Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады

Я хочу, чтобы все граждане советской страны узнали, как в дни грозной опасности живут и борются рабочие Ленинграда». В конце передачи, как сообщала газета, прозвучали стихи:

Слушайте нас, советские люди!
От стариков и до малых ребят.
В гуле моторов, в громе орудий
Вам говорит Ленинград…

В сентябре и октябре в «Правде» шли сообщения о каждой передаче: «Вторая передача из Ленинграда», «Никогда не бывать фашистам в Ленинграде», «Строители советских танков», «Говорит крейсер „Киров“», приводились выдержки из выступлений. Благодаря «Правде» об этих передачах узнавали и те, кто сам их не слышал. Слово из Ленинграда через газету доходило до фронта. Бойцы читали выступление одного из старейших ученых, академика А. А. Байкова: «Я старый металлург, я привык думать, что нет ничего на свете крепче стали. И сегодня я убедился в своей ошибке. Да, я ошибся. Есть, оказывается, материал, который еще крепче стали. Этот благородный материал – советские люди».

Работники ленинградского радио видели в этих сообщениях «Правды» высокую оценку своей работы. 11 сентября, после третьей передачи из Ленинграда, в передовой статье «Правды» «Защитники родных городов, родной земли» говорилось об обороне Ленинграда, Киева, Одессы. Газета, процитировав выступление по радио ленинградского рабочего, писала: «Мы слышим ежедневно голоса родных городов. В них уверенность и сила». 14 сентября была организована радиоперекличка Ленинграда, Киева и Москвы. «Правда» вновь дала подробный отчет. Страна должна была знать: «В трудных условиях ленинградцы, киевляне сдерживают врага. Они знают, что с ними вся страна, они сильны всенародной поддержкой».

Сообщения о передачах из Ленинграда печатались в дни нашего отступления. 20 и 21 сентября в сводках сообщалось об «особенно ожесточенных боях под Киевом». 22 сентября – о потере столицы Украины. В этот же день под заголовком «Строители советских танков» шла информация о вчерашней передаче из Ленинграда. В сознании читателя газеты эти не связанные друг с другом события воспринимались вместе…

Случилась большая беда. Враг топчет улицы Киева. Но держится Ленинград. И рабочие-кировцы вчера сказали: «Победить или умереть – иного выбора у нас с вами нет». Конечно, эта информация носила характер одноплановый, народ не знал о плененных под Киевом многих тысячах наших бойцов, о масштабе неудач. Нельзя было расслабляться, и такие умолчания понятны. Но то, что не выплескивалось наружу, болью отражалось во многих сердцах.

Приведу еще одну выдержку из дневника О. Берггольц. На этот раз именно в связи с потерей Киева: «Я не знаю, чего во мне больше – ненависти к немцам или раздражения, тяжелого, щемящего, смешанного с дикой жалостью к нашему правительству…» Даже будь у Берггольц возможность сказать такое вслух, она бы не сделала это в час схватки с врагом. Не говорю уже о том, что ей грозило, попади эти записи в «компетентные органы».

К концу сентября из-за сильных помех Москве передачи из Ленинграда становилось принимать все труднее. Но было настолько важно в эти горькие для страны дни, чтобы все знали: Ленинград не сдается, ленинградцы продолжают борьбу, что регулярные передачи еще некоторое время велись. В начале октября страна слушала репортаж с Ленинградского фронта, 18 октября защитники Ленинграда обратили свое слово к москвичам. Позднее, судя по архивам Радиокомитета и заметкам в «Правде», ленинградские передачи принимались в Москве менее регулярно, нечетко прослушивалась и Москва.

В дни штурма города передачи «Говорит Ленинград» были неоценимы и для страны, которая знала – Ленинград бьется, и для города, который видел – весь народ следит за битвой у берегов Невы. Около тридцати отчетов в «Правде» за сентябрь – октябрь 1941 года убеждают в этом. Первая передача ленинградского радио на страну стала известна нашим союзникам по борьбе с фашизмом. Вечером 8 сентября в передачу «Последних известий» было включено обращение британской радиовещательной компании к гражданам Ленинграда: «Слушай, Ленинград! Говорит Лондон. Солдаты, моряки, летчики, рабочие – граждане Лондона – слышали ваш мощный голос. С реки Темзы шлем вам ответ на Неву. Лондон с вами. Каждый ваш выстрел находит отзвук в Лондоне. Лондон приветствует героизм Ленинграда… Минувшей ночью много тонн английских бомб засыпали Берлин. Ленинградцы, помните! В ответ на бомбы, сброшенные на ваш город, сбрасываются бомбы на столицу неприятеля. Победа за нами! Да здравствует Ленинград!»

