Русское масонство. Символы, принципы и ритуалы тайного общества в эпоху Екатерины II и Александра I

Прежде всего это обнаружилось в основании и распространении так называемых высших степеней.

История их до сих пор темна и запутанна. Сущность их состоит в том, что масонские руководители начали утверждать, что три известные масонские степени не заключают в себе всей той мудрости и таинственного учения, какими владеет масонство, что эти учения сообщаются в высших степенях, следующих за степенью мастера. Когда раз подан был пример нового изобретения, оно распространилось чрезвычайно быстро; в масонстве размножились различные «системы», и, за исключением английского масонства, не осталось масонского союза, который бы не был преисполнен высшими степенями.

Высшие степени легко прививались к масонству потому уже, что масонство постоянно говорило о тайне и основывалось на легенде, которая способна была к развитию и вариациям. Символическая тайна ремесленного каменщичества, в новой форме масонства, стала тайной нравственного знания, которой масонская легенда давала смысл тайного учения, будто бы переходившего с древнейших времен от одного поколения избранных людей к другому. Первая история ордена, помещенная при «Конституциях» Андерсена (1723 г.), уже ссылалась обстоятельно на древние времена и их высокую мудрость. Если тайна масонства принадлежала только избранным и если вся глубина ее доставалась только немногим, то понятно, что, начав с этого, можно было наконец эксплуатировать эту «тайну», и притом в любом желаемом смысле. Раз убежденный и легковерный масон становится искателем этой тайны, и людям с некоторою изобретательностью и знанием масонских приемов не трудно было сочинять новые градусы, сверх трех общепринятых. Эти новые «градусы» появляются вообще около 1740 г. или немного раньше, и первая эксплуатация масонства, как говорят, началась под иезуитскими влияниями, когда масонству хотели дать скрытую цель восстановления Стюартов. Первым источником «высших степеней» были французские ложи, или английские ложи во Франции. Шотландец Рамзай (1686–1743), воспитатель и приверженец претендента Карла Эдуарда Стюарта (Иаков III), считается вообще основателем высших степеней; он первый имел в этом смысле решительное влияние и поставил масонство в связь с крестовыми походами и мальтийским рыцарством. Несколько позднее стали выдавать его за прямое продолжение и наследие тамплиерства, или храмовых рыцарей, которые были будто бы специальными хранителями и служителями древней «тайны». Рыцарство или рыцарские степени стали с этих пор почти всеобщей принадлежностью высших степеней. Масонское общество начинает (около 1740 г.) называться орденом.

Само собою разумеется, что историческая преемственность, которую утверждали новейшие рыцари, требовала доказательств; необходима была история ордена, и действительно явились целые поддельные истории с разными вариациями по разным «системам». Так, например, сочинена была целая история тамплиерства, в которой перечислены были все мнимые гермейстеры ордена, от Якова Моле, сожженного в XIV столетии, до барона фон Гунда, который в 1751 г. вообразил себя гермейстером возобновленного тамплиерства.

Изобретатели подложных историй должны были, конечно, заботиться об исторической вероятности своих рассказов; для этого они рылись и в действительной истории, придумывая, вероятно, комбинации событий, собирая таинственные символы и предания. Впоследствии знатоки дела, как, например, Николаи, нападали на следы подделок и отыскивали мнимые тайны, сохранившиеся будто бы по преданию только в ордене, – в печатных археологических книгах XVII столетия, но на первое время и в той мало ученой публике, к которой обращались прежде всего эти изобретения, подделки и не подозревали, и ее отчетливость усиливала убеждение новых адептов в великой древности и старой славе ордена. В самом деле, чтобы видеть подделку, надо было быть ученым археологом, надо было напасть на те же книги, обыкновенно редкие и забытые, которыми пользовались изобретатели, – а где же можно было найти такую ученость между французскими сеньорами, немецкими баронами и купцами (не говоря уже о старых русских барах и среднем дворянстве), из которых набирался главный контингент ордена? Впоследствии в этом новом усовершенствованном масонстве не раз открывались самые наглые обманы, такого и подобного рода, – но первое впечатление было уже сделано, и легковерие находило себе выходы, относя обман только к отдельным дурным людям или к одному частному случаю, и продолжало держаться прежнего.

