Начало звёздного пути

– Ну что, Николай Егорович Лазарев, хочешь, чтобы тебя так в деревне называли? – обратился к нему Вершинин.

Николка благоразумно молчал, чтобы случайно не сказать чего лишнего, но взгляд его был прикован к молочно-белой ножке Феклы.

– Да вижу, вижу, чего хочешь, – усмехаясь, сказал помещик, – только это не про тебя. Что-нибудь другое говори, вот скажи, чего бы ты хотел в жизни своей добиться?

– Не знаю, Илья Игнатьевич, – осторожно отвечал Николка, – вот, может, новый дом срубить, для себя и бабушки, да лошадь прикупить.

– Да уж даже для деревенщины, который за час французский алфавит выучил, скромные желания у тебя, – заметил Вершинин и спросил: – А как у тебя со счетом?

– Умею четыре действия делать и таблицу умножения на днях выучил, – ответил Николка.

Вершинин издал удивленный возглас и удовлетворенно улыбнулся.

– Послушай, Николка, ты ведь поумнел совсем недавно, сам-то как думаешь, что с тобой случилось? – заинтересованно спросил он.

– Не знаю, ваша милость, уже говорил не один раз, что все само собой произошло, просто проснулся одним днем, и все ясно и понятно стало.

– Ну что же, одним так одним, – согласился Вершинин, – интересно мне, что из тебя получиться может, так что с завтрашнего дня начнешь учиться, посмотрим, может, помощник Карлу Францевичу будет. Ну а не получится, поедешь вновь в Чугуево, коров пасти. И смотри, без шалостей, а то быстро розги на конюшне отведаешь.

На этом разговор закончился, и Николка был отпущен к себе.

Во флигеле сегодня было шумно. Горело несколько свечей, за столом сидели здоровые плотные мужики – охрана Вершинина.

Увидев его, они завопили:

– Ого, вот это дурачок, да тебя, хлопец, впору к нам в охрану брать. Такие люди нам нужны.

Николка стоял, не зная, что сказать. Но тут старший, черноволосый, мужик, похожий на цыгана, с хищным лицом, в котором было что-то ястребиное, похлопал по лавке.

– Садись, паренек, вот тут общество интересуется, как это у тебя получилось поумнеть. Может, расскажешь чего. А-то мы тута в догадках все извелись.

Юноша послушно сел на лавку, и все взгляды устремились к нему.

– Да не знаю я, – сказал он, – уже сколько меня спрашивали, за три месяца надоело отвечать. Всем одно и то же говорю: в одно утро проснулся, и всё ясно и понятно, а прошлая жизнь, как картинки, мелькает, да и не помню больше ничего.

– Слушай, сёдни Аленка заполошная бегала, кричала, что барышня решила тебя хранцузскому языку учить, а ты его вмиг превзошел, точно ли это, не врет девка?

– Да ничего я не превзошел, – покраснев, сказал Николка, – ну выучил буквы, да несколько слов, вот и всё.

– Ой, паря, что-то ты темнишь, кривды какие-то сочиняешь. Скажешь, что и к барину тебя нынче не звали? – сказал один из мужиков. – А говорят, что ты ему уже книгу на французском языке всю как есть прочитал. А он сегодня от любопытства даже в бане не задержался.

Тут все сдержанно засмеялись, с явным оттенком зависти. Конечно, любой из них тоже с удовольствием задержался бы в бане с красавицей Феклой. Когда же народ услышал, что барин освободил Николку от обязанностей посыльного, и это дело остается за Лешкой, за столом наступило озадаченное молчание.

– Чем же ты барина взял, а, Николка? – раздался вопрос одного из сидевших там.

– Не знаю, – ответил парень. – Илья Игнатьевич сказали, что я должен буду учиться всему, что он скажет, а потом он уже решит, куда меня поставить.

– Да-а, паря, – задумчиво протянул мужик, первым пригласивший его за стол, – интересные дела у нас творятся, ты случаем глаза отводить не могешь? Может, ты барину голову задурил?

– А ты у него сам спроси, – ответил Николка, которому надоели подколки охраны.

– Робя, вы гляньте, – возмутился старший, – у самого на губах молоко не обсохло, а уже грубит, нарывается.

И хотел дать подзатыльник несостоявшемуся казачку.

