Борис Годунов. Капитанская дочка

И гений охладел.
Бориса Годунова
Он выпустил в народ.
Убогая обнова,
Увы! на Новый год!

Однако и более серьезные критики были недоброжелательны. Критик и писатель Николай Полевой, указав, что «образцом его [Пушкина] была Шекспирова историческая драма» (т. е. хроники)[25 - Там же. С. 216.], был тем не менее возмущен, что Пушкин вслед за Карамзиным оклеветал Бориса. Это обвинение, считал Полевой, не только антиисторично, но и антипоэтично: «Как мог Пушкин не понять поэзии той идеи, что история не смеет утвердительно назвать Бориса цареубийцею!»[26 - Там же. С. 221.] По мнению критика, пушкинская трагедия лишена цельности: в ней отсутствует единый план, ей свойственна отрывочность, которую Пушкин ошибочно принимает за романтизм. Эти два обстоятельства и стали причиной неудачи «Бориса Годунова» – она «происходит: 1-е. От бедности идеи… 2-е. От несправедливого понятия об исторической или вообще романтической драме»[27 - Там же. С. 223.].

Булгарин усмотрел в разных сценах «Бориса Годунова» подражания Шиллеру, Вальтеру Скотту и Байрону[28 - Там же. С. 128–130.]. Указания эти были во многом проницательны: параллели с Шиллером и Скоттом принимают современные историки литературы. Надеждин был недоволен тем, что Самозванец заслоняет Бориса, заглавный герой трагедии не является ни единственным, ни главным ее героем. Пушкин делал вид, что критика его не задевает, и с пренебрежением отзывался о мнениях «наших Шлегелей»[6 - Братья Шлегели – Август Вильгельм Шлегель (1767–1845) и Фридрих Шлегель (1772–1829) – немецкие поэты и литературоведы. Были участниками йенского кружка романтиков и главными теоретиками немецкого романтизма, выпускали журнал Athenaeum.], именуя их «попугаи или сороки Инзовские[7 - Иван Никитич Инзов (1768–1845) – военачальник. Участвовал в Итальянском походе Суворова, Отечественной войне 1812 года и заграничных походах русской армии 1813–1814 годов. Был попечителем иностранных колонистов в Южной России, в 1821 году основал для болгарских беженцев город Болград. Под начальством Инзова находился Пушкин во время южной ссылки, на частые запросы властей о поведении ссыльного Инзов отправлял наилучшие отзывы. Кстати, инзовская сорока – реальная ручная птица. Пушкин обучил ее выкрикивать непристойности, после чего Инзов вынужден был прятать ее от гостей.], которые картавят одну им натверженную е… мать»[29 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 14. C. 142.].

На этом фоне сдержанно-критический отзыв Ивана Киреевского звучал как позитивный, и Пушкин благодарил молодого критика за проявленное понимание. По мнению Киреевского, главный герой пушкинской трагедии – не Борис, не народ и его История, а «тень умерщвленного Димитрия»: она «царствует в трагедии от начала до конца, управляет ходом всех событий, служит связью всем лицам и сценам, расставляет в одну перспективу все отдельные группы и различным краскам дает один общий тон, один кровавый оттенок»[30 - Пушкин в прижизненной критике. Т. III: 1831–1833. C. 43.]. Согласно Киреевскому, «Борис Годунов» – это не трагедия действия или страсти, а трагедия мысли, отдаленными параллелями к которой являются «Прометей прикованный» Эсхила, первая часть «Фауста» Гёте или «Манфред» Байрона. Все эти произведения далеки от современности, поэтому и «Борис Годунов» не был понят читателями (впрочем, это обстоятельство Киреевский ставит в упрек не читателям, а Пушкину).

Федор Шаляпин в роли Бориса Годунова. Метрополитен-опера, 1921 год[8 - Федор Шаляпин в роли Бориса Годунова. Метрополитен-опера, 1921 год. Из открытых источников.]