Так в течение нескольких десятков лет держалось мнимое «тамплиерство», в разных своих формах имевшее поклонников и у нас. Около половины XVIII столетия немецкий масон, барон Гунд, вступил в Париже в сношения с английским претендентом (это был уже третий претендент, Карл-Эдуард) и его советниками, и здесь решена была новая интрига. Для придания Клермонской системе большей важности пущена была в ход история (для которой сфабриковали фальшивые грамоты и пергаменты) о непосредственном происхождении этого масонства от знаменитого средневекового ордена тамплиеров. Это была известная в истории масонства система «строгого наблюдения» (stricta observantia), которая, при крайнем легковерии адептов, нашла в Германии множество ревностных приверженцев. Барон, по-видимому, имел при этом свои соображения: интересы Карла-Эдуарда отступали на второй план, и в виду имелось сделать из масонства настоящий рыцарский союз дворянства, и, покамест союз еще не основался в полной форме, Гунд, как говорят, умел извлечь выгоды из своей масонской индустрии[10 - Так как тамплиерство играет известную роль в нашем масонстве, то мы приведем несколько не лишенных интереса подробностей об этом ордене, рассказываемых Мовильоном (который сам был в числе посвященных) в его «Истории Фердинанда Брауншвейгского»: «Гунд показал полномочие, будто бы полученное им от истинных хранителей и преемников тайны тамплиерства и назначавшее его провинциальным гроссмейстером всей Германии и севера. Он сам составил себе орденский совет из членов, которых содействие считал особенно нужным и полезным для достижения своей цели. Этим способом и некоторыми другими средствами дело приобрело большой успех. В самом тайном кружке этого союза был введен весь церемониал и все устройство рыцарского ордена… при раздаче степеней он соображался с происхождением, связями, богатством… Эта система отделилась от всех ветвей масонства, и правители ее требовали от подчиненных им лож, чтобы они не допускали в свой состав никаких других братьев из других лож, – как делают люди, ожидающие и надеющиеся получить большие богатства, относительно всякого, кто желал бы получить долю вместе с ними… Видя, что множество богатых и знатных людей ревностно предавались этой отрасли масонства, очень многие стремились попасть в их общество. Но доступ был не легок и открыт далеко не каждому: особенным затруднением были огромные издержки и правило, по которому принимались в члены почти только богатые люди, чтобы их приношениями покрывались расходы и составлялись капиталы. Разумеется, с первого взгляда видно, что вся эта проделка была обманом».].

Не мудрено, что, когда подан был первый пример такой эксплуатации или таких украшений масонства, этот пример нашел немало последователей, отчасти фантазеров, которые и сами до некоторой степени верили в выдумки, отчасти простых обманщиков. Так после тамплиерства является шведское масонство, система Циннендорфа, Клерикат, розенкрейцерство и т. д. В шестидесятых и семидесятых годах масонские дела находились в особенном оживлении, и в среде лож происходили усиленные интриги и волнение: в масонство проникают новые формы мистицизма и новые извращающие элементы. Из новых масонских сект для истории русских лож особенный интерес представляет немецкое розенкрейцерство или «орден златорозового креста». Это была первоначально темная мистическая и каббалистическая секта, заявившая о себе еще в начале XVII столетия; теперь вздумали возобновить ее, приписывая розенкрейцерству древнее происхождение, будто бы доходившее до самого Адама. Розенкрейцеры хвалились глубоким знанием теософии и тайн природы, перешедшим к их ордену, по преданию, от древнейших времен, и во второй половине XVIII в. успели занять в немецких ложах влиятельное место. Розенкрейцеры выдавали свои познания за высшие степени обыкновенного масонства; этих степеней стали всеми силами добиваться простодушные люди, искренно искавшие разрешения вопросов о божестве, человеке и природе, – люди, которые не в состоянии были разъяснить себе этих вопросов путями научного знания и потому совершенно безоружно отдавались во власть самого безграничного мистицизма. Мы увидим, что «розенкрейцерские степени» – главнейшим раздавателем которых был под конец столетия прусский министр Вёлльнер в Берлине – были предметом горячих стремлений и для наших масонов.

