – Ты лишил меня воина. Поэтому, по русской правде, обязан выполнить взятые им обязательства.

– Лучше нужно было следить за людьми!

– Не нужно было убивать, – спокойно ответил купец. – Пока он был жив, за себя отвечал он. Теперь это должен делать ты, раз лишил его этой возможности. Мне нет дела до ваших ссор, но я нанимал двенадцать воинов, и мне нужны все до единого. Тебе придется заменить Радомира, или я поклонюсь боярину Любытинскому о свершенном душегубстве.

Середин презрительно хмыкнул, хотя промеж лопаток и побежал неприятный холодок. Оказаться в розыске ему совсем не хотелось, как бы ни относились в этом мире к подобным преступлениям. Кстати, про русский обычай, когда убийца отвечал по долгам убитого, он что-то слыхал – однако чувствовал, что Любовод как-то хитро мухлюет.

– Не упрямься, Олэг, – покачал головой купец. – Я тебя не на правеж требую, а долг по смертоубийству отдать. А я тебе оговоренное с Радомиром серебро отдам, как в Новгород вернемся.

– Куда?! – изумился Середин.

– В Новгород, – повторил Любовод. – Новгородские мы. Дом у меня там, отец лавку держит.

Новгород… Русские земли… Ладья… Криксы… Деревни без тракторов, без электричества… Получалось, он находится где-то почти дома, вот только явно не в том мире, к которому привык.

– А скажи, купец, какой сейчас год?

– Три тысячи триста осьмой. Никак, год запамятовал? – хохотнул купец.

– Оба-на… – охнул Середин. – Вот это ква-а…

В голове тут же замелькали классические фантастические сюжеты с ядерной войной, гибелью цивилизации, новым ее возрождением на уровне каменного века… Вот только, летосчисление в таком случае почти наверняка должно было измениться, обычаи-то у корабельщиков ну никак не христианские: не крестятся, мертвых жгут, бога и черта не поминают.

– Три тысячи – это по греческому календарю?

– Чур тебя, странник, – отмахнулся Любовод. – По нашему, русскому. Три тысячи осьмой год от основания Словенска и Старой Руссы. Да ты, никак, не в себе?

– Точно, не в себе, – моментально согласился Середин. – Так что, пойду я…

– Не бегай от правежа, странник, – улыбка моментально слетела с лица парня. – Токмо лишний долг нагуляешь. Иди ко мне на корабль. Виру прощу, за службу отблагодарю… Задаток дам… Тебе же все едино, куда ноги несут? Так лучше в Новгороде по мостовым дубовым погулять, нежели хвою лесную месить, да от волков на ветках отсиживаться.

На этот раз Середин заколебался. Не то чтобы поверил в правдивость требований Любовода – торговцам, известно, как и журналистам, верить нельзя. Обманом живут, с того только и капитал имеют. Однако же место на борту ладьи позволяло практически сразу перенестись из лесных дебрей в центр здешней цивилизации. К тому же, как помнил ведун, заклятие Велесовой книги обязано вести его к ответу на заданный вопрос. И кто знает – а не оно ли заманило новгородскую ладью в эту узкую речушку?

– Куда же я к тебе пойду, купец, коли твои воины меня убить поклялись? – кивнул в сторону правящих тризну корабельщиков Олег. – Я, может, и не в себе, но не до такой же степени!

– Да, – оглянулся купец, – Урий был очень дружен с Радомиром. Но только здесь хозяин я, а не он. И убивать кого-то можно только по моему приказу. Пойдем…

Он забрал с земли свою кружку, пошел к выпивающим воинам:

– Урий! Колдун Олэг поплывет с нами вместо Радомира, взамен виры за убитого. Поклянись, что до новгородских врат ты не поднимешь на него меча и не станешь оскорблять словом али жестом.

– Как же это, хозяин? – хмуро покосился в сторону Середина лучник. – А коли он меня зарезать захочет али поносить станет – мне и ответить нельзя?

– Он не станет, Урий.

– Я не подниму на него меча первым, хозяин, и не скажу бранного слова. Но коли он станет поносить или нападет, то я зарублю чернокнижника так быстро, что он не успеет закрыть своей поганой пасти.

– Клянешься?

– Не поднимать меча первым? – нехорошо улыбнулся Урий. – Клянусь могилой отца, хозяин, я не стану первым трогать колдуна, коли он не оскорбит меня словом или жестом.

Воин обнажил меч, поцеловал его и кинул обратно в ножны. А затем повернулся к Середину спиной.

– Радомир договаривался на три гривны кун серебром, – таким тоном, словно все уже решено, сообщил купец. – Стало быть, девять денег с меня задатка…