Негативное отношение к «Годунову» переломил Белинский. Хотя он также порицал Пушкина за «рабское» следование Карамзину и соглашался с критиками-предшественниками в том, что «в «Борисе Годунове» Пушкина почти нет никакого драматизма»[31 - Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. T. VII. C. 506.], эти недостатки центральной идеи и общего плана трагедии Белинский оправдывал совершенством ее языковой формы[32 - Там же. C. 526.]. В 10-й статье пушкинского цикла[9 - «Сочинения Александра Пушкина» – цикл Белинского из 11 статей, которые публиковались в журнале «Отечественные записки» с 1843 по 1846 год. Первые три статьи цикла Белинский посвятил развитию русской литературы, четвертую и пятую – творческому методу Пушкина, шестую и седьмую – его поэмам, восьмую и девятую – «Евгению Онегину», десятую – «Борису Годунову» и одиннадцатую – «Маленьким трагедиям», сказкам и повестям Пушкина.] (1845), целиком посвященной «Борису Годунову», он утверждал, что каждая сцена «Годунова» превосходна, она «сама по себе есть великое художественное произведение, полное и оконченное»[33 - Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. T. VII. С. 530.]. Слабую связь между сценами Белинский объяснял пушкинским «шекспиризмом» и тем самым как бы оправдывал их жанровую природу: «Вся трагедия как будто состоит из отдельных частей, или сцен, из которых каждая существует как будто независимо от целого. Это показывает, что трагедия Пушкина есть драматическая хроника, образец которой создан Шекспиром»[34 - Там же.]. В результате, повторив все упреки «Годунову», высказанные критиками 1830-х годов, Белинский пришел к прямо противоположному выводу: «Словно гигант между пигмеями, до сих пор высится между множеством quasi-русских трагедий пушкинский “Борис Годунов”, в гордом и суровом уединении, в недоступном величии строгого художественного стиля, благородной классической простоты…»[35 - Там же. С. 527.]

ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ?

Булгарин, советовавший переделать «Бориса Годунова» в роман в духе Вальтера Скотта, написал такой роман сам и приложил усилия к тому, чтобы издать его раньше пушкинской трагедии. После публикации исторического романа «Димитрий Самозванец» (1830) Пушкин обвинил Булгарина в заимствованиях из «Годунова»: «Раскрыв наудачу исторический роман г. Булгарина, нашел я, что и у него о появлении Самозванца приходит объявить царю кн. В. Шуйский. У меня Борис Годунов говорит наедине с Басмановым об уничтожении местничества, – у г. Булгарина также. Все это драматический вымысел, а не историческое сказание»[36 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. Т. 13. С. 154.]. Поскольку трагедия Пушкина за исключением трех отрывков еще не была опубликована, то Пушкин заподозрил, что Булгарин ознакомился с рукописью трагедии при посредничестве III отделения (по-видимому, так оно и было). 18 февраля 1830 года Булгарин написал Пушкину оправдательное письмо, ни одному слову из которого автор «Бориса Годунова» не поверил. 7 марта Булгарин прочел в «Литературной газете» резко критическую анонимную статью о своем романе, написанную Дельвигом, но счел ее автором Пушкина. В ответ Булгарин в «Северной пчеле» разругал в пух и прах VII главу «Евгения Онегина», внезапно увидев в ней «совершенное падение» пушкинского таланта. Пушкин и Булгарин стали смертельными врагами.

Несмотря на то что трагедия Пушкина была воспринята как неудача, она породила настоящий «годуновский бум»[37 - Серман И. З. Пушкин и русская историческая драма 1830-х годов // Пушкин: Исследования и материалы. Т. 6: Реализм Пушкина и литература его времени. – Л.: Наука, 1969. С. 129–140.]. Трагедия Алексея Хомякова «Димитрий Самозванец» (1832) была воспринята современниками как «продолжение» пушкинской[38 - Там же. С. 129.]. В пику обоим предшественникам Михаил Погодин опубликовал прозаическую хронику, озаглавленную «История в лицах о Димитрии Самозванце» (1835) и посвященную Пушкину.