16 сентября, в один из самых трудных дней ленинградской обороны, Ленинград передавал на английском языке: «Слушай, Лондон! Слушайте, граждане Лондона! Говорит Ленинград! Сердечно благодарим вас, дорогие друзья, за боевой привет… Будем же с запада и востока жестоко мстить врагу за невинно пролитую кровь жителей Лондона, Ковентри, Ливерпуля, Варшавы, Москвы, Ленинграда, Киева». Составители передач «Говорит Ленинград» готовили эту программу специально. Однако при этом они использовали и уже вышедшие номера «Радиохроники», и программы для молодежи.

В то же время многие выступления писателей, ученых, деятелей культуры, после того как их услышала страна, повторялись по городской сети. 17 сентября 1941 года, раньше, чем Ленинград, страна услышала историческую речь Дмитрия Шостаковича. «Два часа назад, – сказал он, – я закончил две первые части симфонического произведения». Композитор сообщал об этом, чтобы вся страна, весь мир знал: в Ленинграде не прекращается нормальная жизнь. В своем выступлении Дмитрий Шостакович говорил о напряженной работе над Седьмой симфонией. Это было в дни продолжавшегося штурма города. По свидетельству О. Берггольц, когда композитор ехал на машине в Радиокомитет, началась воздушная тревога. В студии Шостакович попросил у редактора лист бумаги. Ни редактор, ни композитор не заметили в тот момент, что на обороте листа был записан план передач на тему: «Организация уличных боев в Ленинграде». Передача началась словами: «Слушай нас, родная страна! Говорит город Ленина. Говорит Ленинград!» Шостакович говорил о своем городе, о своем любимом искусстве: «Будем же защищать нашу музыку. Музыка, которая нам дорога, созданию которой мы отдаем все лучшее, что у нас есть, должна так же расти и совершенствоваться, как это было всегда… И чем лучше, чем качественнее будет наше искусство, тем больше будет у нас уверенность, что его никогда и никто не разрушит».

Шостакович видел свой долг художника в творческой работе. Но он считал общественным долгом и это выступление по радио: «Я говорю с вами из Ленинграда в то время, как у самых ворот его идут жестокие бои с врагом, рвущимся в город, и до площадей доносятся орудийные раскаты… Я говорю с фронта».

Потом, после сентября, особенно в первую блокадную зиму, Ленинград перенес куда более трудные и длительные испытания. Но в военном отношении сентябрь 1941 года был периодом высшего напряжения. И радио стремилось донести до сознания каждого всю меру опасности, помочь не дрогнуть в сложной обстановке. Это выразилось и в выступлении Д. Шостаковича, и в стихах В. Азарова – «Никогда, никогда, никогда, никогда мы не будем фашистов рабами», написанных на мотив песни времен гражданской войны, и в словах обращения Краснознаменного Балтийского флота ко всем ленинградцам: «Мы даем вам священную клятву: пока бьется сердце, пока видят глаза, пока руки держат оружие – не бывать фашистской сволочи в городе Ленина».

Организация и осуществление передач «Говорит Ленинград» – первый крупный успех ленинградского радио военных лет. Немцы пытались радиопомехами сорвать передачи, их приходилось вести в разное время. Но по-прежнему в осенние дни сорок первого мир слышал: «Говорит Ленинград!» Разговор со страной и миром, мысль о том, что Москва, Севастополь, Лондон слышат Ленинград, укрепляли волю его защитников. И здесь работникам Радиокомитета помог летний опыт привлечения литературных сил. Передача «Говорит Ленинград» включала выступления писателей, при этом во многих случаях они выполняли прямой заказ редакций.

Конечно, в сентябре 1941 года еще нельзя было представить безмерную цену, которую придется заплатить блокаде, но публицистика тех дней передала ощущение подвига, совершаемого Ленинградом. В корреспонденции «На оборонной стройке» И. Меттер писал: «Все это войдет в историю. Весь мир, затаив дыхание, будет читать страницы истории, истории обороны Ленинграда. Сюда, на подступы города Ленина, будут приезжать экскурсии».

