Сочинение на свободную тему. Сборник рассказов

Однако Саша никогда не верил, что такое может быть на самом деле. По его мнению, существовало два вида работы – хорошая и плохая.

Хорошая – это то же самое, что и элитная. О такой работе можно только мечтать. Она нереальна и далека. На хорошей работе люди сидят в дорогих кожаных креслах за дорогими громоздкими столами и постоянно кричат на пришедших к ним на прием людей, потому что имеют на это право. А после криков и хладнокровного отчитывания очередного «кого-то там», они просят секретаршу Эллочку соединить с господином Уйтом. Подняв трубку, такие элитные работники очень вежливо и учтиво разговаривают с другими такими же элитными работниками, не забывая периодически позволять себе фамильярности друг с другом. И, конечно же, положив трубку, они откидываются на широченную спинку кресла, закрывают глаза и долго обреченно вздыхают… Но, вовремя спохватившись, отодвигают ящик стола, где предусмотрительно стоит рюмашка оч-чень хорошего коньяка, а рядом аккуратно валяются на блюдце несколько долек лимона. Опрокинув и закусив, они просят преданную Эллочку забронировать «первый класс в Торонто» и запускать кого-то, «кто там еще приперся».

О плохой же работе, собственно и говорить нечего. Ее сколько хочешь, в любых количествах. Как узнать такую работу? Легко… Это когда, сколько бы ты не работал, все равно катастрофически не хватает денег, и постоянно, даже на выходных, хочется заболеть, чтобы дали больничный, и разбить будильник о стену, так как он вещает о предстоящих пяти-двенадцати часах на этой [нецензурное выражение] работе. Именно последние несколько мест, на которых Саша пробовал себя, такими и оказались.

Но здесь, то есть в игровых автоматах, вопреки Сашиным ожиданиям, для него открылось, что существует еще и третий тип работы – работа нормальная, или «в принципе, пойдет». То есть по пути в игровой клуб он спокойно подвывал исполнителям, голоса которых оживлял его любимый плеер. Зайдя в зал, искренне улыбался и здоровался со «своими девчонками» и с другой сменой, жал руки постоянным игрокам, которые уже перешли в разряд знакомых.

Что же касаемо денег, то зарплата была не ахти какой, но вполне хватало, чтобы обеспечить всем необходимым и себя, и Настю. Но хватало действительно только на необходимое, об отсутствии излишеств Саша как-то особо не парился, а вполне довольствовался тем, что было. Может быть, именно поэтому из-за денег они с Настей никогда не ругались. Иногда Саше удавалось немного отложить на покупку синтезатора, о котором давно мечталось.

Так что работа его вполне устраивала… Единственное – иногда напрягало, что охранять, по сути, означало просто наблюдать. В фильмах все секьюрити всегда такие напряженные, всегда усердно сканируют обстановку на наличие возможных неприятностей… Короче, им всегда есть чем заняться. В реальности же оказалось, что достаточно просто поглядывать на вход, когда дверь открывается, и если все нормально, то можно и дальше продолжать заниматься своими делами, то есть скучать.

Как показала практика, «ничего неделанье» является ужасно утомительной штукой. На работе нельзя читать, разгадывать кроссворды, играть и разговаривать по телефону, что вполне понятно, ведь это работа… Все, что от Саши требовалось – ходить по залу с каменным лицом, зыркая в разные стороны, так сказать поддерживая порядок. Тоска… Когда ты ничем, собственно, не занят, время приобретает совершенно иную, отличную от обычной, форму.

Так Саша узнал, что у времени существует, как минимум, три формы, или по-другому, скорости. Словно бы где-то стоит машина времени, которая тянет секунды вперед (как кинопроектор – пленку) и кто-то наугад переключает «коробку передач» – сегодня первая… Завтра третья… В четверг пусть будет опять первая…

Иногда Саша вроде бы успевал только прийти на работу, как пора было идти обедать, а там уже и до конца смены «всего ничего» осталось. В такие дни время летело, словно стрела, метко пущенная в жизнь. В-ш-шик! И все, пора идти домой.

А иногда, наоборот, день или ночь тянутся так, словно бы время вообще забывало о своем существовании. И странный механизм, толкающий секундные стрелки всего мира вперед, непонятно почему переставал работать. Такие дни были для Саши настоящей каторгой. Как он ни пытался себя чем-нибудь занять, время, уверенное в своей правоте, все не хотело ускоряться. И, словно бы назло, стрелки на наручных часах передвигались еле-еле, готовые и вовсе остановиться.