Если друзья Пушкина стремились написать продолжение пушкинской трагедии (сиквел), то граф Алексей Константинович Толстой написал к ней предысторию (приквел). В драматической трилогии «Смерть Иоанна Грозного» (1866), «Царь Федор Иоаннович» (1868) и «Царь Борис» (1870) автор охватил историю русского царского двора с 1584 по 1605 год. Во всех трех пьесах (написанных, как и пушкинская трагедия, белым пятистопным ямбом), и особенно в последней, Толстой явно или неявно откликается на пушкинский текст, а иногда скрыто полемизирует с ним. По иронии судьбы последняя пьеса трилогии Толстого была опубликована в год первой постановки пушкинского «Годунова». Так же, как Пушкин, Толстой не увидел свою трагедию на сцене.

Первая подробная карта Московского Кремля, созданная при царе Алексее Михайловиче в 1663 году[10 - Первая подробная карта Московского Кремля, 1663 год. The Jewish National and University Library / The Hebrew University of Jerusalem.]

В 1874 году на сцене Мариинского театра состоялась премьера оперы Мусоргского «Борис Годунов». Она существует в пяти редакциях: в двух авторских (1869, 1872), в двух редакциях Римского-Корсакова (1896, 1908) и в редакции Шостаковича (1940). В XX веке опера Мусоргского была причислена к мировой классике, но современные композитору художественная критика и академический театр встретили ее непониманием. Большое значение для ее популяризации имело исполнение заглавной партии Федором Шаляпиным. Интересный факт: Мусоргский в опере неверно идентифицировал песню о Казани, которую поет Варлаам. «Как во городе было во Казани, / Грозный царь пировал да веселился» – один из самых известных репертуарных номеров в русской музыке. Однако Пушкин имел в виду не военную песню, а любовную – это песня о молодом чернеце, которому «захотелось погуляти»[39 - Винокур Г. О. «Борис Годунов»: Комментарий. С. 500.].

ЗАЧЕМ ЦАРЬ ЧИТАЛ ТРАГЕДИЮ И ПИСАЛ НА НЕЕ ЗАМЕЧАНИЯ?

Первым читателем «Бориса Годунова» должен был стать царь Николай I. В начале сентября 1826 года, сразу после коронации Николая, Пушкин прибыл по его вызову в Москву. Царь «простил» поэту былые «прегрешения» и разрешил ему печатать свои произведения, вызвавшись сам быть его цензором, то есть как бы избавив его от общей цензуры. На деле же цензурная проверка пушкинских текстов приняла более пристрастный и непредсказуемый характер. Когда до начальника III отделения Его Императорского Величества канцелярии графа Александра Бенкендорфа дошли «сведения» о том, что Пушкин «изволил читать в некоторых обществах сочиненную… вновь трагедию», Бенкендорф обратился к поэту «письменно с объявлением высочайшего соизволения»: «до напечатания или распространения» своих новых произведений Пушкин должен представлять их на рассмотрение царю через посредничество начальника III отделения «или даже и прямо Его Императорскому Величеству»[40 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 13. C. 307.].

Пушкин представил рукопись, которая была дана на отзыв анонимному рецензенту (предположительно, Булгарину). Отзыв оказался уничижительным: «В сей пиесе нет ничего целого: это отдельные сцены или, лучше сказать, отрывки из X и XI тома «Истории государства Российского», сочинения Карамзина, переделанные в разговоры и сцены. ‹…› Литературное достоинство гораздо ниже, нежели мы ожидали. ‹…› Кажется, будто это состав вырванных листов из романа Валтера Скотта! ‹…› Все подражание, от первой сцены до последней. Прекрасных стихов и тирад весьма мало»[41 - Винокур Г. О. «Борис Годунов»: Комментарий. С. 412–413.].

Ознакомившись с представленными замечаниями и, по-видимому, так и не прочитав саму трагедию, Николай I начертал собственноручную резолюцию, переданную Пушкину Бенкендорфом: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал Комедию свою в историческую повесть или роман, на подобие Валтера Скота»[42 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 12. C. 313.]. На это пожелание Пушкин ответил: «Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное»[43 - Там же. Т. 13. C. 317.].

В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ ПУШКИНСКИЙ «ШЕКСПИРИЗМ»?