Испытания, выпавшие на долю города, были еще впереди. Это было сказано по радио за день до первой массированной бомбежки и через два дня после первого артиллерийского обстрела. Может быть, такое ощущение своей миссии и позволило ленинградцам выдержать то, чего, казалось, выдержать было нельзя. Изменилась, расширилась сфера писательской деятельности. Летом был заведен порядок: постоянные авторы заходили с утра, получали заказ и тут же, в Доме радио, садились за работу. Некоторые делали ее дома, но к вечеру приносили написанное.

Существовали и более длительные заказы, когда к текстам писали музыку. На все это уходило два-три дня. Так создавалась «Радиохроника». В сентябре же стала очевидной необходимость индивидуальных писательских выступлений с расчетом на определенную аудиторию. В конце сентября, когда бомбежки и обстрелы не прекращались ни на один день, по радио выступала Анна Ахматова. Писатель П. Лукницкий свидетельствует: «Заходил к А. А. Ахматовой. Она лежит – болеет. С видимым удовольствием сказала, что приглашена выступать по радио». Ахматова говорила, обращаясь прежде всего к ленинградским женщинам, говорила как женщина, мать, патриотка своего прекрасного города. В этом городе прошла ее жизнь, здесь родились ее первые стихи: «Ленинград стал для моих стихов их дыханием и цветом». Ахматова по-своему сказала слушателям о своем Ленинграде. И в этом был смысл лучших писательских выступлений. Выражая общие чувства, она произнесла: «Я, как и все ленинградцы». Как и все ленинградцы, Ахматова верила в стойкость защитников города: «Наши потомки отдадут должное каждой матери эпохи Отечественной войны, но с особой силой взоры их прикует ленинградская женщина… Город, взрастивший таких женщин, не может быть побежден…»

По своему характеру беседа писателя с жителями города отличалась от таких же выступлений в передачах «Говорит Ленинград». В обоих случаях глубоко индивидуальное выступление писателя обговаривалось в деталях. В Радиокомитете имелись материалы, которых литератор мог не знать. Здесь слушали немецкое радио, сюда приходили письма ленинградцев. Наконец, писатель узнавал на радио о характере других выступлений и передач.

Днем 17 сентября начальник цеха одного из заводов, Соколов, обращаясь к ленинградцам, говорил, что «сейчас решается судьба родного города, решается судьба каждого из нас». В это время чаще других выступали по радио писатели В. Вишневский, Н. Тихонов, В. Кетлинская, О. Берггольц. Патетично и мужественно говорил о подвиге Ленинграда Н. Тихонов, напоминая, что радио помогает осажденному городу сказать о себе. «Голос Ленинграда звучит твердо и ясно. Сквозь темноту осенней ночи, покрывая гром орудий вокруг города, над ночью и битвой слышен громкий голос: „Говорит Ленинград!“ Весь мир слушает этот голос, говорящий: „Всем, всем, всем! Ленинград бьет фашистские полчища! Ленинград всегда на страже! Его не возьмешь врасплох! Всему миру говорит Ленинград: я был, есть и буду советским Ленинградом. И нет такой силы, что могла бы сломить меня“».

В публицистике Н. Тихонова ощущаешь напряженную интонацию его ранних баллад. В таком же стремительном ритме написана и его военная поэма «Киров с нами». 19 октября писательница В. Кетлинская делилась с земляками своими сегодняшними заботами и вспоминала о предвоенном времени. «Я жила счастливо и беспечно – теперь я это знаю, хотя тогда мне казалось, что в жизни много трудностей и забот. У меня была горячая, интересная, увлекательная работа, у меня были хорошие, любимые друзья… Я учила своего маленького сынишку первым, неуверенным шагам». Установив тон дружеской беседы, В. Кетлинская думала о своем слушателе – ведь и он растил детей, дружил, работал, жил мирной жизнью. Теперь к этому собеседнику обращала она, по прошествии семнадцати недель войны, слова о главном, чем жили тогда все. Так призыв исходил от одного из многих ленинградцев, живущих общей со всеми жизнью. «В эти дни поздней осени часто репродукторы приносят тяжелые, горькие вести, от которых больно и ненавистно сжимается сердце… Хороших вестей еще нет. Пока нет. Будем ждать – нет! – будем бороться, чтобы победа пришла».