После такой «долгой» смены Саша возвращался домой измотанный и уставший, будто бы не бездельничал целый день, изображая грозного охранника, а в одиночку разгружал вагоны чугунных батарей. Саша понял, что бездельничать – еще тяжелее, чем трудиться в поте лица. Есть большая разница между усталостью тела и усталостью души. Тело легко восстанавливается, подстраиваясь под новые нагрузки, а вот когда усталость добирается до измотанного духа, заполнить пустоту становится не так-то просто.

Уткнувшись взглядом в пол, стараясь не наступать на швы между плитками, Саша медленно, бесцельно расхаживал по залу. Шаг за шагом он отмерял секунды, что вытекали, словно вода из плохо закрытого крана, из его сознания, и, капля за каплей, падали вверх, теряясь, растворяясь в отражении. Зеркальный потолок… Словно еще один мир, существующий сам по себе, переворачивая, отражал все, что происходило в Сашиной жизни. Ему иногда даже казалось, что над ним единым куполом зависло не отражение реальности, а сама реальность… Что он и окружающий его мир – не больше, чем пародия на настоящую жизнь… Иногда казалось, что люди, копошащиеся за автоматами, и вышагивающий в красивом костюме тот, «другой» Саша, более реальны, чем он сам.

Стоило лишь отвлечься, заговорить с кем-нибудь или выполнить какое-либо поручение, как наваждение рассеивалось и все становилось на круги своя. Саша чувствовал, что он – это он, а окружающий его мир вновь пропитывался запахом привычной обыденности. Но любой разговор когда-нибудь иссякает, любое дело приходит к завершению… Так или иначе, Саша вновь возвращался к бессмысленному блужданию между яркими автоматами. А вместе с тем приходило и чувство, будто жизнь маленькими каплями покидает его тело, убегая вслед за секундами…

А еще в зале было постоянно накурено. Несмотря на то, что кондиционеры работали на пределе возможностей, смолянистый туман никогда не рассеивался. Вентиляторы были просто не в состоянии справиться с таким количеством дыма. Посетителей это вроде бы не беспокоило. Казалось, они и вовсе не замечают едкого смога, вязкой ватой лениво переваливающегося в воздухе. Особенно под конец смены, когда усталость неподъемными килограммами давила на тело, а глаза жгло так, что хотелось и вовсе остаться слепым, белая пелена в зале становилась настолько густой, что сквозь нее приходилось пробираться, словно через дикий, непроходимый лес…

Ему часто хотелось схватить этот дым руками и разорвать его на малюсенькие кусочки, точно газету, полную плохих новостей, и наконец-то раз и навсегда покончить с этой никотиновой вонью, не позволяющей нормально вздохнуть… Чтобы хоть немного подышать свежим, свободным от затхлого смрада воздухом, Саша выходил на крыльцо клуба. Но делал он это крайне редко… Потому что каждый такой выход приносил лишь разочарование.

Тихая музыка из динамиков в потолке, вечерний сумрак и практически никакого движения – вот порядок, что царил в зале. Мир, покой, размеренность… Но стоило Саше лишь слегка приоткрыть дверь и выглянуть на улицу, как на него со всей своей жестокостью накидывалась реальная жизнь. Шум города – крики, пиликанье клаксонов, свист и грохот… Яркий, бьющий по глазам дневной свет или густая темнота ночи в противовес искусственным сумеркам зала – все это шокировало. Несметное количество снующих туда-сюда людей, длинные очереди автомобилей – самый обычный хаос города казался чем-то неестественным, неправильным.

Такая большая разница между миром зала и настоящим миром буквально сбивала Сашу с ног. Ему начинало казаться, что жизнь во всем своем разнообразии, с бесчисленными возможностями и богатством проходит мимо, выкипая до пустоты за толстыми стенами зала… Ощущение, что жизнь, как и время, ускользает из его рук, обидными пощечинами давало о себе знать, стоило хоть на секунду задуматься о людях, что постоянно куда-то спешат.