Шекспировскую трагедию отличает от расиновской отсутствие трех классических единств (времени, места и действия), а также совмещение высоких и низких тем, персонажей и средств языкового выражения (такая трагедия местами «опускается» до комедии). Отсюда такие особенности пушкинской трагедии, как быстрый перенос действия с одного места в другое (из кремлевских палат в корчму на литовской границе), шестилетний перерыв во времени в середине драматического повествования, важная сюжетно-идеологическая роль юродивого, смешение поэзии с прозой и макаронизм – смешение языков (русского, французского и немецкого в сцене на равнине). «Борис Годунов» написан белым (то есть безрифменным) пятистопным ямбом, но со спорадической рифмовкой в «ударных» местах и с прозаическими вставками – как у Шекспира. В жанровом сознании эпохи пятистопный ямб противопоставлен александрийскому стиху (шестистопному ямбу с парной рифмовкой), как драматический размер английского типа – размеру высокой трагедии французского типа. Пушкин считал, что шекспировская трагедия вообще лишена пространственно-временной упорядоченности и сюжетного единства. Это не так. В этом отношении «Борис Годунов» ближе к хроникам Шекспира, чем к его трагедиям (и так же, как шекспировские хроники, «Борис Годунов» труден для постановки на сцене).

Литературовед Виктор Жирмунский так характеризовал пушкинское отношение к Шекспиру: «Шекспир, по мнению Пушкина, создает характеры сложные и разносторонние, жизненно противоречивые, по-разному обнаруживающиеся в разных обстоятельствах, в противоположность рассудочной односторонности приемов характеристики французского классицизма»[44 - Жирмунский В. М. Пушкин и западные литературы // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии, 3. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. С. 81.]. Противопоставляя драматургию Шекспира французским классикам, Пушкин в качестве отрицательного (!) примера приводил даже не трагика Расина, а другого его великого современника – комедиографа Мольера: «Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока, но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры»[45 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 12. C. 159–160.]. Что же касается «Бориса Годунова», то Пушкин полагал, что ему удалось «написать трагедию истинно романтическую»[46 - Там же. Т. 11. С. 67.], то есть такую, в которой находит выражение «истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах»[47 - Там же. С. 178.].

В «Борисе Годунове» можно усмотреть и прямые параллели с героями и сюжетами исторических хроник Шекспира, а также с «Макбетом» – шекспировской трагедией, наиболее близкой по своим жанровым характеристикам к хроникам. Так, и царь Борис, приказавший убить царевича Димитрия, и Лжедмитрий, приказавший убить детей Годунова, напоминают узурпатора Глостера, приказавшего убить наследных принцев («Ричард III»), а Марина Мнишек своим властолюбием напоминает леди Макбет.

ПОЧЕМУ СОВРЕМЕННИКИ СЧИТАЛИ ТРАГЕДИЮ НЕСЦЕНИЧНОЙ?

И классицистская, и раннеромантическая трагедия (Озеров, Жуковский) были ориентированы на декламацию и строились на чередовании длинных монологов и стихомитий (быстрых обменов репликами-афоризмами равной длины, обычно в одну строку каждая). Пушкин ввел в драматический текст живую диалогическую речь – но театр не был к этому готов[48 - Винокур Г. О. Язык «Бориса Годунова». С. 303–304.]. Кроме того, отказ от единства действия привел к значительной обособленности сцен «Годунова» друг от друга – они не воспринимались как части единого целого, о чем писал[49 - Левин Ю. Д. Некоторые вопросы шекспиризма Пушкина // Пушкин: Исследования и материалы. Т. 7: Пушкин и мировая литература. – Л.: Наука, 1974. С. 59–70.], например, критик Николай Полевой. Вдобавок возникала необходимость частой смены декораций, технически затруднительная, хотя в принципе и решаемая средствами тогдашней театральной машинерии. Поэтому современники считали пушкинскую трагедию непригодной для сценического исполнения[50 - Винокур Г. О. «Борис Годунов»: Комментарий. С. 481.]. Неясен был и ее жанр: сам Пушкин первоначально именовал свою трагедию комедией, а на обложке первого печатного издания назвал ее просто «сочинением», без указания жанровой принадлежности. Современник приводит отзыв консервативного читателя о «Борисе Годунове»: «Ну что это за сочинение? Инде прозою, инде стихами, инде по-французски, инде по-латине, да еще и без рифм»[51 - Пушкин в прижизненной критике. Т. III: 1831–1833. C. 304.]. Этот наивный отзыв принадлежит безымянному старичку, но то же самое записал о «Годунове» ведущий поэт и теоретик романтического «младоархаизма» Павел Катенин: «Возвращаюсь к «Борису Годунову», желаю спросить: что от него пользы белому свету? ‹…› На театр он нейдет, поэмой его назвать нельзя, ни романом, ни историей в лицах, ничем… ‹…› Я его сегодня перечел в третий раз и уже многое пропускал, а кончил да подумал: 0 <то есть “нуль”»[52 - Винокур Г. О. «Борис Годунов»: Комментарий. С. 459; цитата уточнена по первой публикации.].