Блокадный Ленинград не только пережил несколько разных периодов, но и каждый месяц, каждый день имел свое лицо. Это необходимо было учитывать редакциям радио. Они чувствовали: так, как говорили с жителями города в октябре 1941 года, уже нельзя было говорить в ноябре, передачи мая 1942-го несравнимы с мартовскими. Конечно, календарь событий не совпадал с обычным календарем. И все-таки если сентябрь – и в газетных статьях, и в передачах радио – можно назвать месяцем Ленинграда, то октябрь сорок первого стал прежде всего месяцем Москвы. Теперь и передачи «Говорит Ленинград» начинались обращением: «Слушай, Москва! Слушай, родная столица!» К Москве обращались бойцы и командиры Ленинградского фронта, моряки Балтики, о Москве говорили писатели. Достаточно прочитать сейчас эти выступления, чтобы, не зная сводки, не видя карты боев, понять меру опасности, нависшей над Москвой во второй декаде октября 1941 года.

Командир «энской» части Ленинградского фронта Дарьин в передаче «Говорит Ленинград» сказал: «Сегодня радио донесло до нас известие о том, что остервенелые фашистские орды на одном из участков фронта прорвали линию нашей обороны… Родная наша столица, товарищи москвичи, войска западного направления! В эти трудные минуты хочется передать вам с Ленинградского фронта слова горячего привета». Речь командира Дарьина и стихи О. Берггольц звучали в одни и те же часы. «Кровью, пламенем, сталью, словом задержи врага, задержи!»

Передачи «Говорит Ленинград» открывало обычно публицистическое вступление. Оно было безымянным – радиожурналисты Арон Пази, Яков Бабушкин, Георгий Макогоненко не представлялись слушателям. В октябре эти вступительные строки достигали высокого накала. 16 октября в обращении (автор – Я. Бабушкин) говорилось: «Дорогие друзья, граждане великой Москвы! Нет в советской земле уголка, где бы ни думали сегодня о вас, нет советского сердца, которое бы не билось единством с вами…»

18 октября во вступительной заметке Г. Макогоненко сказано об опасности, грозящей столице, всей стране: «Опасность эта стоит перед всеми советскими людьми неотвратимо и грозно. Взглянуть этой опасности прямо и открыто в глаза, понять ее глубину и силу и выдержать, не упасть духом, не поддаться отчаянию, собрать все свои силы – значит победить».

В мирные дни ленинградское радио транслировало передачи центрального вещания, широко использовались газетные материалы. Первой военной осенью большинство передач – оригинальные. Москву почти не удавалось принимать, а из газет, хотя и приходили они довольно регулярно, брали немногое. Это объяснялось не отсутствием в нашей печати значительных статей, а необходимостью использовать специфику радио. Важно было не только содержание речи В. Вишневского или Н. Тихонова, но и то, что они выступали сами. И стихи в исполнении автора воспринимались иначе, чем когда их читал актер. С другой стороны, в исполнении актеров многие очерки, статьи получали на радио дополнительные оттенки, которые трудно было уловить, читая статью в газете.

Из газетных материалов в программы включались лишь те статьи и корреспонденции, стихи и поэмы, которые благодаря своей остроте, призывности, динамичности выигрывали при исполнении. Такими были стихи Александра Прокофьева, обращенные к Москве: «Сегодня твоя оборона проходит сквозь наши сердца». Так звучали в октябре 1941 года статьи Алексея Толстого. «Ленинград с честью выполняет свой долг перед Родиной. Жребий славы и величия выпал теперь на Москву», – писал А. Толстой в статье «Москве угрожает враг» 16 октября.

Спустя несколько дней по ленинградскому радио прочитали и другую статью писателя – «Кровь народа». Вскоре обе статьи были выпущены отдельной брошюрой Политуправлением Ленинградского фронта. Осенью 1941 года ленинградское радио уже заняло особое место в жизни блокадного города. И редакторы, авторы, дикторы – весь коллектив Радиокомитета – это чувствовали. Люди работали не покладая рук в сложнейших условиях осени, а затем и страшной зимы 1941–1942 годов. Об этих условиях, когда жизнь и работа слились в Доме радио, и пойдет речь дальше.