В розенкрейцерстве масонство, первоначально либерально-деистическое, становилось сектой крайних мистиков и потому обскурантов. К этому извращению масонства присоединились, как утверждают, и иезуитские интриги. Мы видели, что иезуиты уже при первом появлении масонства на континенте, сумели попасть в него и захватить часть его в свои руки; барон Гунд также стоит к ним в известных отношениях. Орден действительно мог казаться для иезуитов удобным средством для различных целей: он мог доставлять многочисленные связи, с помощью которых можно было обделывать разные нужные дела; он мог приносить им и более обширную пользу, потому что масонство, с развитием его теософско-мистического вздора, могло успешно служить для помрачения голов, к которому они всегда стремились. Интриги иезуитов в этом смысле в особенности усилились при запрещении ордена (1773 г.): запрещение уничтожило его официальные формы, но, конечно, не уничтожило людей и их коренных стремлений; множество экс-иезуитов, явных и тайных, сохранили влиятельные положения, особенно придворные, при которых им было очень удобно работать втихомолку для возвращения прошедшего и для поддержания принципа.

Отчасти в связи с иезуитскими проделками стоит и необычайное развитие шарлатанства. Весьма крупными шарлатанами были уже и сами основатели тамплиерства или розенкрейцерства; но были люди, еще более нагло промышлявшие мнимой масонской мудростью или мистическими чудесами. Таковы были, например, знаменитый в свое время дармштат-ский обер-гофпредигер Штарк, изобретатель тамплиерского «клериката», или мнимой духовной отрасли этого масонского рыцарства; или пастор Роза, проповедовавший каббалистическую философию в Йенской ложе, которая приобрела этим большую славу. Таков был и известный в летописях масонства Джонсон (собственно, Беккер, или Лейкс), который выдавал себя за посланного от высших орденских властей Шотландии в Германию для преобразования масонства.

Ему удалось собрать с этой целью братьев «строгого наблюдения» на масонский конгресс в 1764 г. Здесь выбран был гроссмейстером герцог Фердинанд Брауншвейгский. Джонсон утверждал, что его преследует но пятам Фридрих Великий; поэтому на конгрессе он расставил братьев на стражу в полном тамплиерском вооружении, и, покамест эти патрули разъезжали, а остальные братья занялись пустыми церемониями, Джонсон сделался невидим – вместе с кассой ордена.

Против этого чуда были, однако, приняты меры: Джонсон был изловлен и посажен в Вартбург, потому, вероятно, что обманывал уж слишком крупных людей. Наконец, под фирмой масонства стали совершаться шарлатанства неслыханных дотоле размеров; орден становился гнездом самого наглого обмана и пошлого невежества. В нем пропадали последние искры его первоначального характера, и он все больше становился на дорогу мистического фанатизма, злобной вражды к просвещению и эксплуатации невежества и дурных страстей. В то же время, когда патер Гаснер, стоявший в ближайшем отношении к иезуитам, совершал свои чудесные исцеления, доходившие до настоящего скандала, но, впрочем, приводившие в восторг Лафатера[11 - Этот оракул тогдашнего модного света отличался самым нелепым легковерием; он не только находился в сантиментально-мистической переписке с Гаснером, но и верил в шарлатанские чудотворения Калиостро. «Кто был бы выше его, – восклицал Лафатер, – если бы он понимал простоту Евангелия!» В 1781 г. он посетил Калиостро в Страсбурге, но Калиостро принял его довольно жестко и сказал ему следующее: «Если из нас двоих больше знаете вы, то я вам вовсе не нужен; если же больше знаю я, то вы мне вовсе не нужны». Лафатер должен был понять, на какую доску ставил его Калиостро; но он не исправился и после.], – в среде самого ордена происходили не менее дикие вещи: одни были духовидцы, по Сведенборгу; другие обращали на мистические цели животный магнетизм, провозглашенный тогда Месмером; содержатель кофейной в Лейпциге, Шрёпфер, занимался вызыванием духов; розенкрейцеры занимались алхимией и магией; наконец, стоит назвать имена Сен-Жермена, Казановы, Калиостро, чтобы показать размеры мистификации, обходившей всю Европу и опять выбиравшей орден сценой своих подвигов. Калиостро выдумал даже, для большого удобства своих представлений, особый, «древнеегипетский орден», основателями которого он называл уже не меньше как Еноха и Илию, и находил простаков, которые шли к нему. Были, правда, и теперь люди, проникнутые искренней любовью к человечеству и старавшиеся возвратить ордену его прежний нравственный характер; но эти люди были пока бессильны против мистического помрачения. Мы увидим дальше, что это извращенное положение вещей отразилось своими влияниями и на тех людях немецкого общества, которые хотели бороться с иезуитами и обскурантами: иллюминатство, основанное с этой последней целью, заимствовало отсюда многие свои непривлекательные черты.