О сценичности «Годунова» театроведы спорят до сих пор. Но каковы бы ни были теории, практика безжалостно показывает: сценическую судьбу пушкинской трагедии трудно назвать удачной. Первая постановка (1870) особого успеха не имела. Спектакль был сыгран в 1870-м тринадцать раз и в 1871 году – четыре раза. Не более успешными оказались московские постановки – Малого (1880) и Художественного театров (1907)[53 - Дурылин С. Н. Пушкин на сцене. – М.: Изд-во АН СССР, 1951. C. 76–90; Гозенпуд А. А. О сценичности и театральной судьбе «Бориса Годунова» // Пушкин: Исследования и материалы. Т. 5. – Л.: Наука, 1967. С. 346–351.]. В советское время ряд постановок был связан с пушкинскими юбилеями 1937 и 1949 годов и подготовкой к ним – таковы постановки Ленинградского театра драмы имени Пушкина (1934, 1949), Малого театра (1937), киевского Театра имени Ивана Франко (1949). В послеюбилейные годы, несмотря на множество статей, обосновывающих новаторскую сценичность «Бориса Годунова», пьеса практически не ставилась.

В 1982 году состоялась премьера «Бориса Годунова» в Театре на Таганке (постановка Юрия Любимова, музыкальное оформление Дмитрия Покровского; в спектакле участвовал и экспериментальный фольклорный ансамбль Покровского). После первых представлений спектакль был запрещен распоряжением Министерства культуры СССР и возобновлен лишь в 1988 году. Существует видеозапись таганского спектакля в версии 1999 года.

Трагедия Пушкина выходила на экран дважды. В 1986 году Сергей Бондарчук поставил «Бориса Годунова» на киностудии «Мосфильм» (в аннотации, предоставленной самой киностудией, эта экранизация названа «классической»). Значительным культурным событием последнего десятилетия стал «Борис Годунов» Владимира Мирзоева с Максимом Сухановым в роли Годунова и Андреем Мерзликиным в роли Отрепьева. Действие перенесено в наши дни.

НАСКОЛЬКО «БОРИС ГОДУНОВ» ТОЧЕН ИСТОРИЧЕСКИ?

Действие трагедии происходит в 1598–1605 годах. При работе автор опирался на недавно вышедшие X и XI тома карамзинской «Истории государства Российского», о которых Пушкин заметил: «C’est palpitant comme la gazette d’hier» <«Это злободневно, как свежая газета»>[54 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 13. C. 211.]. Под злободневностью он имел в виду[55 - Фомичев С. А. Указ. соч. С. 421–422.] тему узурпации трона, чрезвычайно щекотливую для Александра I[11 - Александр I взошел на престол в результате дворцового переворота – в 1801 году его отец император Павел I был задушен в собственной спальне.]. Первая сцена приурочена к 20 февраля 1598 года. Сцена в Чудовом монастыре помечена: «1603 года». Сцена на границе литовской – «1604 года, 16 октября», битва на равнине – «1604 года, 21 декабря». В тексте трагедии фигурируют только эти четыре даты. Заглянув, по совету Пушкина, в «Историю» Карамзина, читатель мог датировать и заключительные сцены: смерть Бориса – 13 апреля 1605 года, финал (убийство Марии и Феодора Годуновых) – 10 июня 1605 года.

