Земные праздники

грязных февралей, над городами
бодро зримых снов и
мнимых пробуждений с набрякших
крыш непавшая капель стеклянно
плачет утром о своём отнюдь не
прошлогоднем снеге.

    2009

Это как будто

Грузия – это как будто ты уже
умер иль не рождался ещё.
Колхидская холёная волна
ходит нагими ночами во мне.
О Сакартвело, что нас привело
и уложило в рассветное море
и в бирюзовом гамаке между
гравюрными соснами под
проплывающей бережно
чайкой, что колется на две?
Что водит пса слепого, как
Гомера, безлюдными песками
в час разлук? И сдохнет ли
у пыльных стоп седого Одиссея?
Куда глядит весь день, как
бледный монолит, недвижная
корова чёрным взором?
В старом небе, нечаянно-
чающем, тот несказуемый
облачный бог, что водит
толстым пальцем Пиросмани.
И я целую праведное море
прощальными губами, как
дитя, которое не ведало доднесь
ни встреч, ни расставаний.
О Сакартвело, что нас
увело из мира сопредельных
снов без сна и без оглядки?
И я гляжу в незнаемое море
с премудрою бурёнкой, не мигая.
Грузия – это как будто было,
что будет: ты ещё умер
иль не рождался уже.

    VI. 2009

Выставка костюма

Детские костюмчики Александра Первого, кафтан,
камзол, брильянтовые пуговки. Вовсю ещё жива
августейшая бабка всевластная, хоть о Ланском,
истомном и младом, печалится вседневно…
А вот и стройный редингот карминового бархата:
уже сосватали с Луизой Баден-Баденской, то бишь
с Елизаветой. «Амур и Псиша» звали их за юную,
как в парадизе, красоту… Марии Фёдоровны розовые
фижмы и вышитый корсаж с планшеткой, и веет
Павловском, и далеко ещё, как сон, цареубийство
курносого и взбалмошного Павла… Эгреты-
портбукеты Елисаветы, Петра Великого,
Отца Отечества, пустые панталоны…
«О, сделайте мне полы так,
чтобы, когда я вхожу в карету, они стояли, как панье
у дам». А ветер версальский гудит по куртинам, бьют
вкривь и вкось замшелые фонтаны, нагие статуи
озябли по боскетам, где мраморные листики венков
дрожат от каменных ветров сквозящими веками,
взлетают парики и перья над плащом и отлипают
тафтяные мушки от пудры и румян. Но король,
как известно, он гуляет в любую погоду, похоронив
дофина, внуков и детей, – мимо долгих шпалер и
курчавых грильяжей, мимо дутых барочных лет,
вплоть до каталки, вплоть до гангрены:
уйти за воздух, зайти за ветер, волнуя
прану, роняя злато, срывая
пену земных костюмов…

    2009. Версаль

В самом деле

В самом деле, лучше бы
спиться на безбожном
Московском вокзале, зная,
что он Николаевский,
иль на Витебском, помня,
что он Царскосельский,
плача от ветра и едких поездов,
скользящих в навсегда
мимо вокзальной заплёванной
швали, воздвигая руины судеб
по двум оброненным словам
и заедая жгучую гадость
вчерашним беляшом аль
пирожком с варением надежды,
наблюдая обратные телодвижения
тех, кто тревожен
железнодорожно, прощаясь
в дождик с распоследним