Шеф-повар Александр Красовский 2

Tapion talon em?nt?,
Kaikki kullassa kuhahu,
Hopeissa horjeksihen.

Хозяйка дома Тапио
Движется вся в золоте,
Покачивается в серебре.

И добавил, – было странно, если бы отца Тууликки и Анники, звали по-другому. Кстати, имя их брата не Нююрикки?

– Не угадал, – облегченно засмеялась Импи, похоже, она решила, что я, кто-то типа колдуна, саамы, несмотря на крещение, долго оставались язычниками в душе, – его зовут Мартин. Никогда бы не подумала, что в Советском Союзе так хорошо знают наш эпос Калевала.

– Ну, чей это эпос еще надо поспорить, – улыбнулся я. – Лённрот собирал его у нас в Карелии, где я родился и вырос, – начал объяснять хозяевам свои знания. – Поэтому об эпосе Калевала у нас знают практически все. Конечно, полностью прочитать его захочет не каждый. Существует масса укороченных версий и пересказов.

Когда мне было лет шесть, бабушка подарила нам с братом детское издание Калевалы на финском языке. Я тогда и на русском языке плохо читал, поэтому в этой книге только разглядывал картинки. Но потом бабушка пообещала купить мне и брату велосипеды, если мы сможем ей прочитать Калевалу целиком.

Велосипед мне очень хотелось и я начал понемногу вчитываться, было трудно, но с помощью бабушки я все же через два года её прочитал до конца, хотя, конечно, не все мне было тогда понятно. В результате у меня появился велосипед. Когда стал старше и неоднократно перечитывал книгу, то понял, что бабушка меня просто пожалела, потому, что я в оригинале до сих пор не все могу внятно для себя в ней перевести.

– А брат смог прочитать? – спросила рыжая Анники.

– А брат сказал, что он вполне может покататься на велосипеде, подаренном старшему брату.

Мои собеседницы дружно засмеялись.

– Алекс, – может, ты нам еще что-нибудь расскажешь из эпоса, у тебя хорошо, получается, – попросила Тууликки.

– Хм, давайте, я вам лучше расскажу стихотворение нашего поэта Валерия Брюсова, «Лесная Дева», этот стих очень подходит для Тууликки, когда-то в школе я перевел его на финский язык для одной девушки карелки, конечно, очень старался, много раз переделывал, но мой перевод все же далек от оригинала, поэтому сильно не ругайте.

Встав, я принялся читать стихотворение, удивляясь тому, что слова так легко приходят из памяти, все же последний раз я его читал Лиде Ермолаевой больше шестидесяти лет назад.

На перекрестке, где сплелись дороги,
Я встретил девушку: в сверканьи глаз
Ее – был смех, но губы были строги.
Горящий, яркий вечер быстро гас,
Лазурь увлаживалась тихим светом,
Неслышно близился заветный час.
Мне, сделав знак с насмешкой иль приветом,
Безвестная сказала мне: «Ты мой!»,
Но взор ее так ласков был при этом,
Что я за ней пошел тропой лесной,
Покорный странному ее влиянью.
На ветви гуще падал мрак ночной…
Все было смутно шаткому сознанью,
Стволы и шелест, тени и она,
Вся белая, подобная сиянью.
Манила мгла в себя, как глубина;
Казалось мне, я падал с каждым шагом,
И, забываясь, жадно жаждал дна.
Тропа свивалась долго над оврагом,
Где слышался то робкий смех, то вздох,
Потом скользнула вниз, и вдруг зигзагом,
Руслом ручья, который пересох,
Нас вывела на свет, к поляне малой,
Где черной зеленью стелился мох.
И девушка, смеясь, недвижно стала,
Среди высоких илистых камней,
И, молча, подойти мне указала.
Приблизился я, как лунатик, к ней,
И руки протянул, и обнял тело,
Во храме ночи, во дворце теней.
Она в глаза мне миг один глядела
И, – прошептав холодные слова:
«Отдай мне душу», – скрылась тенью белой.
Вдруг стала ночь таинственно мертва.
Я был один на блещущей поляне,
Где мох чернел и зыблилась трава…
И до утра я проблуждал в тумане,
По жуткой чаще, по чужим тропам,
Дыша, в бреду, огнем воспоминаний.
И на рассвете как, не знаю сам,
Пришел я вновь к покинутой дороге,
Усталый, на землю упал я там.
И вот я жду в томленьи и в тревоге
(А солнце жжет с лазури огневой),
Сойдет ли ночь, мелькнет ли облик строгий.
Приди! Зови! Бери меня! Я твой!

Когда я закончил чтение слушательницы сидели молча, глядя на меня не моргающими глазами, как будто я их загипнотизировал своими стихами.

Но вот гипноз прошел и Тууликки, посмотрев на меня глазами полными слез, прошептала.

– Алекс, ты ее так сильно любил?

Однако Импи не дала продолжить разговор. Хмуро смотря на меня, она произнесла:

– Девочки, идите к себе, Алексу пора уезжать.

– Уезжать, так уезжать, – подумал я. – Странно, чего я такого натворил, что у неё резко испортилось настроение?

Когда я оделся и собрался выходить на улицу, Импи подошла ко мне вплотную и прошептала.

– Алекс, ты плохо влияешь на Тууликки, зачем ты читал эти стихи? Чтобы она думала о тебе и тешилась несбыточными мечтами? У девушки есть жених, они обручены. Не надо портить ей жизнь.

– Импи, о чем ты говоришь? – возмутился я, – У меня есть жена, я её люблю, и не собираюсь с ней расставаться.

– Тогда зачем ты читал привораживающее заклинание? – спросила Импи. После того, как я упомянул, что женат, ее лицо стало не таким хмурым.

– Я просто читал стихи и больше ничего, и вообще, мне пора ехать, спасибо, обед был очень вкусный, – сказал я, взявшись за дверную ручку.

Вышел из дома, конечно, в расстроенных чувствах. Черт меня дернул читать стихи, хотя, все произошло из-за моих ассоциаций Тууликки в Калевале – Лесная Дева и стихотворение Брюсова тоже – Лесная Дева.