Пушкин не сходился с Карамзиным по политическим взглядам, но доверял его тексту как источнику. В статье об «Истории русского народа» антикарамзиниста Николая Полевого Пушкин писал: «Карамзин есть первый наш историк и последний летописец»[56 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 11. C. 120.]. Пушкин считал, что летописцы объективно и отстраненно фиксировали происходившие события (это представление отразилось и в фигуре Пимена в «Борисе Годунове»). Отсюда доверие Пушкина Карамзину и летописям в вопросе об убийстве Димитрия по приказу Бориса. Рассказ Пимена об убийстве царевича основан на изложении событий в X томе «Истории государства Российского»: «…злодеи, издыхая, облегчили свою совесть, как пишут, искренним признанием; наименовали и главного виновника Димитриевой смерти: Бориса Годунова. …Но судиею преступления был сам преступник!»[57 - Карамзин Н. М. История государства Российского. Кн. 3. – М.: Книга, 1988. (Репринтное воспроизведение издания 1842–1844 годов.) C. 78–79.] По замечанию Винокура, «Пушкин тщательно собрал из обоих томов «Истории государства Российского» все указания на клеветнические легенды в антигодуновской литературе Смутного времени, создав при их помощи потрясающую картину безвыходного одиночества и полной обреченности мудрого царя-злодея»[58 - Винокур Г. О. «Борис Годунов»: Комментарий. С. 471.].

Намеренно ли Пушкин пожертвовал исторической правдой, заострив трагизм характера? К примеру, современники знали, что Сальери не убивал Моцарта, но это не помешало Пушкину написать великую трагедию, в которой он фактически оклеветал старшего композитора. Но вероятнее другое: Пушкин не подозревал, что летописи могут быть тенденциозными. Писатель и историк Михаил Погодин[12 - Михаил Петрович Погодин (1800–1875) – историк, прозаик, издатель журнала «Москвитянин». Погодин родился в крестьянской семье, а к середине XIX века стал настолько влиятельной фигурой, что давал советы императору Николаю I. Погодина считали центром литературной Москвы, он издал альманах «Урания», в котором публиковал стихи Пушкина, Баратынского, Вяземского, Тютчева, в его «Москвитянине» печатались Гоголь, Жуковский, Островский. Издатель разделял взгляды славянофилов, развивал идеи панславизма, был близок философскому кружку любомудров. Погодин профессионально изучал историю Древней Руси, отстаивал концепцию, согласно которой основы русской государственности заложили скандинавы. Собрал ценную коллекцию древнерусских документов, которую потом выкупило государство.], слышавший «Годунова» еще до публикации в авторском исполнении, указывал на возможную предвзятость летописцев в «Московском вестнике» (1829) – журнале, с которым Пушкин сотрудничал. Пушкин статью прочел и оставил на полях замечания, свидетельствующие о резком несогласии со скепсисом Погодина. Известно, что свое мнение Пушкин отстаивал и в личном разговоре с Погодиным. Однако многие современные историки, соглашаясь с Погодиным, считают, что убийство Димитрия было Годунову политически невыгодно и к тому же трудноосуществимо[59 - Скрынников Р. Г. Борис Годунов. – М.: Наука, 1979. C. 67–84.]. Кроме того, как указал тот же Погодин, престол Грозного унаследовал не Димитрий, а Феодор, чью относительно раннюю смерть и бездетность никто не мог предвидеть загодя.

Иногда Пушкин намеренно отказывается от исторической точности. Грибоедов справедливо критиковал изображение Иова в «Борисе Годунове», соглашается Пушкин[60 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 14. C. 48.] – но оставляет все как было. Роль Гаврилы Пушкина значительно расширена по сравнению с материалом карамзинской «Истории» – все добавленные детали выдуманы. Допускает Пушкин и анахронизмы, игнорируя некоторые карамзинские датировки. Так, дьяк Щекалов не мог присутствовать в Царской думе при обсуждении угроз Лжедмитрия, поскольку был отстранен Годуновым от дел еще до появления Самозванца[61 - Винокур Г. О. «Борис Годунов»: Комментарий. С. 464.].