Чтобы закончить характеристику этого положения вещей – бросающего много света и на склад тогдашнего русского масонства, – мы приведем несколько суждений Шлоссера, который был близок к эпохе этого удивительного брожения умов и, по своей общей точке зрения, может быть признан вполне компетентным судьей. Начиная свой рассказ о разных тайных орденах в Германии во второй половине XVIII в., он говорит:

«Большинство всех тех людей, о которых мы будем рассказывать, не были ни шарлатанами в тесном смысле слова, ни людьми пустыми, ни совершенно презренными людьми (как барон Книгге), думавшими только о выгоде и житейских удобствах, отрицавшими и презиравшими все высокое и благородное в человеке, – большинство главных деятелей в этих обществах было вовсе не таково… Эти люди и эти ордена, с их пристрастием к таинственным церемониям и учениям, представляются нам не столько виновниками, сколько результатами медленно развивавшегося нового порядка вещей, следовательно, представляются средствами и орудиями вечного хода судеб, порождающего и уничтожающего миры, пользующегося то формой для выработки содержания, то содержанием для выработки формы…

Почти все основатели тайных обществ старались пользоваться для своих целей символами, гиероглифами и ложами масонов, и невинные игрушки этого тайного общества часто употреблялись во зло. Обряд принятия в члены, с клятвами и торжественностью, повышение из степени в степень, подчинение одних другим – все это привлекало в орден членов; символы и гиероглифы возбуждали в простаках и глупцах надежду получить за свои деньги знание важных тайн; ловкие люди, сластолюбцы и авантюристы искали и находили в ордене покровителей, протекцию, рекомендацию, светские удовольствия, приятность которых усиливалась замкнутостью для непосвященных. Скептик мог говорить в ложах свободнее, чем в простом светском обществе, где следила за ним государственная и церковная полиция. Люди, хотевшие пользоваться орденом для своих выгод, завлекали своих масонских братьев, придумывая формы строгого и слабого наблюдения, циннендорфства и розенкрейцерства, мартинизма, тамплиерства и т. д.

Принцы, графы, бароны, праздношататели и богачи искали в тайных обществах философского камня и приобретаемой без труда мудрости, – эти привилегированные в гражданском быту люди хотели получать и знание по привилегии… Люди, находящие слишком обременительным медленный, предписанный человеку Провидением путь к цели всех человеческих стремлений, посредством труда, усилий, мышления, всегда возлагали свою надежду на внезапное раскрытие тайны известных знаков и символов.

Сам Фридрих Великий, при окочании Силезской войны, еще принадлежал к ордену и вышел из него лишь незадолго перед Семилетней войной, в ту самую эпоху, когда начали злоупотреблять орденом для всяких обманов, и запретил посещать ложи своим министрам, бывшим членам ордена. Обманщики стали пользоваться ложами и тайнами масонов еще в 1760–1770 гг., и некоторые из этих людей приобрели огромное влияние на орден, имевший тогда множество членов… Мечтатели и плуты находили для себя большое удобство пользоваться для своих целей орденом, который, по своему устройству, только немногим посвященным давал ключ таинственного тумана… Так называемое масонство строгого наблюдения сделало многих немецких государей, баронов и графов орудиями и жертвами плутов; некоторые, например храбрый Фердинанд Брауншвейгский, не образумились и тогда, когда все обманщики, один за другим, были публично разоблачены.