ПРЕКРАТИТЬ ПЕРЕДАЧУ НЕЛЬЗЯ

В очерках Александра Фадеева, прилетевшего в Ленинград в конце апреля 1942 года, приводятся слова одного из редакторов радио: «В сентябре замкнулось кольцо блокады. Ну и черт с ним, замкнулось – так разомкнется! Никто из нас не верил, что это может быть длительным. Нас тогда сильно бомбили с воздуха и начала обстреливать артиллерия. Ну и черт с ним! На то и война! Еще можно было зайти поужинать в „Асторию“, и там, черт побери, еще играл джаз! Потом все это внезапно кончилось, и пришлось потуже затягивать пояса. Но в конце концов все мы были здоровые люди, работы хоть отбавляй. Никто о желудке не думал. Стало меньше хлеба, нет мяса, есть только каша, каши становится все меньше, – но что же поделаешь, на то война. И вдруг на глазах стали выбывать люди, один работник за другим. Мне сейчас трудно назвать тот день, когда я сам почувствовал впервые, что у меня закружилась голова и что я не могу свободно подняться с этажа на этаж»[14 - А. Фадеев. Ленинград в дни блокады. Соч.: В 5-ти т. М., 1960. Т. 3. С. 227.]. Это было, видимо, в ноябре. Это в ноябре была введена минимальная хлебная норма. 19 ноября руководство Радиокомитета обратилось к вышестоящим инстанциям с просьбой помочь установить в некоторых помещениях железные печки-времянки. В декабре председатель Радиокомитета Виктор Ходоренко посылает письма в Топливно-энергетическое управление и трест «Главресторан». Вот первое письмо: «Убедительно просим дрова отпустить незамедлительно, так как в настоящее время полученные восемь кубометров уже использованы и отсутствие дров грозит полным срывом радиовещания». Срывом радиовещания грозили и перебои в электроснабжении.

Сотрудники Радиокомитета с невероятным трудом передвигали ноги. 29 декабря 1941 года председатель Радиокомитета писал начальнику «Главресторана»: «В столовой при Ленинградском радиокомитете, обслуживающей четыреста работников, с 17 декабря нет вторых блюд. В результате, питаясь одним супом, работники радиовещания, ведущие с первого дня войны напряженную круглосуточную работу, не имеющие выходного дня, – начинают выбывать из строя».

«Питаясь одним супом…» Нужно знать, какой это был суп и что означало в те дни «выбывать из строя». Но те, кто еще держался в строю, продолжали работать. «Главное было в том, – говорила О. Берггольц А. Фадееву, – чтобы заставить себя забыть о голоде и работать, работать и поддерживать в твоем товарище этот постоянный огонь». Вот так и жили, работали в постоянно обстреливаемом здании, которое называлось теперь «объектом» и было им по существу – потому что не случайно снаряды плотно ложились вокруг него.

Здесь, как в бреду, все было смещено:
здесь умирали, стряпали и ели,
а те, кто мог еще
вставать с постелей,
пораньше утром, растемнив окно,
в кружок усевшись, перьями скрипели.
Отсюда передачи шли на город —
стихи, и сводки, и о хлебе весть.
Здесь жили дикторы и репортеры,
поэт, артистки… всех не перечесть…

    О. Берггольц. «Твой путь».
О самой О. Берггольц и ее товарищах позднее написал А. Крон в своем романе «Дом и корабль». Автор передал здесь собственные впечатления: «То, что открылось Мите за дверью, весьма напоминало цыганский табор, раскинувший шатры в главном операционном зале крупного банка. Койки и раскладушки стояли вперемежку с конторскими столами и картотечными ящиками. Повсюду кипы скоросшивателей и горы газетных подшивок, среди этого разгрома два десятка мужчин и женщин, занятых кто чем: паренек с падающим на лоб чубом склонился над столом и торопливо пишет, пожилая женщина с заплаканным лицом стучит на машинке, кто-то спит, укрывшись ватником, видны только вылезающие из рваных носков голые пятки, а в ногах у спящего лежит, свернувшись калачиком, девочка лет пяти и возится с куклой. Наибольшее оживление вблизи огня. Две раскаленные докрасна времянки установлены посередине зала, здесь кипятят воду и разогревают еду… стриженая блондинка читала сидящим вокруг нее женщинам стихи, вероятно, свои. Она слегка грассировала, лицо у нее было задорное и страдальческое…» В условиях, когда Дом радио стал военным объектом, а для многих и жилищем, все его сотрудники – дикторы, редакторы, техники, диспетчеры – оказались связаны между собой гораздо больше, чем прежде. Вместе дежурили на крышах, тушили пожары, работали на раскопке дома на углу Кирпичного переулка и улицы Гоголя. Пришлось ходить за водой сначала в подвалы Филармонии, а потом и на Фонтанку, убирать лед и снег в марте сорок второго на участке Невского между Садовой и Садом отдыха. Общий блокадный быт и общая работа сближали людей, давали примеры подлинного братства и взаимной выручки.