Иногда Пушкин опирается на летописные источники Карамзина, процитированные, но отвергнутые самим историком. У Пушкина в сцене на Девичьем поле мужики и бабы по наущению бояр «силятся» плакать, прося Годунова на царство. Один спрашивает: «Нет ли луку? Потрем глаза», другой отвечает: «Я слюней помажу»[62 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 7. C. 14.]. Карамзин в этом случае, напротив, не решается доверять источникам, но восклицает в примечании: «В одном Хронографе сказано, что некоторые люди, боясь тогда не плакать, но не умея плакать притворно, мазали себе глаза слюною!»[63 - Карамзин Н. М. Указ. соч. C. 73, прим. 397.]

Помимо Карамзина Пушкин читал, хотя бы частично, Никонову летопись, изданную Николаем Новиковым в 1771 и 1788 годах. Из нее Пушкин заимствовал первоначальный вариант заглавия пьесы. Раздел летописи, излагающий появление Самозванца, озаглавлен: «О настоящей беде московскому государству и о Гришке Отрепьеве»[64 - Винокур Г. О. «Борис Годунов»: Комментарий. С. 466.].

Наконец, Пушкин позволяет себе почти камео, причем двойное. Он вводит в действие реальное историческое лицо – Гаврилу Пушкина, который выступает на стороне Самозванца, и вдобавок лицо вымышленное – Афанасия Пушкина, который первым, со слов своего «племянника» Гаврилы, сообщает Шуйскому о появлении Лжедмитрия. Автор не отказывает себе в удовольствии дать Афанасию слова: «Его [Самозванца] сам Пушкин видел»[65 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 7. C. 39.], а царю поручает знаменитую реплику: «Противен мне род Пушкиных мятежный»[66 - Там же. С. 45.]. Неудивительно, что общий настрой трагедии не нашел сочувствия у императора и его советчиков.

КАКУЮ РОЛЬ В «БОРИСЕ ГОДУНОВЕ» ИГРАЕТ ПОЛЬСКАЯ ТЕМА?

По первоначальному плану, составленному автором, «польские сцены» в трагедии не предполагались – действие должно было разворачиваться в России[67 - Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. – М.: Гослитиздат, 1957. C. 40.]. Однако по мере работы над текстом Пушкин увидел в польской стороне не случайную внешнюю силу, а альтернативную – европейскую позднеренессансную – цивилизацию, с которой сталкивается цивилизация допетровской России. По мнению Григория Гуковского, «мысль о столкновении двух культур явилась у Пушкина в процессе работы над трагедией и независимо от материала, почерпнутого из «Истории» Карамзина»[68 - Там же.]. В «Годунове» изображены два типа женской любви (Ксения и Марина), два типа словесности (летописание Пимена и латинские стихи краковского придворного поэта), два пира (в Москве у князя Шуйского и в Самборе у воеводы Мнишка), два типа аристократии (польская шляхта и русское боярство) и две церкви – православная и католическая (их представители: патриарх Иов и pater Черниковский)[69 - Там же. C. 38–52.].

Польская тема приобрела неожиданную актуальность в момент публикации «Бориса Годунова»: началось и продолжалось Польское восстание 1830–1831 годов. Пушкин противился поискам в трагедии политических намеков (allusions), которые не были в ней заложены. 7 января 1831 года он с неудовольствием писал своему другу-издателю Петру Плетнёву, что после появления немецкого перевода «Годунова» европейские критики «будут искать в «Борисе» применений к Варшавскому бунту и скажут мне, как наши: «Помилуйте-с!..»[70 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 14. С. 142.]

Лжедмитрий I. Из сборника Thesaurus picturarum. 1564–1606 годы[13 - Лжедмитрий I. Из сборника «Thesaurus picturarum». 1564–1606 годы. Hessischen Landesmuseum Darmstadt.]

КАКОВА ПУШКИНСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ И ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ, ВЫРАЖЕННАЯ В «БОРИСЕ ГОДУНОВЕ»?