Экс-иезуитам, замечает Шлоссер о том же предмете в другом месте, была очень приятна и полезна мечтательность, появившаяся тогда между протестантами, как реакция против легкомыслия энциклопедистов… Наклонность немецких и вообще северных натур сочинять себе очаровательные призраки в туманах фантазии и под суровым небом, при скудости и тяжести общественной жизни, создавать себе другую жизнь в мечте – эта наклонность, возведенная в философскую систему Лафатером, Клавдиусом, Гаманном и др., увлекала тогда все чувствительные немецкие натуры к мистическому сантиментализму.

Этой наклонностью добродушных немцев уноситься духом из страны рабства, повиновения и смирения, в которой живет их тело, в воздушные высоты фантазии, а не одним влиянием иезуитства и шарлатанства надобно объяснять тогдашнее фиглярство тайных обществ и мистически сантиментальный лунатизм многих модных писателей того времени»[12 - Шлоссер. История восемнадцатого столетия. Т. III.].

Глава II

Масонский ритуал

Развитие масонского ритуала шло параллельно с размножением систем: каждая имела свой обрядник, поэтому в последнем периоде масонства ритуалов было множество, и издания их представляют целую обширную литературу.

В трех первых степенях, сохранившихся по традиции и от английского масонства, ритуалы вообще довольно сходны, – в дальнейших степенях весьма разнообразны, хотя и в них господствует тот же мистико-символический стиль.

Мы скажем здесь несколько слов о первоначальной форме и дальнейшем развитии ритуала.

Гроссмейстер русских лож в семидесятых годах XVIII столетия Елагин, рассказывая о своих отношениях к английской Великой ложе, жалуется, что эта ложа «раздает одни токмо на постановление лож грамоты, повелевающие работать в первых трех иоанновских степенях, да и на сии работы письменно ничего не сообщает»[13 - Р. арх. 1864. С. 598. Есть известие, что, за отсутствием письменных «актов» английских, Елагин заимствовал ритуалы иоанновских степеней шведской системы у Рейхеля. Если это действительно и было, то можно думать, что в этих степенях тогда еще не было большой разницы с английскими.]. Действительно, основной закон масонства запрещал каким бы то ни было способом изображать, писать, печатать и т. д. тайну общества, и потому старые ложи не печатали ритуалов и не сообщали их письменно, как это делали потом все новые системы. И если на деле существует много изданий английского и других ритуалов (такие издания начинаются уже с 1725 г.), то ложи утверждали, что все это были только так называемые изменнические издания, деланные людьми, предавшими тайну. Ложи отказывались от подобных изданий, даже иногда опровергали их, хотя новейшие историки сознаются, что опровержения были натянутые, что изменнические издания вообще передавали подробности ритуала достаточно верно и поэтому могут служить надежным историческим источником для изучения масонской старины.

В настоящем случае мы и обратимся к этим источникам. Хотя, к сожалению, нам доступна была только одна доля старых ритуалов, но это делает мало разницы для нашей цели – познакомиться с общим характером старого масонского ритуала.