Каким-то десятым чувством Николка отклонился в сторону и, неожиданно для самого себя, схватил пролетевшую рядом с левым ухом руку и припечатал нападавшего лицом в стол.

Тот попытался дернуться, но Николка держал крепко, и он застучал свободной рукой по столу и что-то невнятно бубнил в столешницу. Окружающие, вначале оторопев, молча смотрели на случившееся, потом за столом начали раздаваться смешки, перешедшие в хохот.

– Эй, Ефим, – кричали мужики, – как это тебя дитенок вчерашний побил.

Николка отпустил припертого к столу старшего, и тот сел, нянча свою руку, на которой были видны следы пальцев Николки.

– Ну ты и здоров, – выдохнул Ефим, – я уж думал, мне сейчас руку сломаешь, ты, парень, силы, что ли, своей не знаешь, поосторожней надо. Из-за подзатыльника так разбушевался.

Но Николка, несмотря на то что Ефим делал вид, что ничего особенного не случилось, ясно понимал, что приобрел в имении первого врага.

После этого события разговор сам собой потихоньку прекратился. Ефим сидел злой и только зыркал на всех исподлобья. Поэтому все были напряжены и быстро улеглись спать.

А утром Николка уже забыл о вчерашней неприятности. Ведь его сегодня ждала настоящая учеба. Впервые он понял ее притягательность, еще когда постигал таинство чтения с отцом Василием, когда непонятные и странные закорючки и палочки вдруг начали складываться в слова и предложения. Это было так увлекательно, что Николка сидел бы день и ночь за книгами, но надо было работать. И вот сейчас по капризу барина он сможет учиться! Когда он шел в барский особняк, его переполняло удивительное чувство восторга и страха, и он не понимал, чего испытывал больше.

Дворник, сидевший у парадных дверей, видимо, был предупрежден о его приходе, потому что без звука пропустил его вовнутрь.

Когда Николка зашел в учебную комнату, мадам Боже была уже там. Она внимательно его оглядела и сразу начала говорить с ним по-французски, стараясь не выходить за те слова, что они выучили вчера.

Как она и подозревала, ее новый ученик за ночь не забыл абсолютно ничего. И она с неожиданным для себя энтузиазмом, впрочем, достаточно подкрепленным материально Вершининым, начала обучение. Через двадцать минут уже было забыто, что Николка простой крестьянин, он абсолютно точно перенимал все ее жесты и произношение, и почти ничто не говорило о нем как о неграмотном, невежественном человеке. Вот разве что только знаний у него почти никаких не было.

Через полтора часа вспотевшая преподавательница спросила:

– Молодой человек, а как у вас дела обстоят с письмом?

Николка опустил голову.

– Вы знаете, мадам Боже, у меня никак не получалось писать буквы, я уж как только ни старался, не получается и всё. Отец Василий махнул рукой на меня, сказал, что руки-крюки.

Мадам Боже задумалась.

– Ты знаешь, Николя, я все же думаю, что это дело поправимо. Просто твои пальцы не привыкли к таким тонким движениям. Но думаю, что если ты будешь усерден и каждый день начнешь заниматься чистописанием, то всё получится. Я дам тебе образцы прописей, и каждый день два часа ты должен будешь их копировать. Договорились?

Ученик радостно закивал головой.

– А сейчас, – продолжила мадам Боже, – мы сделаем перерыв, после которого у нас будет математика. Не знаю почему, но Илья Игнатьевич вчера распорядился, чтобы математику ты учил вместе с Катенькой.

Надо сказать, Илья Игнатьевич не был сторонником женской эмансипации, он про это ничего не знал, как и того, что женщины могут стать математиками. И, конечно, ему в голову не приходило, что его любимая дочка должна будет сидеть целыми днями со счетами. Но вот деньги… деньги, как говорится, счет любят, и Илья Игнатьевич хотел, чтобы Катенька не только знала цену деньгам, но и умела их считать.

А вот Катенька почему-то совсем не хотела этого, и только хлопала широко раскрытыми глазами на попытки мадам Боже что-то ей втолковать.

А сейчас Илья Игнатьевич не без основания рассчитывал, что Катенька не захочет показаться глупой в глазах деревенского юноши, которого она сама решила чему-то учить.