Возвращаясь внутрь раз за разом Саша исступленно таращился на столп сигаретного дыма… Ему начинало казаться, что и эта белая пелена заодно с уставшим временем и снующим в бесконечном движении городом. С каждым днем ему было все сложнее понять, что же больше – дает или отнимает эта работа? С одной стороны, именно здесь он нашел уверенность и стабильность, которые так ценил. Клуб оказалось тем самым метом, где не надо никуда бежать, спешить… С другой – покой, о котором Саша мечтал, все не приходил. Лишь день за днем ощущение, будто он предает и теряет самого себя, все сильнее отзывалось болью в груди…

Времени присуще ставить все на места, расфасовывать по полочкам. Хочешь-не хочешь, а постепенно все начинает делиться на хорошее и плохое, правильное и неправильное, на правду и ложь… Когда такое разделение завершено – ВСЕ. Можно спокойно утверждать, что человек создал вокруг себя свой собственный привычный мирок, и теперь лишь будет его обживать.

Мир зала игровых автоматов был завершен еще задолго до Сашиного появления в нем. Здесь каждый знал свою роль, от нее не отнекивался и даже ничего не пытался менять – все играли себя и вполне этим были довольны. Саше лишь было достаточно познакомиться с главными действующими лицами, занять свое место, и тогда уже с чистой совестью играть отведенную ему роль по заведенным здесь правилам. Это устраивало бы всех, это устраивало и самого Сашу.

Как он понял, мир игровых автоматов вмещал в себя три основные группы людей – собственно персонал, игроки и так называемые «свои». С первыми двумя Саша определился сразу, как пришел сюда работать, что и понятно: ведь без этих «официальных» групп существование зала было бы невозможно – нет персонала, некому обслуживать посетителей; нет игроков… Сам смысл зала теряется – ведь некому приносить доход…

Что существуют «свои» Саша, понял чуть позже. Сначала он принимал их просто за чьих-то знакомых или чаще всего вообще не понимал, кто эти люди и что они здесь делают. Ведь девочки всегда с ними были милы и приветливы, постоянно шутили и заигрывали. Иногда «свои», также как и большинство посетителей, могли подолгу просиживать за автоматами, но отношение к ним было совсем другим, нежели к обычным игрокам.

По большей части «своими» становились обычные игроки, только чрезмерно болтливые. Когда сам игрок делал шаг, чтобы перейти из отношений «игрок ? персонал», к отношениям «Ну, как настроение? ? Хорошо, спасибо!», у него чаще всего появлялось свое имя. Обычно постоянных игроков все знали в лицо и почти всех – по фамилии. Но лишь когда такого игрока начинали называть по имени, ему искренне были рады.

Что же касается собственно игроков, среди своих персонал относился к ним пренебрежительно, хотя и был всегда тактичным: «Нажмите, пожалуйста, вот эту кнопку… Распишитесь здесь…» К кому-то (особенно, кто играл по большим ставкам и оставлял щедрые чаевые) отношение было более терпимым. Но все же игрок оставался игроком, то есть человеком ненормальным.

Поначалу Саша даже не понимал, почему девчонки чаще всего высказываются об этих людях с такой неприязнью, хотя и выглядят игроки, и одеты, и ведут себя вполне прилично. Лишь со временем все стало на свои места.

Только-только сюда устроившись, Саша много наблюдал. Ему было интересно открывать, что почти у каждого есть свой стиль игры. Что победы и поражения каждый переживает по-разному. Что существуют целые системы ухищрений и талисманы, с помощь которых они надеются выиграть… Но, в конце концов, постиг, что компьютер обыграть невозможно, и что насколько бы разные люди ни играли – все они в чем-то схожи.

Так Саша начал смотреть на игроков в более широком смысле, в рамках всей жизни – так сказать, перешел от частного к общему… И однажды вдруг понял, что подавляющее большинство посетителей ему просто противны. Это получилось как-то само собой.

«Как можно уважать людей, – думал он, наблюдая, как очередной игрок «рвет на себе волосы», проигрывая копейки, – которые не уважают сами себя?».

Нечесаные, все в тусклых, блеклых одеждах, будто братья– близнецы, полые внутри, сидят, пока в карманах не закончатся деньги… И все, как один с равнодушными взглядами покидают зал… Проигрывают, выигрывают… Затем опять… Беспощадно прожирают время, обращая его в пустоту. Девяносто процентов игроков – это люди, у которых ничего нет, которые ничего не добились и ни к чему не стремятся… Главное из слов здесь – НИЧТО. Это то же самое, почти, что и ноль, ПУ-СТО-ТА…

А ведь обиднее всего, что, наблюдая, как они безжалостно расправляются с собственной жизнью, словно с безвкусным завтраком, Саша чувствовал, будто за собой, в свою пустоту, они увлекают и его… Что он точно так же, тратя время на этих людей, даже не задумываясь, сжигает над урной, будто листки бумаги, собственные возможности…