Дело в том, что при самом основании Великой ложи английское масонство разделилось на две ветви – старых и новых масонов (Ancient and Modern Masons). История этого разделения до сих пор очень темна; но сущность его заключалась, кажется, в следующем. При своем основании (1717) Великая ложа не соединила в своем управлении всего количества лож, так что вне ее оставалось известное число братьев, рабочих-каменщиков, продолжавших свои прежние, масонские обычаи и составлявших ложи. Кроме того, сама Великая ложа, по-видимому, порождала недовольных: расширив общество каменщиков на лица, посторонние рабочему классу, а, напротив, часто принадлежавшие высшим сословиям, она ввела в общество известную привилегию, установила новые и почетные должности в своей среде, наконец, присвоила себе господствующее положение: подобные меры были почти неизбежны при реформе, но они нарушали равноправность лож и должны были возбуждать неудовольствие. Естественно, что вместе с этим изменением характера общества, с его централизацией и вступлением в него сильного нерабочего элемента, должно было утрачиваться и многое из самых обычаев: старые каменщики еще сберегали их и, по свидетельству Андерсона, могли с помощью этих старых обычаев понимать друг друга даже и без тех масонских знаков, какие были теперь приняты и освящены Великой ложей, – «и этих обычаев, – говорит Андерсон, – не могли угадать даже самые опытные и ученые люди, при всех своих стараниях, между тем как старым каменщикам не надо было даже и говорить, чтобы понять друг друга»… Но Великая ложа никак не хотела допускать раскола и не признавала этих каменщиков, которые между тем, опираясь на старые обычаи, с своей стороны принимали новых членов, и, по-видимому, в особенности из низшего и среднего класса. Великая ложа принимала против них свои меры и, наконец, чтобы совершенно закрыть для них вход в свое общество, произвела в своей практике некоторые, впрочем неважные, изменения. Противная партия ухватилась за этот случай, чтобы выдать себя за настоящих старых масонов, а Великую ложу с ее последователями назвала новыми. Название старых до известной степени было правильно, но в другом отношении и неправильно, потому что к расколу старых масонов присоединились потом и некоторые совершенно новые тенденции. Именно, нашелся ревностный масон, который составил для старых масонов законодательную книгу и поддержал их стремления к отделенности, резко нападая на Великую ложу: в самом законе нового еще не было, но зато у старых масонов явилась новая степень, или усовершенствование степени мастера, Royal-Arch, занесенная, как полагают, из главнейшего источника высших степеней – Франции. Это было уже чистое нововведение, где старые масоны вовсе не были верны старине. В 1772 г. старые масоны успели наконец утвердиться окончательно, когда гроссмейстером их собственной Великой ложи сделался в первый раз человек из высшей аристократии, герцог Атольский. Таким образом явились две Великие ложи, но главное влияние все-таки оставалось за Великой ложей 1717 г., той, которой старые масоны давали название новой: от нее, почти исключительно, распространялись ложи «английской системы» на континенте, между прочим и русские ложи, и за ней сохранился исторический авторитет. Две враждебные Великие ложи соединились наконец, после взаимных уступок, уже только в 1813 г.

Каждая из этих Великих лож представляет свои ритуалы в упомянутых изменнических изданиях. Ритуалы и обычаи собственной Великой ложи (1717) изложены в книге Причарда (Prichard Sam. Masonry dissected. Lond., 1730), у Престона (Preston Will. Illustrations of Masonry. Lond., 1772) и в более новом виде у Броуна (Browne I. The Master Key. Lond. 1794 и пр.) и др.

Ритуалы старых масонов в книгах: Jachin and Boaz, or an Authentic Key to the door of Free-Masonry, both ancient and modern, Lond. 1762, т. e.: «Иакин и Боаз, или подлинный ключ к двери франкмасонства, старого и нового»; The three distinct Knocks, or the Door of the most ancient Free-Masonry, opening to all Men, etc. 6-е изд. Lond, около 1767, т. е.: «Три сильных (или ясных, слышных) удара, или Дверь древнейшего франкмасонства, открывающаяся для всех людей» и др.

К сожалению, мы могли пользоваться только этими последними книгами и не имели под руками Причарда. Разница ритуалов, впрочем, не так значительна, как мы могли в этом убедиться по сличению с цитатами из ритуала Великой ложи в других книгах[14 - Прежние масонские историки, как Краузе, придавали первостепенное значение именно «Подлинному ключу» и «Трем сильным ударам». Новые приписывают им более позднее происхождение и осуждают Краузе, действительно преувеличивающего дело; но люди беспристрастные, как Финдель (с. 188), считают этот ритуал по-прежнему достойным уважения памятником нашему братству и заслуживающим тщательного изучения. Разница состоит, например, в числе вопросов (у Причарда 92, в «Иакине и Боазе» 108) и в том, что ответы в «Иакине и Боазе» несколько подробнее. Но, во всяком случае, ритуал «Иакина и Боаза» несравненно ближе к ритуалу Великой ложи, чем ритуалы новейших систем, хотя и в этих последних первые три степени вообще сохранились в своей старой форме; и в самом этом различии скорее нужно, кажется, видеть варианты действительно существовавших обычаев, чем простое изобретение старых масонов; первое объяснение кажется нам гораздо более сообразным с историческими вероятностями. Наконец, для нашей настоящей цели – указать общие черты старого английского ритуала и его историческое положение в развитии масонского содержания и обрядности, – разница старого и нового английского масонства теряет большую долю своего значения.]. Для сравнения может служить также то, менее отчетливое, но, кажется, достоверное изложение английского ритуала, которое находится в книге «Масон без маски» (СПб., 1784); подлинник ее, под названием «Le Macon demasquй» etc., вышел в Лондоне в 1751 г. Заметим, наконец, что многие подробности сохраняются в этих разных ритуалах буквально сходно.

