На милость дня. Былинки

начертано крупно красным.

    Кирилл Ковальджи
Однажды ты предложила мне вместо физкультуры прогуляться до ближайшего леска. Конечно, мы о чем-то болтали, целовались и промокли до нитки. В школе уже ждали нашего возвращения. Наташин отец-прапорщик увел ее домой и, говорят, сильно поколотил. А меня на глазах школы избил ее новый поклонник, Понесенное страдание стало моей первой расплатой за юношескую любовь, Наверное, поэтому я и пронес имя этой девочки через немыслимое число лет, Спасибо тебе, Наташа!

Ты большая в любви. Ты смелая.
Я – робею на каждом шагу.
Я плохого тебе не сделаю,
а хорошее вряд ли смогу.
Все мне кажется, будто бы по лесу
без тропинки ведешь меня ты.
Мы в дремучих цветах до пояса.
Не пойму я – что за цветы.
Не годятся все прежние навыки,
Я не знаю, что делать и как,
Ты устала. Ты просишься на руки.
Ты уже у меня на руках.
«Видишь, небо какое синее?
Слышишь, птицы какие в лесу?
Ну так что же ты? Ну? Неси меня!»
А куда я тебя понесу?..

    Евгений Евтушенко
…Давай еще посидим на нашей лавочке у кустов цветущей сирени, под густое жужжание майских жуков, пока ты не уйдешь по зову мамы в свою новую взрослую жизнь. Весна, магнолии, Польша, Легница, 32 школа, 8 «Б» класс, 1963 год, конец детства, Наташа Леонова, любовь моя…

И все-таки под шорох мокрых листьев
И светлый шелест родниковых струй
Спасибо тебе, милая, за чистый,
Единственный
Далекий поцелуй.

    Виктор Коротаев

Отрядом книг уставил полку

Я – робкий. Не смейтесь, знающие меня. Я – робкий писатель, если позволите себя так величать. Правда, от книжки к книжке прибивает робость, и уже не так опасаешься слиться своими мыслями с великими, известными и просто чужими.

Часто цитируют Чехова
Известное изречение,
Рекомендуя для всех его
Правилом без исключения.
Глупо играть педанта,
Стиль – это дело личное.
Краткость – сестра таланта,
Но при его наличии.

    Анатолий Краснову СПб.
Мысль, выраженная на бумаге, выглядит не столь убедительной, какой казалась в голове; припечатать мысль к бумаге близко к тому, какой ты вынес ее в себе, – предприятие сложное. Отсюда – робость выражения на бумаге, боязнь развить эту мысль дальше. Отсюда – поправки, зачеркивания и, как результат, – отточенный бросок в корзину. А иногда лезешь в бумажный мусор и разглаживаешь написанное.

Когда, изведав трудности ученья,
Мы начинаем складывать слова
И понимать, что есть у них значенье —
«Вода», «огонь», «старик», «олень», «трава», —
По-детски мы удивлены и рады
Тому, что буквы созданы не зря,
И первые рассказы нам награда
За первые страницы букваря.
Но часто жизнь бывает к нам сурова:
Иному век случается прожить,
А он не может значащее слово
Из пережитых горестей сложить.

    Самуил Маршак † 1964
Времена для писателя райские: бумаги для марания – пруд пруди, гусиные перья точить приноравливаться не надо и песком посыпать для просушки, и безвинну животинку не резать. А ну-ка на пергамене запечатлеть, – почитай, набело? Тут и голова с плеч…

На пергаменах тех цвела
Синева, позолота.
Тяжела, тяжела, тяжела
Работа.
Переписчик от красок хирел и слеп.
Не хватало гроша на вино и хлеб.
А барашков вели на убой, под нож,
На шашлык, на пергамен из нежных кож…

    Надежда Полякова, СПб.
Я, вымучивающий каждое слово, решился спросить у короля поэтов Глеба Горбовского: «Глеб Яковлевич, а вы долго рождаете стихотворение?» Ответ ошеломил: «Да минут десять». Я не поверил, но старик, больше шутки ради, чем доказательства для, сел за раздолбанную пишущую машинку времен первых паровых двигателей и скоро настучал на плохой бумаге только что сочиненный для меня стих:

Январское солнце

Хоть солнце и холодновато,
но как лучисто в январе!
Над лесом – вспышка! Словно атом
Распался – взрывом – на заре.

Снега, пропитанные светом,
стволы деревьев, как в огне…
И в доме выпуклы предметы,
сплошь пребывавшие во сне.

Ну, а глаза – как бы прозрели,
освободясь от пелены…
И зазвучали птичьи трели
из горней спаленки Весны!

«Еще написать?» – спросил поэт, потянувшись за русским лекарством.

Машинописный листок с неразборчивой дарственной надписью я храню в домашнем архиве. Стихотворения пока нет ни в одной книжке Горбовского – сам проверял. Вывод неутешительный: можно писать-вставлять-перечеркивать; можно припрятать написанное в стол для вылеживания (будто, как в вине, прибавится крепости); а можно сесть, написать, вставить в очередную книгу, чтобы порадовать читателя. А еще – самое лучшее – можно и вовсе не писать. И вся недолга.

Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а все без толку…