31 октября 1941 года диктор Антонина Васильева получила карточки на ноябрь. Она тогда жила еще дома, на Петроградской стороне. И вот, придя домой, А. Васильева карточек не нашла. На другой день обыскали с фонарем «летучая мышь» все комнаты рядом с дикторской – безрезультатно. И тогда работники «литдрамы» – Я. Бабушкин, К. Миронов, живший в Доме радио с женой за тонкой занавеской общей комнаты, – позвали А. Васильеву питаться вместе с ними. Делились кусочками хлеба, давали кружку сладкого чаю. Все это – буквально отрывали от себя. Помогала вся литературная редакция – троим такая помощь была бы не под силу. Диктор Антонина Андреевна Васильева, с волнением вспоминая этот эпизод, говорила, что жизнь ей спасли товарищи.

Далеко ли от Дома радио до Филармонии? Мы говорим – рукой подать, метров триста-четыреста. Но эти метры казались очень длинными, когда приходилось уже ослабевшим людям тащить огромные котлы с водой (в подвале Филармонии водопровод замерз не сразу), которая расплескивалась по дороге. Встретив однажды таких продрогших на морозе женщин в вестибюле Дома радио, комиссар объекта МПВО Е. Прудникова сказала: «Нам диктор живой нужен, а не обледенелый». Времянки не могли согреть огромный дом, они и отогреться человеку не давали. С одной стороны ватник или пальто уже начинали тлеть, а с другой оставались холодными. Холод был как бы внутри голодных людей. Чтобы их согреть – нужно было сначала покормить. Так говорили все, кто пережил в Доме радио первую блокадную зиму. Под крышей Дома радио, кроме сотрудников Комитета, всю войну находились связисты – военнослужащие роты одного из трех батальонов связи, созданных в Ленинграде. Они обслуживали радиовещательный узел[15 - Эти батальоны обслуживали не только вещательные станции, но и станции связи (они не могли передавать речь, музыку), обеспечивавшие нужды фронта, промышленности. Передатчики находились в специально оборудованных подвальных помещениях в разных районах города.]. Связисты имели свое начальство.

Комитету не подчинялись, но их деятельность и задачи РВУ были определены необходимостью сохранить вещание. Еще когда только возникла угроза вражеских бомбежек, решили рассредоточить оборудование узла, находившегося на пятом этаже радиодома. В подвале оборудовали за три дня резервный узел, а затем в течение месяца построили новый РВУ.

Все это требовало огромных усилий, как и обеспечение его работы в условиях, казалось, немыслимых. По свидетельству инженера Ф. Кушнира, «осенью (1941 года. – А. Р.), как и впоследствии весной, отсыревшую в подвалах аппаратуру просушивали парикмахерским прибором „ФЭН“ для сушки волос. Зимой в помещениях аккумуляторной на потолочных балках образовался лед. Ежедневно техник Богоутов скалывал и выносил его. При 8 градусах мороза… оборудовали новую речевую студию для иновещания».

Трудно было жить в холодном доме (хотя где же они были – теплые дома в блокадном Ленинграде?), не легче пришлось и тем, кто совершал ежедневные походы к родным, семье. Н. Теребинская, сотрудница детского журнала «Костер», а с февраля 1942 года редактор передач «„Костер“ по радио», вспоминала, как, выходя во тьму Манежной площади, она только метров через триста, у цирка, начинала различать дорогу. А так – шла на ощупь, всегда по одному и тому же маршруту. Споткнуться, упасть было легко, а вот подняться ослабевший человек оказывался не в силах. Поэтому идти всегда предпочитали вдвоем.