Пустые, огрубевшие от накликанных на себя несчастий и проблем люди, готовые в любой момент ответить злобой на злобу, каждую смену в избытке окружали его. Саша словно бы физически ощущал, почти видел воочию, как мозг сидящих за автоматами игроков под тонкой защитой черепа медленно, изо дня в день все больше покрывается плесенью. Сначала в бороздках еле заметно просматривается зеленый, желтый или черные оттенки. Затем, со временем, почти все некогда серые извилины покрывают мохнатые микроскопические грибы. И, в конце концов, почти чистыми остаются лишь те области мозга, что отвечают за кормежку, сон, размножение, выделение и… Вымаливание у ярких автоматов покровительства и удачи…

Когда Саша представлял пожираемые плесенью мозги, его начинало тошнить и отвращение к сидящим за автоматами людям еще более усиливалось. В дни, когда зал был набит до отказа и сигаретный дым полностью вытеснял воздух, Саше начинало казаться, что весь МИР заполнен такими вот кадаврами с заплесневелыми мозгами, постоянно перебегающими из клуба в клуб, разговаривающих лишь о везении, выигрышах и пустоте кармана. Все эти люди, снующие туда-сюда по залу, выкуривающие сигарету за сигаретой, и свято уверенные, что ЖИВУТ… Хотя, на самом деле, являющие собой лишь жалкую пародию на жизнь.

«Они играют в жизнь… Они играют на жизнь… Каждый раз вместе с деньгами засовывая в автомат частичку себя… Больше всего они похожи на грибы, которые точно также просто потребляют, выделяют и приумножаются, баз цели, без смысла, без созидания…» – размышлял Саша.

Почему-то наблюдая за всем этим, он чувствовал, как накатывала жуткая тоска, а вслед за ней ясно представлялось (точнее, картина сама всплывала в голове), как он подходит сзади к очередному, особо фанатичному игроку, и тяжелым железным прутом изо всей силы бьет его по голове… Чтобы все автоматы были забрызганы мешаниной крови и плесневелых мозгов…

Такое, конечно же, было ему чуждо… По природе Саша был очень спокойным и рассудительным человеком. Поэтому каждый раз, когда в голове появлялись такие вот, совсем не характерные для него, жестокие фантазии, он не на шутку пугался, и совершенно не мог понять, откуда внутри него могло зародиться столько злобы. И как-то само собой получалось, что омерзение к этим людям вдруг переносилось на него самого, отчего становилось еще тоскливей.

В такие дни он больше обычного уставал и буквально еле добирался до дома. Все оставшиеся силы тратились на последние шаги. Наскоро поужинав и приняв душ, Саша заваливался спать, даже не успев, как следует, уделить внимание жене. А она могла лишь поделиться с ним кусочком своей теплоты, присев рядом… Так же устало уткнуться в телевизор и немного погладить по спине пока он засыпает…

Шаг за шагом он приближался к подъезду. Каждый пройденный метр был для него настоящим испытанием: «Дойду или нет?» К тому же, как будто назло, дорога-предательница была сущей каторгой – неверный шаг, и, поскользнувшись, можно с легкостью оказаться в одной из тысяч луж, обильно усеявших весь путь. Еще этот то ли дождь, то ли снег больно царапал лицо, стараясь как можно сильнее его изувечить … И дикая усталость… Казалось, по всему телу вместо крови растекается яд, от которого дервенели мышцы, а тело казалось неподъемно тяжелым. И улица словно была покрыта непроницаемой пеленой…

Подойдя к привычной серой пятиэтажке, Саша остановился напротив своих окон и поднял голову вверх так, чтобы получилось увидеть, горит ли на пятом этаже свет? Ни кухня, ни комната сегодня не желали согреть Сашу своим теплым сиянием. «Значит, уже спит», – с грустью подумал он.

Встав перед подъездом, Саша начал ковыряться в сумке, стараясь найти чип от тяжелой железной двери, охранявшей вход от «чужих». Ключ все никак не хотел находиться. Звонить в домофон Саша даже и не думал – все равно нет никакого смысла, ведь Настя обычно так крепко спит, что ее и целая артиллерия не сможет разбудить.

Отковыряв-таки ключ в одном из карманов сумки, он с легкостью открыл дверь и стал медленно подниматься, опираясь на перила. Предстояло преодолеть ровно пять этажей, или, по-другому, семьдесят семь ступеней. Сейчас эта цифра казалась просто невозможно, невообразимо огромной – 77. Чтобы легче было подниматься, он считал в процентах – пролет равен десяти процентам. Получалось, что поднявшись на свой этаж, он проходил 100% пути. Когда знаешь, где ты сейчас находишься, и сколько еще осталось до конца, проще идти вперед.