В пушкинской трагедии четыре действующие силы: народ, аристократия, царь и самозванец. Царь правит боярами, аристократы-бояре манипулируют народным мнением, народный бунт используется для взятия власти, приходит новый царь, который оказывается самозванцем. Проблема самозванства живо интересовала Пушкина. Следующему великому самозванцу российской истории – Емельяну Пугачёву – он посвятит и исторический труд («История Пугачева», которую император собственноручно переименовал в «Историю Пугачевского бунта»), и исторический роман («Капитанская дочка»). Получается, что ни монарх, ни аристократия и ни народ не являются единовластными движителями истории. Кто-то или что-то периодически самовольно нарушает ее ход, поэтому невозможно ни уверенно предсказать будущее, ни полностью восстановить логику истории. Об этом Пушкин размышлял в заметках о втором томе «Истории русского народа» Полевого (1830): «Не говорите: иначе нельзя было быть. Коли было бы это правда, то историк был бы астроном и события жизни человечества были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные. Но провидение не алгебра. Ум человеческий… видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия провидения»[71 - Там же. T. 11. C. 127.]. В «Борисе Годунове» слово «провидение» употреблено лишь единожды, но в подчеркнуто значимом контексте. В сцене «Лес», где действуют только два персонажа – Лжедмитрий и Гаврила Пушкин, предок автора говорит о царевиче-самозванце: «Хранит его, конечно, провиденье»[72 - Там же. Т. 7. C. 85.].

ОТЧЕГО У БОРИСА «МАЛЬЧИКИ КРОВАВЫЕ В ГЛАЗАХ»?

Сейчас мы воспринимаем эти слова однозначно, как видение убиенного младенца. Однако Даль в «Пословицах русского народа» приводит в тематическом разделе «Здоровье – хворь» пословицу: «Въ глазахъ позелен?ло; въ глазахъ мальчики заплясали»[73 - Пословицы русского народа / Сб. пословиц, поговорок, речений, присловий, чистоговорок, прибауток, загадок, поверий и проч. В. Даля. – М.: В университетской типографии, 1862. C. 427.]. Он же в «Словаре живого великорусского языка» указывает на близкие выражения: мальчики / угланчики [то же, что мальчики] / мухи въ глазахъ б?гаютъ, со значением «пестритъ, темнитъ»[74 - Даль В. И. Словарь живого великорусского языка. Ч. IV. – М.: Общ-во любителей рос. словесности, учр. при Имп. Моск. ун-те, 1866. C. 426.]. Выражение «мальчики в глазах» встречается и обыгрывается в текстах конца XVIII – начала XIX века. Есть анекдот о Ермиле Кострове, переводчике «Илиады» и «Песен Оссиана», известном своей страстью к спиртному:

Раз, после веселого обеда у какого-то литератора, подвыпивший Костров сел на диван и опрокинул голову на спинку. Один из присутствующих, молодой человек, желая подшутить над ним, спросил:

– Что, Ермил Иванович, у вас, кажется, мальчики в глазах?
– И самые глупые, – отвечал Костров[75 - Русский литературный анекдот конца XVIII – начала XIX века / Сост. и прим. Е. Курганова и Н. Охотина. – М.: Худ. лит., 1990. C. 66.].

Таким образом, в языке пушкинского времени «мальчики в глазах» – это готовое выражение, фразеологизм, а в устах Бориса это оговорка, выдающая – прямо по Фрейду! – его бессознательные страхи.

ПОЧЕМУ В КОНЦЕ ПЬЕСЫ «НАРОД БЕЗМОЛВСТВУЕТ»?

Первоначальная редакция «Бориса Годунова» завершалась возгласом «народа»: «Да здравствует царь Димитрий Иванович!»[76 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 7. C. 302.] Фраза взята у Карамзина («История государства Российского», т. XI, гл. III): когда бояре «хотели схватить гонцов Лжедимитриевых: народ не дал их и завопил: «Время Годуновых миновалось! ‹…› Да здравствует царь Димитрий! ‹…› Гибель племени Годуновых!»[77 - Карамзин Н. М. Там же. C. 116.] В печатной редакции текст заканчивается знаменитой ремаркой «Народ безмолвствует»[78 - Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. T. 7. C. 98.]. Она подала повод для множества интерпретаций. Каноническая принадлежит, как и во многих других случаях, Белинскому: «Это – последнее слово трагедии, заключающее в себе глубокую черту, достойную Шекспира… В этом безмолвии народа слышен страшный, трагический голос новой Немезиды, изрекающей суд свой над новою жертвою – над тем, кто погубил род Годуновых…»[79 - Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. 7. C. 534.]