Вспоминая те дни, чаще всего пишут именно о шестом этаже Дома радио, но жили и работали не только здесь. Когда начались налеты и обстрелы, многие переехали вниз, в подвал, который стал своего рода бомбоубежищем. Здесь редакторы литературной редакции встречали ноябрьский праздник сорок первого года, собравшись вместе за скудным столом. В подвале продержались до зимы, но оказалось, что времянку установить там не удается, и пришлось подняться наверх. Этот шестой этаж нес с собой не только опасность бомбежек и обстрелов, но и множество бытовых трудностей. Ведь не было не только света, тепла, не было и канализации…[16 - Весной Г. Макогоненко оборудовал одну комнату еще выше. И стало поговоркой: «Хорош блиндаж, да жаль, что седьмой этаж». Об этом жилище вспоминала О. Берггольц в своем «Дневнике».]

На второй день войны комиссаром объекта МПВО стала Е. Прудникова (начальником объекта по должности являлся руководитель Радиокомитета), в ту пору молодая женщина, занятая повседневной работой в редакции «Последних известий». Она была энергична, требовательна, безотказна в делах, которым, казалось, нет конца. Комиссар приходила в столовую проверить распределение дрожжевого супа (на счету каждая тарелка), она назначала дежурных в многочисленные команды – пожарную, охраны порядка, связи, ей поручили организацию работ по расчистке соседнего дома от завала, и она сама старалась понять физическое и духовное состояние человека. Одного нужно было любыми средствами уговорить срочно уехать из города, другому разъяснить, что его место здесь, что именно здесь он принесет пользу. Когда первой зимой стал вопрос об отъезде К. Элиасберга (состояние дирижера было тяжким), Е. Прудникова доказала всем и больному музыканту, что уехать ему нельзя, что без него не быть оркестру, а ведь оркестр еще сможет звучать, он нужен городу… Карл Ильич остался, его роль в музыкальной жизни блокадного города общеизвестна.

В феврале сорок второго О. Берггольц прочитала комиссару отрывки из «Февральского дневника». На другой день комиссар собрала всех, кто был свободен от дежурства, слушать поэму. Автор сменила свой обычный ватник на черное платье, хотя недолго было схватить простуду. И. Прудникова поняла – это для О. Берггольц праздник вопреки всему. Ольга Федоровна сказала: «Об этом я буду читать так». Читать так – вопреки блокаде, холоду, голоду.

Радио поддерживало других, но сами работники радио нуждались в поддержке. Формы ее были разные. И тарелка супа, и кусочек сахара, и доброе слово, и доведенное до всех письмо рабочих Кировского завода, которые написали той зимой в Смольный, что они не просят хлеба – знают, его нет, не просят света – знают, и его взять негде, но они просят «Последних известий». Об этом письме ветераны радио говорили мне, сдерживая слезы.

В дни блокады быт, борьбу людей за жизнь трудно было порой отделить от работы. Но все же оставались всегда дела глубоко личные (у одной умер муж, у другого погибала жена, дом третьего горел уже несколько дней – пожары в городе были затяжные), с ними обычно обращались к партийному секретарю С. Альтзицер. Она ушла с радио весной 1943-го, и многие об этом жалели. Человеком большой скромности, чуткости называют ее герои этой книги, те, благодаря которым всю войну звучал голос нашего города.

Коллектив Радиокомитета потерял многих своих товарищей, но эти потери могли быть куда большими, если бы, сплачивая ленинградцев, объединенных общей целью, радио не создало собственного коллектива. Истощены были все: получали не самую высокую норму снабжения – карточки служащих, а определить степень истощения могли не у всех. Кризис наступал для каждого неожиданно. В этой обстановке на председателя Радиокомитета В. Ходоренко легли обязанности сложнейшие. Мало того, что он в полном объеме отвечал за содержание и своевременность передач, ему пришлось спасать людей от голодной смерти. В. Ходоренко обращался за помощью в областной и городской комитеты партии, Военный совет фронта, писал председателю горисполкома. Убеждал, просил, доказывал. Он добивался для самых слабых замены карточки служащего на рабочую, он включал в списки эвакуируемых тех, кому необходимо было уехать через Ладогу. Каждый день молодой председатель ходил пешком в Смольный. Обстановка менялась, и об этих изменениях лучше всего знали в обкоме партии и Военном совете фронта.