«Это ничего, что Настя уже спит… – думал он, борясь с усталостью и желанием здесь же свалиться и уснуть. – Сейчас, как и всегда, только лишь поднявшись на свой этаж, я почувствую запах еды, что она приготовила для меня. А когда хотя бы чуть-чуть приоткрою дверь, лакомые запахи накинутся на меня со всех сторон… Да так, что я и вовсе забуду о злобной усталости. Тихонько, чтобы не разбудить мирно сопящую супругу, переоденусь, приму душ, а затем спокойно, не спеша начну наслаждаться едой. Закончив, сполосну посуду и отправлюсь смотреть телевизор. Когда надоест и глаза сами начнут закрываться, выключу ящик и поставлю на центре музыку – пускай “Life time” Ypey будет фоном снов. Забравшись в кровать, поглажу ее и поцелую, прошептав на ушко: «Спокойной ночи…». Настя сквозь сон пробубнит что-то невразумительное и перевернется на другой бок, разрешая себя обнять. Слившихся, единых в теплоте, нас накроет сон…»

Саша поднимался по ступенькам и улыбался, думая о Насте… Так почему-то идти было намного легче… И даже получалось забыть об усталости…

Время без устали двигалось вперед. Двенадцатичасовые смены сменяли другие двенадцатичасовые смены в бесконечной череде рабочих и выходных дней. И как бы Саша ни старался сам себя обмануть, понимание, что данная работа не просто временная, пока не найдется что-нибудь более подходящее, а достаточно большая часть его жизни, все-таки без спроса норовило проскользнуть в мысли. Поэтому воспринимать должность охранника игрового клуба как еще одно забавное приключеньице уже не получалось. Как бы ни закрывал глаза, а, в конце концов, Саша вынужден был признать, что он здесь задержится надолго.

Как только он это осознал и принял, раздражающих факторов прибавилось. Игроки стали попадаться, как на подбор, более хамоватые. Начальство начало придираться по мелочам. И что самое противное – начало казаться, что смены длятся намного дольше … Не броситься сломя голову как можно дальше от этого бардака и не опускать руки Саше помогала уверенность, что измотанного, раздраженного, пропахшего потом и сигаретным дымом, дома его ждет Настя.

Прислонившись к стенке, чтобы хоть как-то вытерпеть последние часы (самые долгие и тяжелые), он часто представлял, как заходит в коридор своей квартиры, а там уже ждет Настя… Как ее хитрые глаза блестят… И улыбка согревает замерзшее с мороза тело…

Теперь лишь желание видеть эту улыбку по возвращении домой заставляло его просыпаться под назойливый визг будильника, вещавшего, что пора вставать и собираться охранять не пойми что от не пойми кого.

На работе единственной отдушиной для Саши были девичники…

В ночные смены, часов в шесть утра, когда даже самые стойкие игроки сонно плелись к выходу, а ранние еще не объявились и в зале не оставалось посетителей, они всей сменой заваривали в пластиковых стаканчиках кислый кофе, рассаживались за автоматами на стулья, повернувшись к друг другу, и разговаривали… Разговаривали, насколько позволяло время – обо всем и ни о чем… Обмывали косточки другим сменам, жаловались на свои вторые половинки, философствовали о жизни и шутили о сексе или наоборот… В общем, позволяли себе говорить обо всем, что только хочется, зная, что сказанное останется здесь и никуда отсюда не выйдет.

Саше нравилась эта безопасность и та откровенность, что позволяли себе девчонки. Он обожал эти разговоры, слушая всегда внимательно. И был благодарен девчонкам за то, что они пустили его в свой мир. На таких вот посиделках Саша многое узнавал о каждой из участниц девичника, а, значит, и о женщинах в целом. Некогда запретный мир по чуть-чуть начинал ему открываться, будто плодородная долина.

Саша называл такие посиделки девичниками, потому что «в центре» всегда были сами девчонки, а он был лишь гостем в их вселенной. Хотя он и участвовал в обсуждениях и спорах, хотя девицы и интересовались его мнением (как мнением представителя мужской половины) Саша не чувствовал за собой права забивать «эфирное время». Да и, честно говоря, не сильно-то стремился, так как не очень любил о себе рассказывать.