«Подлинный ключ» и «Три сильных удара», к которым мы присоединим указания Причарда, передают общие черты английского ритуала следующим образом[15 - В следующем изложении мы вообще удерживаем, сколько возможно, подлинные слова источников.].

Человек, который хочет сделаться франкмасоном, должен познакомиться с членом какой-нибудь хорошей ложи, и этот последний предложит его кандидатом в следующем собрании. Брат, предлагающий нового члена, должен доставить ложе сведения о звании и качествах кандидата; братья рассуждают потом, может ли он быть принят, и в случае утвердительного решения принятие назначается в следующий же вечер.

Братья пунктуально собираются в назначенный час.

Число братьев, принадлежащих к ложе, не ограничено; но ложа вообще может составиться только тогда, когда в ней присутствуют мастер и необходимые должностные лица. В общераспространенной практике, трое сведущих братьев уже составляют ложу, пятеро составляют «справедливую», семеро – «совершенную» ложу.

При мастере состоят два главных должностных лица, старший и младший надзиратели (senior and junior Wardens), которые смотрят за соблюдением законов ложи и исполнением приказаний мастера. Надзиратели имеют своих помощников, старшего и младшего диакона (deacons); при них были, наконец, стюарды (stewards). В «Подлинном ключе» упоминаются диаконы, а стюардов нет. Диаконы составляли, кажется, исключительную принадлежность английских лож; но стюарты известны также в шведских, немецких ложах, а также и русских. Лонгинов (с. 96), кажется, принял это слово за собственное имя.

Когда братья соберутся, рассказывает «Подлинный ключ», мастер, два его ассистента, секретарь и казначей («хранитель сокровищ» в русских ритуалах) прежде всего надевают себе на шею голубые ленты треугольной формы: у мастера висит на ленте циркуль и линейка; ассистенты, старшие надзиратели, носят один циркуль.

На столе, за которым сидит мастер, ставятся свечи в виде треугольника, и в лучших ложах на подсвечниках бывают искусно вырезаны эмблематические фигуры.

У каждого брата надет белый кожаный передник (запон). Место мастера за столом, на востоке; перед ним лежит открытая Библия, на ней положен циркуль, концы которого покрыты lignum vitae, или наугольником. Старший и младший надзиратели находятся напротив него, на западе и юге. «На столе ставится также вино, пунш и проч., чтобы угощать братьев, которые занимают места по масонскому старшинству». Когда все братья сядут в таком порядке, мастер приступает к открытию ложи. Оно происходит таким способом.

Мастер спрашивает младшего диакона:

– Какая первая обязанность масона?

– Смотреть, чтобы ложа была покрыта.

– Исполните свою должность.

Младший диакон ударяет три раза в дверь, и покрыватель (tyler, собственно кровельщик: один из братьев, состоящий на страже у дверей) отвечает с другой стороны также тремя ударами. Диакон доносит об этом мастеру:

– Достопочтенный, ложа открыта.

Мастер. Скажите, где место младшего диакона в ложе?

Ответ. Позади старшего надзирателя или по его правую руку, если он позволит.

Мастер. В чем состоит ваша обязанность?

Ответ. Передавать поручения от старшего надзирателя младшему, чтобы они могли быть сообщены по ложе.

Таким же образом задаются вопросы старшему диакону: он отвечает, что его место позади мастера или по правую руку его, «если он позволит»; обязанность его состоит в том, чтобы передавать поручения от мастера к младшему надзирателю. Затем мастер делает вопрос об обязанностях младшего надзирателя; за него, из видов масонской скромности, отвечает сначала старший диакон (стоящий ниже младшего надзирателя), а потом уже сам младший надзиратель и т. д. Все это делается, по вероятным объяснениям комментаторов, для того, чтобы в конце экзамена, когда заходит речь об обязанностях мастера, за самого мастера мог отвечать другой, т. е. его подчиненный, старший надзиратель.

Мастер. Где место младшего надзирателя в ложе?

Диакон. На юге.